рожков мороженого, мы съедаем их, прогуливаясь по пляжу, когда солнце начинает садиться.
Белль засыпает по дороге домой и продолжает спать, пока я вытаскиваю ее из Range Rover. Она ненадолго просыпается, когда я целую ее в лоб, прежде чем передать ее отцу. Кингстон и Джером обмениваются несколькими тихими словами, после чего Джером забирает мою сестру внутрь, и мы возвращаемся в машину.
Я прислоняюсь головой к окну, когда мы выезжаем на дорогу и начинаем движение. Когда мы останавливаемся на красный свет, Кингстон кладет руку мне на лицо. Я поворачиваюсь к его ладони, мягко целую в середину, прежде чем поднять глаза.
— Спасибо, — мой голос едва превышает шепот, но я знаю, что он меня слышит.
Он тяжело сглатывает, когда его глаза ищут мои. Загорается зеленый, и он возвращает свое внимание на дорогу, разрушая чары. Я возвращаю свое внимание к окну, когда он не отвечает.
Я вздрагиваю, когда мгновение спустя он переплетает свои пальцы с моими.
— Спасибо тебе, что позволила мне быть частью этого.
Я сжимаю его руку и улыбаюсь. Впервые за последние месяцы я чувствую себя по-настоящему счастливой, и все потому, что у Кингстона Дэвенпорта действительно есть душа, причем чертовски прекрасная. Кто бы мог подумать?
19. Кингстон
— Итак… Жасмин… Белль… Я чувствую здесь закономерность.
Улыбка Жас растет. Она не переставала улыбаться весь день. Я бы не подумал, что это возможно, но она становится еще прекраснее, когда так улыбается.
— Да, моя мама была неравнодушна к диснеевским принцессам. Очевидно, — она смеется. — Жасмин была ее любимой принцессой. По ее словам, взглянув на меня, она поняла, что я буду независимой и немного бунтаркой, но при этом милой и сострадательной. Все черты, которые кто-то мог бы использовать для описания моего королевского двойника.
Также это идеальный способ описать тебя.
— Насчет Белль, — продолжает она. — На самом деле это была моя любимая принцесса, так она и получила свое имя, но она действительно оправдала его, что немного странно, когда я думаю об этом. Моя Белль добрая, с богатым воображением, немного причудливая, и эта девочка может часами сидеть за книгой. Мы проводили много времени в библиотеке.
— Она замечательный ребенок.
— Она самая лучшая, — Жас вздохнула, прежде чем перевести взгляд на меня. — Могу я спросить тебя кое о чем?
— Ты можешь спросить… но не могу гарантировать, что отвечу.
Она качает головой, слегка посмеиваясь.
— Как ты узнал? Как ты нашел ее?
— Ты удивишься, как легко можно собрать информацию о чем угодно или о ком угодно, имея достаточно денег и нужные связи.
Наличие частного детектива под рукой тоже не помешает.
— Боже, наше детство было таким разным. Я не могу представить, как легко тебе, должно быть, жилось.
Моя челюсть сжимается.
— Если у меня есть деньги, это не значит, что мне было легко.
Она отводит взгляд.
— Ты прав, мне очень жаль. Это было невежественное предположение.
Я поднимаю брови, не привыкший, чтобы кто-то так легко признавал свою неправоту.
— Все в порядке. Уверен, что я тоже сделал несколько предположений о тебе, которые не соответствуют действительности.
— Уверена, их немало, — смеется Жасмин. — Могу я задать тебе еще один вопрос?
— Задавай.
— Что за дела с Пейтон?
Черт. Я не думал, что она пойдет на это.
— Что ты имеешь в виду?
— Например, что за дела с ее отцом? Ее фамилия Деверо, верно? Но она называет себя Каллахан, и, по словам Мэдлин, они с Чарльзом поженились, когда Пейтон была еще ребенком, и с тех пор он ее воспитывает.
Я усмехаюсь. Пейтон воспитывали несколько нянь. Ни у Мэдлин, ни у Чарльза нет никаких природных инстинктов, когда дело касается воспитания детей. Я подозреваю, что и интерес к этой работе у них нулевой.
— Ее отец умер, когда она была совсем маленькой, думаю, месяцев в десять или одиннадцать.
— О, — Жас прикусывает губу, и если бы я не был сейчас за рулем, у меня возникло бы искушение впиться в них зубами. — Итак, если ее отец умер, почему Чарльз не удочерил ее и официально не сделал ее Каллахан? Все трое придают большое значение фамилиям, особенно этой.
— Ты ведь знаешь, что это и твоя фамилия тоже, — напомнил я ей.
— Уф, — она откидывает голову назад на сиденье. — Нет, мне есть что сказать по этому поводу. Ты знаешь, что этот ублюдок законно сменил мою фамилию, не спросив, как я к этому отношусь?
— Меня это нисколько не удивляет. Если ты не заметила, Чарльз Каллахан весьма самоуверен.
— Можешь повторить еще раз, — бормочет она. — Ты знаешь, почему он так и не удочерил ее?
— Вообще-то, знаю, — я смотрю на нее краем глаза. — Ты когда-нибудь слышала о радиовещании Деверо?
Она качает головой.
— Это гигантский европейский медиа-конгломерат, — объясняю я. — Самый крупный, на самом деле. Родной отец Пейтон, Пьер Деверо, владел им, и если она выполнит условия его завещания, то станет единственной наследницей всего этого. Оно стоит более двадцати миллиардов.
— Ого. Ты знаешь, что она должна сделать, чтобы получить его?
Я киваю.
— Это очень специфично. Прежде всего, она должна сохранить фамилию Деверо, поскольку она последняя из рода. Даже если она выйдет замуж.
— Это странно.
Я пожимаю плечами.
— Так принято в нашем мире. Как ты и сказала, фамилии очень важны.
— И что, это все? Она просто сохраняет свою фамилию и получает миллиарды? Он ничего не оставил Мэдлин? Разве они не были женаты?
— Так и было, но она не получила ни цента, потому что они были женаты менее пяти лет, — я качаю головой, задаваясь вопросом, какого черта я добровольно предоставляю всю эту информацию. Обычно я не предоставляю никому информацию без крайней необходимости. — Между нами говоря, именно поэтому Мэдлин впилась когтями в твоего отца. Эта женщина — хрестоматийное определение золотоискательницы, и, к несчастью для нее, в завещании Пьера был пункт о пяти годах. Чарльз и Мэдлин поженились менее, чем через шесть месяцев после смерти Пьера. Я уверен, что у них был роман до его смерти, учитывая, что он жил во Франции, а она и Пейтон — в Калифорнии. Что касается Пейтон, она должна выйти замуж до своего девятнадцатилетия, и брак должен быть законным. Затем она должна произвести на свет наследника к двадцати одному году и обеспечить, чтобы этот ребенок и все будущие наследники также носили фамилию Деверо.
— Почему так рано? Он знал, что мы живем в двадцать первом веке?
— Понятия не имею. Он был довольно эксцентричным, насколько я могу судить, — я ставлю машину на
