Узнав об этом, Мелик Ашраф, отсиживавшийся в крепости Шенб-Базаны и ожидавший исхода сражения, велел погрузить свою казну на тысячу пятьсот верблюдов и четыреста пятьдесят ослов, двинулся в сторону Сандабада. Но случилось то, что часто случается с теми, кто вдруг лишается силы. Приближенные к эмиру музалимы схватили неудачника, поделили между собой его золото, а самого вместе с семьей выдали Джанибеку.
Хан велел казнить Мелик Ашрафа. Тогда местная знать и духовенство обратились к нему, чтобы он отдал завоеванные земли Ширвана и Аррана под управление Бердибека. Эта просьба устраивала Джанибека. Что могло быть лучше, чем удаление сына из своей ставки? Пусть сидит себе на самом краю Золотой Орды, пусть правит как хочет. Вспомнился страшный сон. Уверенный, что он теперь не сбудется, хан с облегчением подумал, что правы кипчаки, когда говорят о дурном сне, что он всего лишь помет лисицы.
С огромной добычей и дочерью Мелик Ашрафа прекрасной Султанбакыт вернулся Джанибек в Сарай-Берке. На душе его было легко и свободно, и хан даже несколько раз пожалел, что велел разрушить построенный для него мазар, увидев как-то дурной сон.
* * *
Напрасно сожалел о мазаре Джанибек. Совсем не пометом лисицы оказался его сон. Если судьба закидывает свои сети, она рано или поздно поймает в них человека, которого избрала своей жертвой. Пред судьбой равны все – и хан, и простой воин.
Через шесть месяцев после возвращения из похода, простудившись на охоте, хан тяжело заболел. Какие только травы не использовали табибы и знахари, но Джанибеку становилось все хуже и хуже, и он все чаще терял сознание. Вся власть в Орде перешла в руки Тюре-бия. Уверенный, что хан больше никогда не пройдет по земле и не сядет в седло, бий отправил гонца к Бердибеку со словами: «Твое время пришло».
Как и положено правоверному мусульманину, заботясь о теле и душе своего господина, Тюре приказал на месте разрушенного по приказу хана мазара строить новый.
Никто в Орде не сомневался, что Джанибек доживает последние дни. А вскоре глубокой ночью в ворота бия постучал Бердибек, тайно приехавший из Ширвана с десятью самыми преданными воинами.
Но всевышний как будто был против замыслов ханского сына. В это утро Джанибек впервые за долгие дни болезни пришел в себя и поднял голову от подушки.
– Пусть завтра соберутся ко мне на совет эмиры, – сказал он.
О чем хотел говорить хан, никому не суждено было узнать. Слуга шепнул ему о том, что в Сарай-Берке прибыл Бердибек.
Плохое предчувствие охватило Джанибека. Хан был уверен, что сын приехал не с добрыми намерениями, иначе зачем ему было прятаться.
Джанибек велел позвать старшую жену, мать Бердибека, – Токай-Токты-хатун. Глядя на нее исподлобья, с трудом шевеля бескровными от болезни губами, он спросил:
– Где твой сын? Почему ты не сказала, что он приехал в Орду?
Оплывшая от старости, некрасивая женщина стояла перед ханом, и он вдруг не поверил, что когда-то любил и ласкал ее тело. Глаза женщины были пусты, и Джанибек понял, что и он для нее давно уже не существует, и потому Токай-Токты-хатун ничего не скажет, даже если и знает правду о приезде сына.
– Уходи, – велел хан.
Женщина молча, неслышно вышла.
– Пусть войдет Тюре-бий, – приказал он.
Бий, как обычно, был рядом и вошел тотчас же.
– Быть может, ты скажешь мне, для чего приехал в Сарай-Берке Бердибек? – Губы Джанибека тронула недобрая усмешка. – Ну, говори…
Лицо Тюре залила смертельная бледность. Бердибек скрывался в его доме, и если бы хан узнал об этом, то бию наверняка не сносить головы.
– Ничего не знаю, мой повелитель, но если…
Джанибек вяло махнул рукой:
– Неверный пес! Иди и узнай все…
Тюре проворно выскочил из комнаты, где лежал больной хан. Петля аркана затянулась. Надо было действовать, иначе быть поздно. Бий хорошо знал, что будет с ним, если он промедлит. Крупные капли пота выступили на его лоснящемся от жира лице. Вскарабкавшись в седло, он, нахлестывая камчой коня, помчался к своему дому.
Очень скоро в сопровождении Бердибека и десяти нукеров Тюре вернулся во дворец. Стража почтительно расступилась перед ними, освобождая дорогу во внутренние покои. Бий пинком распахнул двери в комнату Джанибека. Лицо его было бледным и решительным.
– Великий хан, я привел вашего сына… – Злорадная усмешка тронула его полные губы.
Джанибек приподнялся на ложе, нахмурил брови. Глаза его испытывающе глядели на Бердибека:
– Почему ты вернулся в Орду, не предупредив меня?
Бердибек наклонился над отцом, словно собираясь просить прощения, и вдруг, вытянув вперед руки, схватил его за горло.
«Совсем как во сне», – мелькнуло в сознании Джанибека. Он попытался вырваться, освободиться от цепких пальцев сына – и не смог.
Последнее, что он увидел, – это размытое, словно в тумане, лицо великого жирау Асана Печального…
Когда Бердибек поднялся на ноги и попятился от неподвижного тела отца, Тюре-бий спокойный и тихий, занял его место. Он обмотал шею Джанибека белым платком, чтобы скрыть кровоподтеки, указательным пальцем правой руки натянул веки на вылезшие из орбит глаза хана.
– Шестнадцать лет справедливо правил Ордой наш хан… Пусть же земля ему будет пухом, – пробормотал Тюре, не глядя на Бердибека, потом решительно вышел из комнаты.
У двери стояли визири, эмиры, беки.
– Великий хан Золотой Орды славный Джанибек скончался, – сказал бий. – Он умер от удушья, его больным легким не хватило воздуха.
Собравшиеся опустили головы.
– Уходя из жизни, наш хан завещал трон своему сыну Бердибеку. Слышал это от хана и свидетельствую это я, новый тюбе-бий Золотой Орды – Тюре.
– Да здравствует хан Бердибек! Да будут долгими его дни! – закричал кто-то из эмиров.
Глава пятая
Не напрасно последние дни правления Джанибек-хана были омрачены тревогой. Во всех частях когда-то громадного, а ныне распавшегося на части, подобно расколотому зеркалу, Великого Монгольского ханства крепли, набирали силу тюркские роды. Еще недавно покорные, растоптанные туменами Чингиз-хана, они все чаще выдвигали из своей среды эмиров, готовых взять бразды правления в свои руки.
Османские тюрки крепко оседлали земли, прилегающие к Средиземному и Черному морям. Тюркские племена все настойчивее диктовали свою волю ханам Золотой Орды.
Первым из повиновения потомкам Чингиз-хана вышел Джагатаев улус – на землях Восточного Туркестана, Мавераннахра и Семиречья правили эмиры тюрки. Особенно чувствовалось их влияние в Мавераннахре.
В свое время, как и все потомки Чингиз-хана, Джагатай получил от отца четыре тысячи монгольских воинов вместе с семьями. Воины были представителями родов жалаир, барлас, каучин и арлат.
Аулы рода жалаир стали кочевать вдоль побережья Сейхун-дарьи, не удаляясь далеко от города Ходжента. Только много лет спустя часть рода ушла в Семиречье – в долину реки Аксу и к озеру Алаколь. Барласы избрали местом своей кочевки степи близ Шахрисабза, по Кашкадарье вплоть до селения Джизак. Арлаты и каучины расселились по берегам Джейхун-дарьи.
Шли годы, и обстоятельства заставили эти роды объединиться. Так появились каучин-жалаиры и арлат-барласы. Эмиры этих родов, ссылаясь на то, что их предки наравне с чингизидами в свое время покоряли эти земли, стали чаще претендовать на власть. Раздоры между знатью привели к разорению земель по восточному берегу Сейхун-дарьи, городов Семиречья и Восточного Туркестана.
Когда бывшим Джагатаевым улусом стал править дервиш Халел, принадлежащий к одной из ветвей Чингизова древа, влияние мусульман усилилось, а на кочевые монгольские роды обрушились немилость и гнев.
Монголы не захотели мириться с таким положением. Отступив из Мавераннахра, на востоке когда-то подвластных Джагатаю земель они образовали свое ханство Манглай-субе[11], названное впоследствии Моголистаном. В его состав вошли южная часть Семиречья, земли от Иссык-Куля до городов Кашгар и Куча в Восточном Туркестане.
После смерти Казан-хана монгольский бек Болатши из города Кульджи привез в Аксу семнадцатилетнего юношу Тулук-Темира, сына одного из монгольских эмиров. Но Болатши объявил людям, что юноша рожден от сына Тубы – Эмель-ходжи, а следовательно, является прямым потомком Чингиз-хана. Причину того, что до этого никто не слышал это имя, бек объяснил тем, что Тулук-Темир родился через несколько месяцев после смерти своего отца Эмель-ходжи.
Поверили ли монгольские эмиры рассказу Болатши или нет, но появление потомка Чингиз-хана устраивало их, и они подняли Тулук-Темира на белой кошме, объявив его ханом Манглай-субе.
