4
Но, однако, как бы Джон того ни хотел, настала и для него пора испытаний. Буквально немного не хватило, чтобы спокойно и без ненависти плюнуть вслед удаляющемуся капитану Ван Дер Плаасу.
Случился у судна Сингапур. Тяжелое испытание для мастера. Портовые власти здесь строгие, обнаружат, что капитан слегка того, предложат пароходу отстаиваться, пока самый главный моряк не вернется в приемлемую для безопасности судна кондицию. Простой, конечно, оплачивается в общак порта. Получался, как бы штраф.
Ван Дер Плаас, поднялся на мостик среди ночи в обычном голландском настроении. Запах от него шел очень неприятный, но некоторая координация движений говорила в пользу того, что на данный момент он еще не оскоромился. Ну а такой аромат мог быть последствием неудачного сочетания ядовитого парфюма, застарелого пота, и некоторой несдержанности подточенного морями организма. Но на это можно было не обращать внимания. В конце концов, не переняли же люди еще собачью привычку по-собачьи обнюхиваться!
Джон, выждав несколько минут, чтобы капитанское восприятие действительности вошло в гармонию с мирной тишиной рубки, преподнес тому тонкую пачку бумаг, которую хотелось бы отправить в компанию. Ван Дер Плаас, весь мятый, как туалетная бумага, как-то неловко дернул рукой — и все тщательно подготовленные страницы веером разлетелись по мостику. Вечер, полумрак, стармех принялся собирать документы, понимая, что есть тут какая-то неправильность, что-то пошло не совсем естественным путем. Собрал, аккуратно выложил на стол, и протянул дискету с сообщением все в ту же компанию. Такая вот работа — отчеты и рапорты помимо всего.
Компьютеры на судах стоят старые, софт раритетный, как война Алой и Белой розы. Судовладельцы экономят, суки. Ван Дер Плаас жестким жестом вогнал флоппи в дисковод, компьютер на это реагировать отказался: не видит он по-стариковски ничего. До этого момента в рубке была полная тишина и режим радиомолчания, так сказать: Джону разговаривать с капитаном не о чем, мастер молчит неизвестно почему, старпом Макута вообще на цыпочках вышел на правое крыло мостика.
Стремительно, как коростель, Ван Дер Плаас выдергивает бедную дискету из бездействующего компьютера и с перекошенным лицом бросает ее Джону, вернее, в Джона. Лик у голландского мастера при этом замечательный: морщины превращаются в глубокие ущелья, между которыми топорщится рябая кожа, выдаваясь наружу выпуклостями, не уступающими по длине носу, усы топорщатся в стороны, как уши у Чебурашки, рот раздвигает синие губы, выдувая удушающий перегар из сипящих легких. Дискетка пролетает не очень рядом с дедовской физиономией, но делает с Джоном, как волшебная палочка, чудо. Старший механик теплохода «Кайен» превращается в берсерка.
Он поднимает ее с палубы и одновременно догадывается, что бумаги голландец тоже намеренно выбросил, метясь, как уже кажется, опять же в лицо. Короткий взмах — и бедный флоппи снова режет воздух, но уже в обратном направлении. Рука Джона вернее, чем у капитана — как-никак на судне он не пьет. Дискета метко и, главное — шумно, врезается в левое стекло очков. То прекрасно и живо реагирует на это: через такую милую паутинку на окуляре теперь левый глаз вряд ли что увидит.
Голландский капитан на голландском судне орет прерывающимся, как кашель бегемота в старом фильме про обезьянок Донни и Микки, голосом. Он снова называет Джона террористом и собакой, уточняя в пылу своего гнева национальную принадлежность этой собаки. Стармех не отвечает, потому, как прекрасно помнит, кто выиграл вторую Мировую войну. Где были тогда голландцы? Вернее, в каком месте у немцев? Но Ван Дер Плаас не успокаивается и бросается к деду, намереваясь ударить того своим желтым от никотина и слабой марихуаны кулаком. Рост у них одинаковый (190 см.), Джон легко уклоняется и хватает разбушевавшегося капитана за грудки своей правой рукой.
Нет, он вовсе не собирается смотреть ему в глаза, точнее — в правый глаз. Напротив, отворачивается и делает два шага в сторону открытой двери на крыло мостика. Там как раз соляным столбом замер Макута. Этих шагов вполне хватило, чтобы запустить, как камень в керлинге, голландского капитана на крыло рубки голландского судна. Ван Дер Плаас ускакал в дверь очень энергично, захватив с собой по пути со стола какие-то заметки навигаторам. Там, на крыле, он обнял пульт управления ВРШ и закручинился.
Джон берет в это время трубку мифического мобильного телефона и принимается имитировать звонок в полицию. «Але, — говорит он, — капитан, очень пьяный, ловит террористов по судну. Один. Только он их и видит. Он ненормален».
«Нет!» — кричит Ван Дер Плаас и начинает по-голландски выть на весь сингапурский порт. Макута в совершеннейшем ужасе боится шевельнуться. Джон уходит, абсолютно спокойный, будто, наконец, выполнил долго откладываемое дело.
В машинном отделении в своем машинном журнале он делает запись, утверждающую национальную нетерпимость капитана Ван Дер Плааса, его хулиганские выходки и судовое время происшествия. Отлавливает второго механика Юру Синего и предлагает подписать. Так, на всякий случай. Если голландец вздумает придумать что-нибудь, пусть под рукой будет хоть какой-то документ. Синий подписывает, легко и не вчитываясь. Через неделю капитан меняется с новым, хохлом.
5
Однако, время, слава богу, течет вместе с водой, которую разрезает форштевень судна. От решительно выпяченной вперед подводной бульбы разлетаются всякие летучие рыбки: мелкие и с локоть длиной. Забавно, что по-английски пароход неминуемо женского рода, а эта самая пресловутая бульба наделяет «ее» (корабль) вполне мужским достоинством. Рыбки веером разлетаются по ходу движения, как зайцы или кролики. Зайцы вроде бы нестадные животные, но Джону поспешное бегство летающих селедок всегда почему-то напоминало разбегающихся в разные стороны зайцев.
Те рыбки, что помельче плюхались рядом с судном, крупные же улетели куда-то за горизонт. Джон наблюдал, как разворачивали рыбы свои длинные, длиннее всего тела, передние плавники и быстро-быстро махали хвостом вверх-вниз вместе с задними плавниками, которые были в два раза короче передних. Ими, конечно, двигать можно было быстрее. Собственно за счет этих движений и набиралась с волны требуемая высота, а потом — пари себе, как альбатрос, выискивая восходящие воздушные потоки. Некоторые особо крупные селедки без стеснения залетали в открытую дверь рулевой рубки и начинали там биться в истерике. Вызываемые на помощь штурманам урки нападали на них, убивали, а потом съедали. Иногда и Джону перепадал кусок лакомой селедки: вкусно, в подсоленном виде лучший закусон для ледяной водки.
