– Помолчите! – прикрикнул старлей, и Маша испуганно прикусила свой болтливый язычок, – а фамилия у тебя, Олеся, есть?
– Я не знаю, – она решила держаться старой версии, потому что любые другие рождали в воображении даже не молоденькую лейтенанта в короткой юбке, а вышки и колючую проволоку, какими Олеся не раз видела их в кино.
– Ладно, – старлей почесал затылок, – Кузин, посмотри, что там у нее в карманах.
– Нет! – Олеся метнулась к двери, но реакция у сержанта оказалась намного лучше, чем у Олега – через секунду девушка уже стояла согнувшись и даже не пыталась вырваться, – Маш… – она снова заплакала, – Маш… не отдавай меня им… я же твоя сестра…
– Это правда? – старлей среагировал мгновенно, но Маша нервно усмехнулась.
– Нет, конечно. Это мы так, типа, играли.
Фраза осталась без комментариев, потому что Кузин, с явным удовольствием похлопав Олесю по бедрам, вытащил из ее кармана паспорт.
– А вы говорите, инопланетянка, – довольный старлей открыл документ, – Тихомирова Олеся Вадимовна, девяносто пятого года рождения, проживает… – он перевернул страницу, – улица Героев Летчиков… не Альфа Центавра, между прочим.
– Олесь, зачем ты все это придумала? – Маша обалдело хлопала глазами – у нее не было ни одной разумной версии, зато она была у старлея.
– А я вам скажу, зачем – это малолетняя аферистка; возможно, наводчица или просто наркоманка. Кузин, дай-ка ее руки, – он внимательно осмотрел вены и удивленно покачал головой, – да нет, не колется, вроде – значит, не все еще потеряно.
Паспорт старлей продолжал держать в руке и что-то его смущало; он долго смотрел на красную книжицу, а потом, открыв последнюю страницу, радостно вскинул голову.
– О! Я ж говорил, – он извлек из-за обложки новенькие оранжевые купюры, аккуратно расправил их, – двадцать пять тысяч. Откуда у пятнадцатилетней девчонки такие деньги? Олеся Вадимовна, может, объясните нам?
Но объяснять Олесе было нечего – рухнула не только мечта; рухнуло все! Как назло слезы она уже выплакала, на истерику сил не осталось; она хотела б опуститься на пол и лежать без движения, пока, либо не умрет, либо ее не выкинут на помойку, как ненужную вещь, но ее держали сильные руки Кузина.
– Не хочет Олеся Вадимовна с ними разговаривать, – констатировал старлей, пряча, и деньги, и паспорт к себе в карман, – ладно, разберемся. У меня вопрос к вам, Олег Сергеевич – вы заявление по факту хулиганства и нанесения легких телесных повреждений писать будете? Думаю, на годик-другой в колонию мы ее определим.
– Да какие там повреждения?.. – Олег смутился, – так, царапина…
Наверное, они были неплохими людьми, потому что при упоминании о колонии жена Олега взглянула на Олесю с неожиданной теплотой.
– Она ж ребенок, а там из нее сделают преступницу… – но, секунду подумав, решила, что какие-то меры все-таки следовало б принять, – я б, вот… – она сначала посмотрела на Машу, потом на старлея, – я б надрала ей уши хорошенько – вот, было б правильно!
– Ну, – старлей усмехнулся, – к сожалению, нет у нас таких полномочий – говорят, нельзя калечить тонкую детскую психику; вот и вырастают… – он повернулся к Олесе, – родители-то у тебя есть?
Поскольку Олеся продолжила молчать, он принялся сам разматывать совсем недлинную логическую цепочку:
– Раз ты прописана в квартире, то не одна ж там живешь, так ведь? Значит, родители есть. А если товарищ отказывается писать заявление, получается, задерживать нам тебя не за что; остается отвезти домой, пока ты еще чего не натворила, а там уж родители пусть решают, что с тобой делать, – он сунул Олесе в карман паспорт, – давай, Кузин, грузи ее.
Олеся подняла голову и наткнулась на три пары внимательных глаз. В них читалось множество нюансов – от растерянности и разочарования до любопытства и жалости; хотя ненависти в них не было, но и понимания тоже. Олеся вздохнула и сама направилась к выходу. Она чувствовала внутри пустоту… вернее, пустоту нельзя чувствовать – она не чувствовала ничего! Жизнь закончилась, уместившись в один-единственный день, а то, что следовало дальше, не жизнь – если раньше она только догадывалась об этом, то теперь знала наверняка.
Олесю подвели к пропахшему бензином уазику, и Кузин открыл заднюю дверь. Олеся увидела тесную клетку с решетками и холодную металлическую лавку; еще с той давней школьной драки она боялась оказаться в этом жутком закутке, прочно отделенном от остального мира, но сейчас вдруг подумала, что там не так уж плохо, по сравнению с ее домом. Кузин снял наручники и Олеся сама залезла внутрь. Дверь захлопнулась; двигатель взревел и уазик тронулся. Прежде чем выехать на проспект, он пару раз попал задними колесами в глубокие выбоины, но Олеся даже не заметила этого; она тупо смотрела в окно, и лишь один раз тяжело вздохнула – когда они проезжали мимо сверкавшего огнями «Дырявого Барабана»; правда, он быстро исчез из вида – почти так же, как и из жизни…
Олеся не поняла, почему машина вдруг остановилась и хлопнула передняя дверь. Когда внимание сфокусировалось, она узнала свой дом и свой подъезд; вернее, свой бывший дом и бывший подъезд – что она сделает, не важно, но совершенно точно, что не сможет здесь жить. Никогда! Ни под каким видом!
Сильные руки достали ее из клетки и повели к двери. Еще вчера она сгорела б со стыда под взглядами тети Наташа, сидевшей у соседнего подъезда, и пацанов, забывших о футбольном мяче и разинувших рты от удивления, но сегодня ей было все равно – она ведь больше не собиралась здесь жить. Не сопротивляясь, она шла в сопровождении двух людей с автоматами, и лишь на пороге обернулась, прощаясь со всем окружающим убожеством.
Поднявшись на этаж, Олеся остановилась, давая возможность позвонить в дверь; руки она держала за спиной, как настоящая арестантка, и, похоже, старлею это понравилось.
– Ты хоть сейчас объясни, зачем все это устроила? – спросил он ласково, как в кино, прикидываясь «добрым полицейским»; Олеся понимала это и не ответила.
Вздохнув, старлей нажал звонок, и тот откликнулся внутри квартиры. Послышались шаги – Олеся узнала шаркающую походку отчима и даже поняла, что тот не слишком пьян.
– Старший лейтенант Тимофеев, Центральный РОВД, – представился старлей, отвечая на еще не заданный вопрос, – откройте, пожалуйста.
– А у нас все в порядке, – испуганно сообщил отчим.
– У вас-то, может, и в порядке, а вот у Тихомировой Олеси Вадимовны, прописанной по данному адресу, нет.
Дверь опасливо открылась. Отчим стоял бледный, с дрожащими руками. Он выглядел таким жалким, что Олеся отвернулась.
– Вы что, пьяный? – старлей втянул носом воздух.
– Что вы, товарищ старший лейтенант! – глаза отчима забегали, а руки инстинктивно поднялись к груди, – это вчера… праздник у нас был… но у нас все тихо… – отчим старался дышать в сторону, зато смотрел на старлея с таким подобострастием, что Олеся даже усмехнулась. На нем были ужасные мятые брюки, падавшие с тощей фигуры без старого потрескавшегося ремня, и желтая майка с двухнедельным пятном кетчупа, – а что она, паршивка, натворила?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
