— Для кого ты крала продукты? — сурово спросила я. — Для Моревны?
Украдено много для пропитания одного человека, даже для двоих. Но беглой ведьме нужно что-то есть? Или это вредительство, ничего больше, своеобразная месть, ведь продать на базаре ворованное нельзя?
— И где скрывалась сама? Зачем убежала?
Что бы Татьяна ни ответила, я передам ее уряднику. Мне лишние проблемы ни к чему, но что я там говорила — у меня остается все меньше людей? Меньше людей — меньше хлопот, и следует перенять опыт графа и нанимать крестьян вольных.
— Ничего я не скажу, проклятая! — злобно выкрикнула Татьяна, впрочем, негромко.
— Мне не скажешь — скажешь уряднику, — пожала я плечами. — У него есть способы заставить тебя говорить, верно, Лука?
Откуда я это знаю?..
Громыхая сапожищами, вернулся Кузьма и встал позади Татьяны. Мера предосторожности, быть может, излишняя, куда она денется со связанными руками и ногами. Или нет? Я посмотрела на старосту, на Кузьму. Спрашивать, выполнил он поручение или нет, я не стала: разумеется, выполнил.
— А как же, барышня, — протянул Лука и плотоядно покосился на стол. Я, заметив это, махнула рукой — мол, садись, голодный же. Да и Кузьме полезно посмотреть, каких вершин можно достичь, коли служить мне верой и правдой. — Вона, золотая лента, и захочешь соврать, а не соврешь.
Пояснив, Лука уселся за стол напротив меня и с аппетитом принялся за еду. Надо отдать ему должное: ел он максимально культурно. Другое дело, что Анна все еще держала меня на диете, и Луке пришлось уминать постную кашу с ягодами. Как мне показалось, он не рассчитывал этим наесться. Я же, ничего не поняв из его разъяснений, требовательно постучала пальцами по столу.
— Лука? Что за лента?
— А, барышня, не-бреши-вервь, — расшифровал староста. Я закатила глаза, но больше для демонстрации недовольства.
— Лука?..
Он положил ложку обратно в тарелку, поспешно вытер каплю с бороды. «От же дурная», — говорил мне его полный непонимания взгляд, но я ничего не могла поделать с собственной неинформированностью.
— Да что вам, барышня, от меня надобно? — взмолился Лука, обиженно хлопая глазами. Прикидывался, что оскорблен до глубины души, прикрывая растерянность; затем снова вернулся к еде.
— Зачем сбежала? Для кого крала продукты? Где Моревна? — повернулась я к Татьяне. По ее виду было не очень похоже, что она голодала, черт ее побери, но Лука, а возможно, и Кузьма позже, помяли ее основательно: одежда разорвана, на скуле здоровенный синяк. Крестьяне не церемонились и различий — мужик, баба — очевидно, не делали, когда нужно было исполнить барский приказ. — Знаешь ведь, что я все равно получу ответы, только по-хорошему оно или по-плохому — тебе решать. А вот что с тобой дальше будет, от тебя зависит. Лука? Может, мне ее продать куда? Зачем мне такая баба?
В следующий раз староста тысячу раз подумает, прежде чем трапезничать за моим столом. Каждую съеденную крошку я заставила его отрабатывать.
— А кому, барышня? — нахмурившись, переспросил Лука, облизал ложку и пожевал губами. — Барин-то никакой такую бабу дурную на двор не купит. Барыня так тем паче. Баба что? Баба работать должна да барам не перечить. А эта, вон, черная. Разве что на рудники куда? Так оно сколько верст туда ехать! Не доедет, поди, туда и мужик-то не каждый живым доедет, но тут, барышня, главное как? Чтобы бабу купили!
Высказав эту полную великой мудрости сентенцию, Лука опять принялся за еду, а я сообразила, что он честно выполнил ни разу мной не озвученные условия сделки и безупречно отыграл свою роль.
— Рудники так рудники, — махнула я рукой и посмотрела на Татьяну, но ее и это не проняло. Откуда в этой женщине было ко мне столько злобы, что она готова была понести несоразмерное проступку наказание, но только не откровенничать?
— Все крадут, — вдруг разлепила Татьяна губы. — Что Федька, что, вон, он, — она кивнула на Луку. — Что не украсть-то, когда плохо лежит.
Лука не повел ухом. Молодец, подумала я, этому мужику дать развернуться в другое время, в другом месте, но если я предложу ему вольную, он вряд ли на это пойдет. Его все устраивает. Или нет?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Что заставляет крестьян оставаться при барине — сытая жизнь или существуют иные причины? Например, самостоятельность, к которой они не приучены, иного рода зависимость — я не сомневалась, что крестьяне, которые батрачили на графа, были связаны не менее жесткими обязательствами. Скотина, земля, какой-никакой, но дом и то, что на помещика законом налагались некие требования, которые он не мог игнорировать? То, с чем крестьянину вольному пришлось бы справляться самому? Если я понимала и помнила историю правильно, то крестьяне уходили от барина как есть: что смогли унести, тем и были богаты. Здесь могли быть отличия от нашего мира, но примерно так же женщины, которых избивают мужья, остаются с ними годами, потому что нет крыши над головой, нет способов прокормить детей не отбросами, а может, и самой прокормиться так, чтобы не есть месяцами одну картошку.
Если я предложу Татьяне вольную?..
— А может, мне тебя отпустить? — как бы вслух подумала я. — Приедет урядник, узнает все, после заверит грамоту, и иди на все четыре стороны?
— Сгинет, — уверенно заявил Лука с набитым ртом. Кузьма крякнул. Татьяна словно ничего и не слышала.
— И пусть, — легкомысленно ответила я. — Мне двадцать грошей за нее ничего не решат.
И в который раз в ответ никакой реакции. Я признала, что эта битва выиграна не мной. Что-то было, что я не ведала, что-то, на что я не могла надавить.
— Уведи ее, Кузьма, пусть сидит, урядника дожидается, — распорядилась я. — Лука сейчас уедет, так что рядом будь, никуда не уходи.
Лука и в самом деле уехал, даже толком и не доел. У него был давно обещанный мной мост и много других задач, причем было видно, насколько его это все заводило: может, он сам не чаял таких перемен в своей жизни, а может, возникло разнообразие в довольно унылом крестьянском житье, и Лука был рад воспользоваться обстоятельствами. Я кое-как смахнула со стола крошки, поела, внезапно обнаружив приступ дикого аппетита, а после ушла к себе и занялась расчетами.
Денег мне по моим прикидкам на все задуманное хватало, минус был в том, что это были все деньги и новых не предвиделось совершенно. Я продала все, что могла продать, больше у меня ничего не осталось, и — я отметила это себе особо — мне необходимо потратить все до того, как слух о доходах дойдет до моего брата. Как бы то ни было, он мог претендовать на часть вырученного за картины, а я была не намерена с ним делиться.
Запоздало приехала подвода от Павла Юрьевича — на мое счастье, без него самого, и я получила немного денег за продукты. Все это время я терзалась догадками: что задумала Татьяна, что с ней не так, почему она молчит — или сказать ей нечего? Оговорила ли она Луку? Я полагала — нет, скорее сдала, и староста регулярно пасся в припасах, весьма вероятно, что и в деньгах, и снова я гадала: нужна Луке вольная? Если у него накоплены какие-то средства, он может купить себе землю, дом; нет возможности купить — взять в аренду, наняться к кому-нибудь. Есть ли разница, кто будет твоим господином, раз уж нельзя этой кабалы избежать? Есть ли разница конкретно Луке?
Мне нужна была сестра Феврония и ее знания, ее навыки. С местной церковью я уже была связана больше, чем церковники, возможно, того бы хотели, и я наметила себе непременно воспользоваться своим — недостаточно щедрым — вложением в строительство школы, и чем скорее, тем лучше.
Урядник приехал после обеда. Федот, который за ним ездил, успел по пути все ему рассказать, а меня в самом прямом смысле на допрос не пустили: озабоченный хмурый урядник закрыл перед моим носом дверь, будто я была не в своем доме, и я не стала настаивать. Любопытство грызло, но что-то подсказывало — не стоит лезть, то, что я могу увидеть, мне не понравится.
Ни звука из комнатки, где урядник закрылся с Татьяной, не раздавалось. Я сидела в зале со своими заметками, не сводя взгляд с темного дверного проема, и не могла заставить себя заняться хоть чем-то. Как всегда бывает, урядник появился в момент, когда я его не ждала.
