— А книга? — быстро спросил Тенебрикус.
Джон Ди остановился и дико взглянул на него. Глаза астролога сверкнули, а губы задергались, словно он был зверем и готовился нервно оскалить клыки.
— Обе! Она украла обе книги!
Тенебрикус одним прыжком пересек комнату и схватил Джона Ди за локти.
— Как они назывались? — властно спросил он.
Ди дернулся несколько раз, а потом вдруг обмяк под змеиным взором, устремленным на него из-под капюшона.
— Как они назывались? — повторил Тенебрикус тише и мягче. В его голосе не звучало никаких человеческих ноток. Так разговаривала бы змея или ящерица, если бы они умели говорить. Противиться этому тону было невозможно.
Ди пробормотал:
— Вы делаете мне больно…
Тенебрикус сжал пальцы еще сильнее.
— Как?! — повторил он в третий раз.
Ди прошептал:
— «Стеганография» Тритемия и моя «Монас Иероглифика»… И кристалл. Кристалл — тоже. Она забрала все самое ценное.
— Как ее имя?
— Соледад Милагроса… Я думаю, она отправилась куда-нибудь на юг Испании. Может быть, в Магриб. Я не знаю, где она может быть! Клянусь вам. Если вы — посланец святой инквизиции, то…
— Но мы не в Испании, — сказал Тенебрикус, выпуская Джона Ди из своей железной хватки.
Тот отшатнулся к стене, потирая локти, где наверняка останутся синяки после пальцев Тенебрикуса.
— Ну да, конечно… не в Испании, — с горечью сказал Джон Ди. — Однако у инквизиции длинные руки, а я католик, и ищейки Филиппа…
— Я не из инквизиции и не ищейка Филиппа, — сказал Тенебрикус спокойно. — Мне нужны ваши книги и кристалл. Собственно, за ними мы и прибыли. Вы должны отдать их нам по доброй воле, и тогда в вашей жизни больше не случится… неожиданных бед. Это не угроза. Просто предупреждение. Владеть некоторыми вещами опасно.
— Да говорю же вам — их стащила эта шлюха, это ведьмино отродье Соледад! — воскликнул Ди. — Неужели вы мне не верите? Посмотрите на меня! Я в полном отчаянии! Я не могу и шагу ступить в моих исследованиях без этих вещей!
— Вот и хорошо, — молвил Тенебрикус. — Запомните наш разговор. Забудьте о своих книгах. Забудьте о кристалле. Ваша жизнь отныне будет посвящена совсем другим вещам. Прощайте.
* * *
— Каков он из себя? — приставала Наташа к Флору. — Ну почему я послушалась и не пошла туда с вами! Мне ведь тоже интересно!
— Ничего интересного, — вмешался Харузин. — Ты бывала когда-нибудь в нарковском притоне? Еще до того, как оттуда продали все вещи?
— Бог миловал, — сказала Наташа высокомерно.
Харузин вздохнул.
— А меня как-то раз занесло… Я не знал, куда иду. Просто мне назвали адрес и попросили привести домой одну девчонку. Там было то же самое. Полный разгром, какие-то безумные люди мечутся, ведутся странные речи, на стенах и полу непонятные знаки нарисованы мелом и кирпичом… И у всех такой вид, будто они заняты чем-то ужасно важным. Постигают главную тайну вселенной, никак не меньше. А при этом несут полную чушь. Приблизительно так и было.
— Ну, не вполне, — возразил Флор. — Мне Джон Ди показался достаточно нормальным человеком. Возможно, он даже не был одержим дьяволом, как мы опасались. Просто заблуждающийся.
— Сейчас ты заговорил в терминах святой инквизиции, — заметил Тенебрикус. — Там тоже разделяет людей на сознательно предавшихся дьяволу, сочувствующих, заблуждающихся… довольно тонкая шкала градаций.
— А вы действительно не член инквизиции? — спросил Харузин.
Тенебрикус повернул к нему голову.
— Действительно. Наш орден имеет гораздо больше полномочий.
— Ну хорошо, — вернулась к прежней теме Наташа, — в комнате у него как у нарка. А сам он из себя каков?
Ничем не примечательный, — сказал Харузин. — Но довольно симпатичный. Если отвлечься от того, что он все время подпрыгивал, взмахивал руками и бегал глазами.
— Ясно. — Наталья замолчала и немного надулась. Ей показалось, что ее обманывают. Впрочем, она хорошо понимала, что это не так. И в самом деле, что хорошего в том, чтобы полюбоваться, как взрослый мужчина подпрыгивает, взмахивает руками и бегает глазами? Она в любом случае может теперь считать, что побывала в доме у Джона Ди.
* * *
Соледад Милагроса действительно направлялась в Испанию. Там, в Севилье, жил некий столетний мориск. Этот человек — почти черный, сморщенный, как печеное яблоко, с несколькими серыми жесткими волосками на розоватой лысине, — считался родственником Милагросы, не то ее дедом, не то прадедом. Во всяком случае, он был ее учителем.
Севилья содрогалась под гнетом подозрительной и свирепой испанской инквизиции. Эта карательная организация появилась на Пиренеях еще в конце XV века и была введена для того, чтобы наказывать отступничество новообращенных испанских евреев.
Огромная торговля, которую вели испанские евреи, привела к тому, что в их руки попала большая часть богатств полуострова. Их влияние было значительным при дворе испанских королей. Христиане, которые не могли с ними соперничать, почти все наделали долгов и впали в зависимость от этих людей. Многие из них стали истовыми врагами своих заимодавцев и только ждали повода, чтобы объявить им открытую войну.
В 1391 году в нескольких городах вспыхнули мятежи, и в результате погибло несколько тысяч состоятельных еврейских банкиров и торговцев. Некоторые из них решились избежать смерти и поспешно сделались христианами.
Несчастные жертвы искали спасения в церкви, и храмы наполнялись евреями, кричащими: «Скорее окрестите нас! Скорее приобщите нас к христианской Церкви!» В короткое время тысячи человек приняли веру Иисуса Христа.
Все эти новообращенные евреи назывались «ново-христианами», а народ звал их «переменившими веру»; евреи же употребляли для таких людей слово «мараны», происходящее от слова «Маран-ата» — «Господь наш пришел». Интересно, что это еврейское слово оказалось созвучным с испанским «марано» — «свинья». Как известно, евреи не едят свиного мяса, и Это слово легко могло сделаться бранным для обозначения еврея-выкреста как среди испанцев, так и среди самих евреев.
Многие им не доверяли. Почти все знали, что побудило их принять христианство, — страх смерти и только. Кроме того, им хотелось занимать те же общественные должности, что и христианам. Притом немалое число маранов продолжало тайно исповедовать иудаизм.
И тогда в стране была учреждена инквизиция, и снова начались доносы, допросы, расследования, пытки и аутодафе — «акты веры», во время которых часть осужденных приносила публичное покаяние, а часть принимала смерть на костре.
Человека могли осудить за то, что он пьет вино, изготовленное евреями, — то есть «кошерное» — дозволенное по иудейской религии. Внимательно следили за тем, что ест такой человек, — упаси Боже ему отказаться от свинины! Упаси Боже ему есть мясо животного, зарезанного евреями, то есть с соблюдением иудейского закона.
Могли донести, что некий (обычно богатый) человек читает псалмы Давида и не добавляет в конце «Слава Отцу и Сыну и Святому Духу». И наконец марана могли арестовать просто за имя — если это имя было признано обычным для евреев…
Чуть позднее приблизительно по той же схеме начали преследовать и мавров.
Но старик, воспитавший Соледад, ухитрился миновать все опасные рифы. Он называл себя Фердинандом — именем одного из испанских королей. Он ел только свинину и требовал, чтобы мясо зажаривали для него с кровью. Он прибавлял «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа» — где надо и где не надо. И, главная мера предосторожности, — он старался жить так, чтобы слыть бедным, как церковная мышь.
Очень хитрая мышь, притаившаяся в самом темном уголку испанской католической церкви. Потому что мориск Фердинанд не верил ни в какого Иисуса Христа. Он вообще не верил в Бога. Зато он обладал превосходным умением догадываться о тайных мыслях человека и открывать слабости своих собеседников.
— Почему ты не накопишь богатства, дедушка? — не раз спрашивала Соледад. — Почему ты живешь в уединении, не ищешь славы, даже не наймешь себе слугу? Скажи, кто бывает у тебя в доме, кроме меня? Насколько я знаю, ты встречаешься со всеми своими знакомыми только на рынке!
Слушая свою воспитанницу, старый мориск так и трясся от смеха. Его лицо и руки казались покрытыми татуировкой, хотя на самом деле это была узорная тень, падавшая от витиеватой решетки, которая закрывала окна его небольшого дома.
Снаружи этот дом на окраине Севильи выглядел убогой хижиной, не способной привлечь к себе даже самого неприхотливого вора. Но стоит войти в низенькую обшарпанную (однако при этом очень толстую и прочную) дверь, и картина разительно меняется. Внутри домик оказывался гораздо просторнее, чем снаружи. Небольшой зеленый садик искрился водой фонтана, кусты цвели так, будто Творец только что вдохнул в них жизнь и повелел: «Цвети!». Везде лежали драгоценные ковры, в небольших нишах стояли изящные медные и серебряные кувшины.
