Владимир Иванович, несмотря на протесты Семенова вставший с лопатой в шеренгу, вдруг выронил лопату, схватился за грудь, зашатался. Его подхватили на руки. Двое рабочих отвели старого академика шагов на двести и положили на землю. Глотнув свежего воздуха, он пришел в себя. Сказал провожатым:
— Идите назад, до лагеря доберусь сам… — Растерянно улыбнулся и добавил: — Годы…
Фронт пожара расширялся. Отдельные его участки сливались в сплошную ревущую полосу. Через час пылала из края в край вся опушка перед лагерем. Красный горячий пепел, мелкие искры перелетали через головы защитников лагеря и опускались в траву. Трава вспыхнула, но огонь в одном месте тут же погасили. Но вот предательские оранжевые язычки побежали по траве сразу в двух местах. Люди кинулись туда, а и это время трава загорелась у края земляной ленты. Федул Николаевич, старавшийся не выпускать из поля зрения всю картину, заметил новый очаг и начал забрасывать землей. Но пламя уже усилилось, оно бежало по траве с огромной скоростью, и Семенов с ужасом понял, что если никто не подоспеет на помощь, то через десять-пятнадцать минут запылает вся равнина. Он начал затаптывать огонь. Почувствовав боль в коленке, взглянул на себя: на нем загорелись брюки. Он сбил огонь и продолжал втаптывать в землю горящую траву. Лицо, красное от жара, мокрое от пота, разрисованное черными полосами, было страшно. Семенов затаптывал пламя до тех пор, пока кто-то не тронул его за плечо. Обернулся — Мефодий Трофимович.
— Батюшки, да ты будто из преисподней, товарищ начальник! — ахнул старый мастер. — Отдохни…
Но отдыхать не пришлось: в двадцати шагах мелькнула в траве коварная оранжевая змейка.
К четырем часам опушка перед лагерем выгорела. Кое-где черными скелетами стояли обугленные стволы. Дымом исходила земля. Огонь передвинулся на восток, к реке. Там вплотную к лесу подступало болото, тянувшееся до самой реки. Обширным зеркалом ржавой воды оно отсекало равнину от опушки леса, и можно было не опасаться, что огонь доберется к лагерю с востока.
Оставив у опушки дежурных, люди вернулись в лагерь. От усталости они еле волочили ноги. Они были голодны, многие получили ожоги, но сейчас на это никто не обращал внимания. Каждый мечтал об одном: скорее добраться до постели.
— Всем спать! — распорядился Федул Николаевич, вошел в палатку, упал на топчан и мгновенно уснул.
Через пять минут в лагере бодрствовал один Великанов.
9. Весть из прошлого
Стемнело. Владимир Иванович зажег свечу и при ее колеблющемся свете продолжал писать. Он никогда не упускал возможности изложить на бумаге свои наблюдения, выводы. Записанные мысли приобретали стройность, логическую последовательность. С пером в руках легче было размышлять.
Около палатки послышались шаги:
— Разрешите?
— Да.
Нагнув голову, вошел Александр.
— А, товарищ Васильев! — оживился Владимир Иванович. — Садитесь, дорогой мой.
Александр сел на раскладной стульчик. Великанову показалось странным, что после целого дня блуждания среди болот якут выглядел свежим и бодрым. На одежде, на высоких болотных сапогах не видно следов грязи. Владимир Иванович не мог знать, что, прежде чем зайти к нему, Александр вымыл сапоги, почистил пиджак и штаны, побрился. Лишь в таком виде он считал приличным появиться перед большим, ученым человеком.
— Как себя чувствуете?
— Ничего, хорошо. Только боялся не застать лагерь на этом месте. Однако, видно, все обошлось…
— Да, лагерь отстояли… Ну-с, а какие новости у вас?
— Плохие, Владимир Иванович. Речка, которую видно отсюда, не Далдын. Это Марха, Одна из больших петель ее верховья.
Великанов встал, зачем-то взял самопишущую ручку, повертел в руках, положил на то же место.
— Не может быть! Вы не ошиблись?
— Нет. Я наткнулся на знакомую заимку. В ней мы бывали однажды вместе с отцом. Тогда мы подошли с востока, теперь я добрался до нее с запада.
— Так-с… Так-с… — Великанов опять взял ручку, закрыл перо колпачком, положил на другое место, сел. — Странно… Павлов — старый опытный таежник… И так ошибиться… Теперь наше пребывание здесь лишено смысла. Самолет, не найдя нас на Далдыне, полетит к горе Сарын. Вы разведали туда дорогу? Сможете провести?
— Да. Попробую.
— Но старик-то Алексей… Как же он дал маху? Впрочем, возможно, по дороге в Сунтар он поймет свою ошибку и пришлет самолет сюда.
Александр взглянул Великанову в глаза.
— Владимир Иванович, я все хотел вас спросить, да как-то неудобно было… О Павлове.
— Что именно? Говорите.
— Вы ведь с ним знакомы давно?
— Да. С 1910 года.
— Кем он был тогда?
— М-м… кажется, старшиной. Старшиной наслега. По сравнению с другими якутами он жил богато. А что?
Александр подался вперед, налег грудью на стол:
— Он был тойоном?
— То есть князьком? По-видимому, да. Но что из этого следует?
— Что следует? Тойон Алексей Павлов во время гражданской войны был главарем белой банды и столько преступлений совершил, что десятью своими жизнями не искупил бы их!.. Как же вы доверяли ему? Эх!..
Александр махнул рукой и отвернулся. При всем своем уважении к ученому он не мог подавить в душе досаду на него. Доверять бывшему тойону, да разве это дело! И ведь умный, ученый человек…
Великанов растерянно теребил бородку.
— Да, но я не знал о его прошлом. И потом, до этого случая он хорошо работал в экспедиции. Вы уж не сердитесь на меня, товарищ Васильев.
Александр улыбнулся смущенно.
— Что теперь сердиться?..
Он вдруг вспомнил про исписанную тряпку, которую подобрал у себя в палатке, подал ее Великанову.
— Это обронил Павлов. Тут что-то написано не по-русски. Может, вы поймете?
— Ну-ка, ну-ка, любопытно-с.
Владимир Иванович разгладил тряпку на столе, ближе придвинул свечу.
— Ого, написано по-английски!
По мере того как он читал, брови его ползли вверх, выражая крайнюю степень удивления, потом они опустились, лицо сделалось мрачным, как-то сразу посерело и осунулось. Он кончил читать, долго сидел, опустив голову.
Александру очень хотелось узнать, что в записке, но он чувствовал: сейчас не следует задавать вопросов.
— Н-да-с, — академик поднял на Александра глаза, — поздно…
— Что, Владимир Иванович?
— Поздно, говорю, ругать себя за глупость. Да-с, именно за глупость, непроходимую, махровую глупость. Слушайте, я вам переведу. «Комиссару Иосифу Крамеру. Дорогой товарищ, отряд попал в засаду и перебит шайкой Павлова. Я ранен, меня спас якут Бекэ. Он повезет меня в Сунтар, но в тайге бандиты — могу и не добраться до места. То, что сообщу, лучше знать одному тебе, поэтому пишу по-английски. В 1899 году Бекэ нашел в тайге большой алмаз, который был продан на Парижской Всемирной выставке за 200 тысяч рублей. Спустя несколько лет приват-доцент Горного института Великанов предпринял попытку разыскать Бекэ и разведать место, где был найден алмаз. Я участвовал в этой экспедиции, но нас постигла неудача. Теперь случайно я нашел Бекэ. Он рассказал, что поднял алмаз на отмели в устье реки Иирэлях, притока Малой Ботуобии. Сам он живет выше устья Иирэляха, на берегу Малой Ботуобии. Расспроси его поподробнее и передай все сведения в Москву. У Советской власти будут свои алмазы, деритесь за этот край. Если получишь мое письмо, значит, больше не увидимся. Прощай. Иван Игнатьев. Декабрь, 22 г.».
