— Ближе к вечеру я, должно быть, заснула. Когда проснулась, было опять темно. Мне очень хотелось пить. Я больше ни о чем не могла думать, только о глотке воды…
— Он оставлял вас на какое-то время? В какой-то момент вы были одна в доме?
— Не знаю. Я слышала только телевизор. Когда он его выключил, я поняла, что он рядом. Что он возвращается в мою комнату.
— И, вернувшись, он включил свет?
— Да, — выдохнула она.
— Вы видели его лицо?
— Только его глаза. На нем была маска. Как у врача.
— Но вы видели его глаза.
— Да.
— Вы его узнали? Вы когда-нибудь прежде видели этого мужчину?
Последовало долгое молчание. Мур чувствовал, как сильно забилось сердце в ожидании ответа, который он надеялся услышать.
Но она тихо произнесла:
— Нет.
Он откинулся на спинку стула. Напряжение, царившее в палате, разом спало. Для этой жертвы Хирург был незнакомцем, человеком без имени, неведомо почему выбравшим именно ее.
Стараясь не выдавать своего разочарования, он попросил:
— Опишите его, Нина.
Она сделала глубокий вдох, закрыла глаза, словно пытаясь расшевелить память.
— У него… короткие волосы. Подстрижены очень аккуратно…
— Какого цвета?
— Русые. С легким медным отливом.
Совпадает с цветом волоса, обнаруженного в ране Елены Ортис.
— Он был белокожим? — спросил Мур.
— Да.
— А глаза?
— Светлые. Голубые или серые. Я боялась смотреть ему в глаза.
— Лицо круглое или овальное?
— Узкое. — Она сделала паузу. — Обычное.
— Рост, вес?
— Мне трудно…
— Ну, навскидку, приблизительно.
Она вздохнула.
— Средние.
Средний. Обычный. Чудовище, которое ничем не выделялось из толпы.
Мур повернулся к Фросту.
— Давай покажем ей нашу подборку.
Фрост передал ему первый альбом с фотографиями, где на каждой странице умещалось по шесть снимков. Мур пристроил альбом на столике возле кровати и подвинул его к пациентке.
В течение получаса они наблюдали за тем, как она без остановки перелистывает страницы фотоальбомов, и с каждой минутой надежды их угасали. Все молчали, в палате был слышен лишь свист подаваемого кислорода и шелест переворачиваемых страниц. На фотографиях были известные насильники, и, пока Нина одну за другой переворачивала страницы, Муру казалось, что конца не будет этим лицам, этой галерее образов, представлявших самую темную сторону мужчины.
Он услышал, как кто-то стучит в окно бокса. Подняв голову, он увидел Джейн Риццоли, которая подавала ему знаки.
Мур вышел, чтобы переговорить с ней.
— Еще не определились с личностью? — спросила она.
— Мы вряд ли кого-то найдем. На нем была хирургическая маска.
Риццоли нахмурилась.
— Почему маска?
— Возможно, это часть его ритуала. И тоже возбуждающий фактор. В своих фантазиях он представляет себя врачом. Он сказал ей, что собирается удалить у нее зараженный орган. Хирург знал, что она была изнасилована. И что он вырезал? Все сходится: он вырезал матку.
Риццоли устремила взгляд сквозь стеклянную перегородку. И тихо произнесла:
— Мне представляется, есть и другая причина, по которой он надевал маску.
— Какая же?
— Он не хотел, чтобы она видела его лицо. Не хотел, чтобы она его опознала.
— Но это значит…
— Я об этом все время и твержу. — Риццоли обернулась и посмотрела на Мура. — Хирург изначально собирался оставить Нину Пейтон в живых.
Как жаль, что мы лишены возможности заглянуть в человеческое сердце, думала Кэтрин, изучая рентгеновский снимок грудной клетки Нины Пейтон, рассматривая тени, отбрасываемые костями и внутренними органами. Взгляд ее скользил по ребрам, диафрагме, поднимаясь выше, к самому сердцу, которое на самом деле было вовсе не средоточием души, а обычной мышцей, качающей кровь и наделенной функцией не более мистической, нежели легкие или почки. И тем не менее даже Кэтрин, профессиональный врач, не могла смотреть на сердце Нины Пейтон, не испытывая трепета перед его символическим значением.
Перед ней было сердце жертвы, которой удалось выжить.
Она расслышала голоса за дверью. Это Питер просил медсестру подобрать рентгеновские снимки его пациента. В следующую минуту он зашел в кабинет и остановился, увидев ее стоящей перед проектором.
— Ты до сих пор здесь? — спросил он.
— Так же, как и ты.
— Но у меня сегодня ночное дежурство. А ты почему не идешь домой?
Кэтрин опять повернулась к снимку Нины Пейтон.
— Прежде мне нужно убедиться в том, что моей пациентке ничего не угрожает.
Питер подошел и встал рядом — такой высокий и массивный, что ей невольно захотелось отодвинуться. Он бросил беглый взгляд на снимок.
— Кроме небольшого спадения легких я не вижу здесь причин для волнения. — Он обратил внимание на слово «неизвестная», значившееся в углу снимка. — Это та женщина с двенадцатой койки? Вокруг которой так суетятся полицейские?
— Да.
— Я вижу, ты экстубировала ее.
— Да, несколько часов тому назад, — неохотно ответила она. Ей совсем не хотелось говорить о Нине Пейтон и тем более раскрывать свой личный интерес в этом деле.
Но Питер продолжал задавать вопросы:
— У нее все в порядке с газами крови?
— Они адекватны.
— И она стабильна?
— Да.
— Тогда почему ты не идешь домой? — снова спросил он. — Я присмотрю за ней вместо тебя.
— Я бы хотела лично проследить за этой пациенткой.
Питер положил руку ей на плечо.
— С каких это пор ты перестала доверять своему партнеру?
От его прикосновения она мгновенно напряглась. Он это почувствовал и убрал руку.
После некоторой паузы Питер принялся развешивать свои рентгеновские снимки, сохраняя деловой вид. Он принес с собой целую кучу снимков брюшной полости, и они заняли весь экран. Разместив снимки, он замер перед ними, и в стеклах его очков отражались лишь рентгеновские узоры.
— Я не враг тебе, Кэтрин, — тихо произнес он, не глядя в ее сторону, а уставившись в проектор. — Жаль, что мне не удается убедить тебя в этом. Я все время думаю о том, что я что-то сделал не так, сказал что-то не то, и это изменило отношения между нами. — Он наконец осмелился взглянуть на нее. — Мы привыкли рассчитывать друг на друга. По крайней мере, как партнеры. Черт возьми, буквально на днях мы с тобой вместе копались в груди больного! А сегодня ты даже не разрешаешь мне подойти к твоей пациентке. Разве ты плохо знаешь меня, чтобы обижать недоверием?
— Нет ни одного хирурга, которому бы я доверяла больше, чем тебе, — тихо сказала она.
— Тогда в чем дело? Я прихожу утром на работу и обнаруживаю, что у нас было незаконное вторжение. А ты даже не хочешь поговорить со мной об этом. Я спрашиваю у тебя насчет твоей пациентки с двенадцатой койки, и ты опять не хочешь ничего говорить.
— Полиция просила меня не распространяться на ее счет.
— Похоже, в последнее время твоей жизнью распоряжается полиция. Почему?
— Я не вправе обсуждать это.
— Я не только твой партнер, Кэтрин. Мне казалось, что я твой друг. — Он шагнул к ней. Одно только приближение его массивной фигуры вызвало в ней приступ клаустрофобии. — Я же вижу, что ты напугана. Запираешься в своем кабинете. Выглядишь так, будто не спала несколько дней подряд. Я не могу спокойно смотреть на это.
Кэтрин сняла с проектора снимок Нины Пейтон и вложила его в конверт.
— Это не имеет к тебе никакого отношения.
— Нет, имеет, если это связано с тобой.
Ее миролюбивое настроение тут же сменилось злостью.
— Хорошо, давай расставим все точки над «и», Питер. Да, мы работаем вместе; да, я уважаю тебя как хирурга. Ты мне нравишься как деловой партнер. Но жизни у нас разные. И, разумеется, у нас могут быть секреты друг от друга.
— Почему? — тихо произнес он. — О чем ты боишься рассказать мне?
Она уставилась на него, обмякнув от его нежного голоса. В это мгновение ей больше всего хотелось скинуть с себя тяжелую ношу, рассказать ему обо всем, что с ней случилось в Саванне, не упустив ни одной постыдной детали. Но она знала, к каким последствиям приведет это признание. Она понимала, что изнасилование — это пятно на всю жизнь, она всегда теперь будет жертвой. А жалости Кэтрин не выносила. Во всяком случае, со стороны Питера, человека, уважение которого значило для нее все.
— Кэтрин! — Он подался к ней.
Она сквозь слезы посмотрела на его протянутую руку. И, как бросающаяся в воду женщина, которая предпочитает спасению черную бездну моря, не приняла ее.
Резко развернувшись, Кэтрин вышла из рентгеновского кабинета.
Глава 12
Неизвестную перевели в другую палату.
Я держу в руке пробирку с ее кровью и с разочарованием отмечаю, что она холодная на ощупь. Она слишком долго томилась в лотке лаборантки, и тепло тела, которое в ней хранилось, просочилось сквозь стекло и растаяло в воздухе. Холодная кровь — мертвая, в ней нет ни силы, ни души, и она меня не возбуждает. Я смотрю на этикетку — белый прямоугольник, приклеенный к стеклу пробирки, на котором напечатаны обозначение пациентки, номер палаты и больничный код. Хотя написано «неизвестная», я знаю, кому на самом деле принадлежит эта кровь. Она больше не лежит в отделении реанимации. Ее перевели в палату 538 — в отделение хирургии.
