…Переполненная церковь, теснящиеся вокруг лица, затхлый запах цветов и потной нагревшейся одежды, белый гроб, перед которым он стоял, угрожая глупо и бессильно, и, наконец, постыдное изгнание. Все это представляется ему в гиперболических измерениях, демоны стоят наготове, демонстрируя кадры из этого идиотского и позорного фильма, снятые крупным планом. Лица плывут мимо — ужасаются, возмущаются, жалеют, презирают, смеются. Пьёлле Шиббю наклонил голову и шляпой скрывает улыбку. Судья Йоаб Хансен явно веселится, ворочая кусок жевательного табака в своей кривой пасти. Да, все смеются, более или менее открыто, в том числе и Бергтор Эрнберг. Он поднимает голову и брови, углы рта опускаются удовлетворенно и снисходительно, ибо он отомщен.
Но вдруг крупным планом возникает лицо Ливы, сверхъестественно ясное, черный головной платок, густые черные волосы, бледное юное лицо, наивно сложенные девичьи руки, боль в глазах. Храни тебя Христос, мой бедный друг.
Дрожащей рукой он хватает стоящую на полу бутылку. В ней сухой джин, смягченный вермутом, — эта смесь дает еще несколько часов передышки перед окончательной расправой.
Постепенно все происшедшее перестает казаться ужасным, хотя и радоваться тоже нечему.
Плохо, что Ивар погиб так нелепо и что время требует таких ужасных жертв… жертв ради бессовестного и изолгавшегося меньшинства человечества. А что в церкви, где из трагедии устроили комедию, появился еще и пьяный наборщик… Что из того!
А Лива — обожествляемая, горячо любимая… Как быть с ней? Она прекрасна, и какая же сатанинская утонченность в том, что она религиозна. Хватит об этом. Она принадлежит не ему, а его брату. Да и это, черт возьми, не так. Она — любовница во Христе пекаря Симона. Их дело, их дело. И все же… если я лишусь ее… что останется?
Енс Фердинанд делает еще один большой глоток благотворной, целебной жидкости. Он съеживается в постели, его лицо искажается, и он шипит в подушку:
— Я люблю ее. Я люблю ее. Пусть жизнь у меня искалеченная. Но я узнал любовь… огромную, ужасную, невозможную любовь к невесте моего смертельно больного брата, к любовнице во Христе религиозного фанатика пекаря!.. Это явная ненормальность, мой друг… но… короче говоря… пусть это и безумие, но безумие радостное — ты любишь ее!
Часть третья
1
Магдалена немного раскаивалась в том, что так безрассудно доверилась Ливе. Весь следующий день она волновалась, опасаясь, что сестра будет уговаривать ее вступить в секту пекаря. Ни за какие блага она не хотела быть членом крендельного прихода: и Симон-пекарь, и мерзкий санитар Бенедикт внушали ей отвращение и страх, как и их душеспасительные собрания в грязной пекарне. Но когда Лива вечером предложила ей пойти на собрание, она пошла без всяких возражений.
В подвальном помещении пекарни было очень жарко. На возвышении перед печью был поставлен на попа грозный упаковочный ящик — кафедра. Вдоль стен и по всему помещению были расставлены такие же ящики, на которых сидели слушатели. Большая старая пекарня ныне пришла в запустение. Симон купил ее года два назад, но никогда не занимался хлебопечением. Жил тем, что ловил рыбу с лодки, обрабатывал крошечный участок земли, перебивался случайной работой. Пекарню он использовал только для собраний секты. А чем он еще жил — бог его знает.
Сестры сели на скамью у стены. Симон-пекарь подошел и пожал им руки крепким коротким пожатием. Высокий худой пекарь излучал отеческий покой и добродушие, в нем было что-то аристократическое. Магдалена представляла его себе совсем другим.
У печи, сложив руки на груди, стоял Бенедикт, верхний свет косо падал на его голый череп, глаз не было видно в глубоких глазницах. На возвышении стоял еще фотограф Селимсен, он настраивал скрипку и время от времени тыльной частью руки смахивал капельку со своего красного носа. Волосы у него курчавились, а одет он был в просаленный костюм из тонкой шерсти, блестевший на коленях и локтях. До своего обращения он был большим пьяницей и распутником. Таким же был и сапожник Мортен, который к тому же еще тиранил свою жену. Его не раз арестовывали за то, что он избивал ее. А сейчас сапожник сидел рядом с женой на первой скамье. Налево от сапожника — портной Тёрнкруна, как всегда, один. Магдалене было немного жаль высокого, элегантно одетого шведа со светлыми усами. Он бродил всегда одинокий, потерянный, и все знали, что его жена и две дочери гуляют с англичанами и давно предоставили его самому себе. Тёрнкруна заикался, был глуховат, почти никогда не раскрывал рта, что делало его еще более одиноким.
Позади портного сидел согбенный человек в очках, с висячими растрепанными усами — управляющий фру Шиббю Людерсен. После гибели «Фульды» он неожиданно примкнул к крендельной секте. Дальше на той же скамье сидел сумасшедший лодочный мастер Маркус с длинной, отливающей серебром бородой. Собственно, припадки безумия находили на него лишь изредка, а вообще он добросовестно выполнял свою работу и слыл хорошим человеком.
Рядом с Маркусом сидел Фьере Кристиан с женой и сыном. Кристиан улыбался, как всегда, тихо покачивал головой, и его широкие кустистые брови двигались вверх и вниз, как будто он с трудом нес груз огромного счастья. Средние скамьи были заняты пожилыми и молодыми женщинами в черных платьях и платках, среди них Черная Бетси с суровым морщинистым лицом. О Бетси рассказывали самые невероятные истории, говорили, что одно время она была любовницей богача в Копенгагене, говорили, что она страдает ужасными болезнями шлюх, сидела в тюрьме за детоубийство, но в один прекрасный день обратилась к богу. Вначале она посещала свободную общину в «Капернауме», но последовала за Симоном, когда он порвал с этой сектой святых из высшего круга и сам организовал общину.
На самой задней скамье сидели молодые девушки. Их лица пылали от жары, и они боялись взглянуть друг на друга, чтобы не прыснуть от хохота. Они явно пришли сюда из чистого любопытства.
Йонас ходил между скамьями и раздавал псалтыри. Он бросил на Магдалену проникновенный взгляд. Она невольно ответила на него, и их взгляды встретились, это было похоже на флирт. Она покраснела и быстро отвернулась. Йонас работал приказчиком у Масы Хансен, он только что обратился к богу и вступил в секту пекаря. Йонас был красив, густая борода шла к его свежей коже и добрым нежным глазам. Магдалена подумала, что он удивительно похож на Иисуса Христа. Широкий старый дождевик усиливал сходство, напоминая восточный хитон.
Вдруг все собравшиеся наклонились, как будто их пригнул порыв ветра, одни упали на колени между скамьями, другие нагнулись и закрыли лицо руками, Лива только немного наклонила голову, Магдалена сделала то же самое и сложила руки. Пекарь начал читать молитву низким и мучительно призывным голосом. Она не могла сосредоточиться на словах, ей сделалось дурно и хотелось одного — уйти. Она вспомнила слова Ливы, сказанные вчера, о том, как страшно бродить в вечной ночи без светильника, снова подумала о Фредерике, который идет ночью на судне без фонарей… это была ужасающая мысль. Об Улофе, который тоже уплыл в вечный мрак!..
Труп бедного Улофа лежит где-то на дне моря или на каком-нибудь пустынном берегу. Боже мой, как больно думать о том, что у него не было фонаря! Она подумала и об Иваре. Пожалела, что отказалась взглянуть на его труп, она просто не решилась, боялась покойников.
Пекарь умолк, молитва закончилась. Собравшиеся запели:
Храни свой свет, мой слабый ум,среди мирских невзгод.Пусть освещает путь вперед,ведь скоро ночь придет.
«Ведь скоро ночь придет» — эти слова звучали в ушах Магдалены. Холодный пот выступил у нее на лбу, она почувствовала, что ей душно, душно, словно ее заперли в шкафу. В глазах у нее потемнело, черная как сажа мгла поднялась с полу и заполонила собой всю комнату…
— Мне надо выйти, — сказала она, сжав руку Ливы. Сестры вышли вместе.
— Я вам помогу, — услышала она голос Йонаса. Почувствовала, как ее взяли под обе руки и отвели в маленькую боковую комнатушку. Здесь было прохладно и воздух насквозь пропитан запахом кислого теста. Йонас поднес к ее губам стакан воды, она жадно выпила.
— Полежи здесь, пройдет, — сказал Йонас. — Подожди, я подстелю под тебя свой плащ, чтобы ты не испачкалась!
Дурнота Магдалены скоро прошла, но ей не хотелось возвращаться к пекарю. Она спокойно лежала.
— Иди к остальным, Лива, — сказала она. — Это пройдет.
Из пекарни все звучал псалом:
Пусть ярче, ярче он блеснет,пусть ярче, ярче он блеснет.Храпи свой свет, мой слабый ум, ведь скоро ночь придет.
Вскоре вернулся Йонас. Она закрыла глаза, сделала вид, что спит. Он осторожно положил руку ей на грудь, и пальцы его легонько заскользили по ней. Она открыла глаза, и их взгляды встретились.
