Открылось и то, почему законоговоритель ополчился на Сергея со спутниками.
Потому что перепутал. Вернее, перепутали собачки, которые сбились со следа как раз в том месте, где Машег обнаружил человеческие следы. Машег обнаружил, а собачки потеряли. Но после недолгих колебаний нашли другой след. И привели на полянку, где варяги обрабатывали газель.
Тут допрашиваемый вынужденно прервался, потому что заговорил псарь. Вернее, не заговорил, а заорал, что собачки были хорошими и привели куда надо. Мол, те беглецы все равно не убегут, потому что один из них ранен, а второй — девка. А варяги — тоже нехорошие люди, потому что охотились в конунговом лесу. А это преступление. А еще они срубили дерево в конунговом лесу. А это еще худшее преступление. И в довершение всего они напали на глашатая закона, а это…
Тут Машег рывком извлек свою стрелу у оратора из предплечья, осмотрел и посетовал, что оперение придется поменять. А оратор заткнулся, потому что сомлел.
— Ты продолжай, — сказал первому Сергей. — Расскажи, за кем вы гнались и почему.
— О девушке расскажи, — вставил Машег. — Сперва о ней.
С девушкой оказалось просто. И с ценой в десять марок тоже. Именно эту сумму взял в долг папа девушки у богатого Гьота. Взял, и канул в морских просторах. Год назад. Нет, взял-то он меньше. Всего три марки. Но есть же проценты.
Добрый человек и хранитель закона Гьот мог бы потребовать возвращения долга еще прошлой осенью, когда тот был всего шесть марок. Мог, но не стал. Потому что одаль у должника был крохотный, а из наследников только дочь. Но ждал Гьот не из человеколюбия и даже не потому, что проценты продолжали капать, а потому что у девушки был сговоренный жених, который не пожелал отказаться от невесты. Именно с него Гьот и рассчитывал слупить и долг, и компенсацию. Жених, правда, возражал. Мол, не невеста брала деньги, а ее папа. Вот пусть папино имущество в зачет долга и пойдет. Ну или пусть он сам рассчитывается, когда вернется. И с долгом, и с процентами.
Гьот придерживался другой позиции. По ней дочь тоже являлась имуществом. Это не вполне соответствовало закону, поскольку он, закон, запрещал обращать в рабство свободного человека, если тот не являлся должником лично. Но Гьот считал, что лучше знает, чего хочет закон. Он же его глашатай.
Впрочем, закабалять девушку он не спешил. Предлагал жениху выплатить часть суммы, а остальное потом, в рассрочку. А когда папа невесты вернется…
И так было до той поры, пока на девушку не появился покупатель. Уважаемый человек с той стороны пролива нуждался в наложнице из хорошей семьи. Молодой, красивой и перспективной в плане размножения. Гьот предложил вариант, уважаемый человек счел кандидатку годной, а цену приемлемой. А если двух уважаемых людей сделка устраивает, то какие могут быть возражениия?
Возражения оказались у самой девушки. И у ее жениха, который с помощью брата схитил невесту прямо из-под носа предприимчивого заимодавца.
И совершил при этом противоправное действие вроде нашего: ранил двух милых человеков, которых Гьот отправил за девушкой. Двух ранил, еще одного обратил в бегство, а затем, понимая, что ответственности не избежать, спешно покинул Роскилле. Вместе с невестой и братом.
— … Но я его достал! Копьем! — с гордостью заявил еще один пленник, который как раз и был тем сбежавшим, бросившим раненых товарищей, но считавший себя героем, поскольку хозяин действия одобрил. — И вам бы лучше тоже бежать! — посоветовал он варягам. — Вы — чужаки. Здесь у вас ничего нет. А если останетесь, вам конец. Хозяин не простит.
Молодец. Что думал, то и сказал. Пытался, надо полагать, заработать расположение пленителей. Или стокгольмский синдром взыграл.
Если у Сергея и была мысль оставить кого-то в живых, то после этого откровения она была отброшена как неконструктивная.
— Она хоть красивая? — грустно поинтересовался Машег, осознавший, что познакомиться с десятимарковой подругой не удастся.
— Ага, — подтвердил пленник. — Вот такая коса толстая!
— Не грусти, друже, — сказал хузарину Траин, вытирая окровавленные руки о рубаху пленника. — Будут у тебя девки. Может, и не за десять марок, но за две-три точно.
— Я тебе ее подарю!
О! Законоговоритель очнулся. Нет, скорее всего, очнулся он раньше, но виду не подавал. Прислушивался.
Хорошая попытка. Варит котелок у работорговца.
— И виру за раны просить не станешь? — спросил Сергей, присев рядом с ним на травку.
— Не стану, — заверил Гьот Богатый. — Это же мы на вас напали.
Надо же. Каким толерантным и немстительным становится человек, когда осознает свою беспомощность.
— Какая вира? — Глядя на Сергея чеснейшими глазами, провозгласил Гьот Богатый, не желавший стать Гьотом мертвым. — Могу даже за обиду приплатить. Но это уже в Роскилле. Здесь у меня денег нет. Столько нет, — поправился он, среагировав на красноречивый взгляд Сергея на кошель на поясе. — Вы только помогите мне раны перевязать, а там уж я сам. Кто тебе серебро даст, а твоему другу девку, если я от потери крови умру?
Хорошо сказал. По-доброму. Так и хочется поверить.
— Конечно, мы тебе поможем, — таким же доброжелательным тоном отозвался Сергей. — Слово даю: от потери крови ты не умрешь.
Что-то такое мелькнуло в глазах сёлундца. Что-то злобно-торжествующее. Решил: повелся юнец на посулы.
Впрочем, Сергей не соврал. От потери крови Гьот Богатый не умер. Он умер от дырки в сердце.
Тела варяги раздели и скинули в ближайший овраг. И трупы собак туда же. Волки здесь водились, Сергей видел следы.
Окровавленную одежду и оружие зарыли в километре от места боя рядом с приличных размеров камешком, который и водрузили сверху. Чтоб зверье не раскопало.
С собой прихватили только серебро и Гьотов золотой перстенек, приглянувшийся Траину. Сергей согласился, но обязал сына ярла не надевать украшение, пока они не уберутся с Сёлунда. Вдруг кто признает?
— Варт, а давай ту девку найдем? — заныл Машег, когда с погребением было закончено. — Я же всю жизнь о ней думать буду, если не увижу. Десять марок. За такие деньги мастера-кузнеца купить можно, да еще и останется!
— Давай сделаем это, хёвдинг, — неожиданно присоединился к хузарину Траин. — Мне на нее тоже взглянуть любопытно, а далеко они точно не ушли, девка и раненый.
— Ладно, — махнул рукой Сергей, которому тоже было любопытно взглянуть на девушку. — Только косулю повыше подвесь, чтоб зверье не достало. Мы ее потом заберем, когда найдем беглецов.
— Зверью в овраге поживы хватит, — возразил Траин, но сделал, что сказано. Не то передумает вождь и велит возвращаться, не удовлетворив любопытство.
— Не надо нас искать!
Оп! Явление беглеца варягам.
Молодой. Всего лишь на пару лет постарше Сергея. И по телосложению и осанке сразу понятно: не землепашец. Справный парнишка. И меч правильный. С простой, но порядком потертой рукоятью.
Но главное — не в осанке и не в мече. Главное: сказано было пусть и с жестким нурманским ацентом, но — по-словенски.
— Ты жених? — прямо спросил Сергей.
— Брат. Ранили его.
— Далеко? — уточнил Сергей.
— В Роскилле. Когда мы из гарда уходили.
— Нет, где они сейчас?
— Тут, рядом.
— Пошли пообщаемся, — решил Сергей.
Согласится или нет? Вопрос доверия. А доверие оно такое, обоюдное.
— Пошли, — не раздумывая, согласился брат жениха. — Только можно я косулю вашу заберу? С ночи не жравши, — и поспешно добавил: — Мы заплатим!
— Забирай, — разрешил Сергей. — Траин, отвяжи.
— Меня Хальфдан зовут, — представился брат жениха. — Хальфдан Сваресон.
Косулю Хальфдан вскинул на плечо играючи и пошел с ней будто налегке. Хорош. Сергей бы такого в хирд взял охотно.
Опять-таки доверие парень продемонстрировал: впереди пошел. А ведь видел, как они меньше чем за минуту управились с Гьотом и его пристяжью. Хальфдан, значит. А вторая половинка у него, случайно, не словенская?[15]
