Если обвиняемый по-прежнему отрицал свою вину, инквизитору следовало продолжать допросы, пока тот не сознается или, запутавшись, не допустит противоречий в своих показаниях. Если же в показаниях возникнут несоответствия, этого достаточно, чтобы подвергнуть его пытке и, может быть, вырвать признание. Ведь при частых допросах трудно придерживаться одинаковых ответов. Поэтому повторением вопросов по одному и тому же поводу легко добиться несовпадения в ответах: едва ли человеку, кто бы он ни был, удастся избежать неточностей.
Здесь мы вновь сталкиваемся с чрезвычайно растяжимым понятием инквизиторской чести. Буквы закона следовало твердо придерживаться во всех процессах, но дух его можно было обходить любыми способами, если то казалось целесообразным. Как говорилось, применение к подследственному пытки допускалось лишь при определенных условиях, одним из которых была противоречивость его показаний. Этому правилу инквизиторы следовали с особой тщательностью и, не испытывая угрызений совести, добивались цели путем обмана, умышленно запутывая подследственного.
Быть может, несправедливо полагать, что последний параграф кодекса Торквемады был задуман скорее как намек на применение подобных методов, чем предупреждение о недопустимости таковых. Но всякий раз при внимательном изучении дел возникает сомнение в порядочности инквизиторов там, где они вели процесс «в соответствии с тем, что подсказывает им совесть». Имеется множество примеров странного отношения инквизиторов и к букве закона, которого им надлежало придерживаться.
Если узник продолжал упорствовать, инквизитору следовало изменить свои отношения с ним и смягчить режим содержания: улучшить питание, позволить близким навестить обвиняемого (и тем самым завоевать доверие), чтобы затем они посоветовали ему признаться, обещая прощение инквизитора и предлагая свои услуги в качестве посредников.
Инквизитор и сам мог присоединиться к ним (в соответствии с дальнейшими планами), обещая проявить милосердие (то есть даровать прощение) обвиняемому и проявляя его в действительности: ради обращения еретика все действия во благо, включая и наказания, которые сами по себе – средство излечения. Когда же обвиняемый, признавшись в своем преступлении, попросит обещанного помилования, следует в общих фразах ответствовать, что он получит даже больше, чем просит, если искренне обратился к христианской вере – «по крайней мере, душа его будет спасена».
Чтобы вполне оценить заложенное в таком поведении инквизиторов двуличие, необходимо принять в расчет двойственность или даже тройственность смысловых оттенков использованного Эймерико латинского слова «милосердие» – «gratia» – и перенести его смысловое значение на испанский эквивалент («gracia»).
В английском языке слово «grace» имеет те же различные значения, хотя это разнообразие не столь широко используется:
а) помилование в смысле полного прощения, амнистии;
б) помилование в смысле смягчения наложенного взыскания или отсрочки его;
в) обращение к Богу, молитва.
Обвиняемому умышленно позволяли полагать, что «gratia» употребляется в смысле полного прощения. Инквизитору оставалось успокоить свою совесть по поводу этого «suggestion falsi» («ложный намек» (лат.)).
Пенья немало высказывался на эту тему, что представляется чрезвычайно интересным.
Он предлагал для рассмотрения и такие вопросы: «Может ли инквизитор пойти на хитрость, чтобы открыть истину? Если ему пришлось дать обещание, обязан ли он сдержать свое слово?» В последнем вопросе он, конечно, имеет в виду обещание о помиловании, данное узнику.
Далее он осведомляет нас, что правовед Качалон решил первую из предложенных проблем, одобрив обман, оправдывая его примером суда Соломона по делу между матерями63 .
Поистине кажется, будто нет ничего такого, чего теологи не смогли бы оправдать посредством искажений, подтасовок или упоминаний о тех или иных прецедентах (более или менее недостоверных) ради достижения своих целей.
Сам схолиаст соглашается с преподобным правоведом и считает (хотя юристы гражданского суда могли с неодобрением относиться к таким методам) вполне достойным и правильным применение обмана в расследованиях Святой палаты, поясняя, что инквизитор обладает более широкими правами, чем гражданский судья.
Таким образом, читаем мы в поучительном трактате Пеньи, инквизитор всегда может пообещать обвиняемому «милосердие» (которое узник всегда понимает как «абсолютное прошение») и сдержать свое обещание послаблением в отдельных наказаниях по своему усмотрению и в соответствии с каноническим правом.
В действительности это означало, что приговоренный к сожжению у позорного столба мог – в случае признания своих грехов – рассчитывать на отпущение их и обращение в веру перед сожжением. Если же, сознавшись, еретик потребует у инквизитора обещанное прощения, следовало ответить, что имелось в виду прощение грехов – и только, ибо его душа может быть спасена лишь в том случае, если сгорит плоть.
тосительно второго вопроса – «Если инквизитору пришлось дать обещание, обязан ли он сдержать свое слово?» – Пенья отвечает, что большинство теологов не считают выполнение обещания обязательным для инквизитора. Они оправдывают это тем, что подобное мошенничество – благо для общества; к тому же, если вырывать признания посредством пытки считается законным, то в еще большей степени приемлемо использование обмана и мошенничества.
Таково, безусловно, наиболее распространенное мнение. Но есть писатели, придерживающиеся другой точки зрения, по поводу чего схолиаст замечает:
«Расхождения во мнениях можно примирить, если обратиться к тому, что, собственно говоря, могли пообещать инквизиторы: их обещания не могли никоим образом выходить за пределы послаблений, которые инквизиция имела право осуществлять, то есть могли лишь изменять меру канонических епитимий».
Далее он пишет, что эти обещания понимались заключенным в совсем ином смысле, но раз уж ему так хочется – это его дело.
Нет причин ставить под сомнение честность Пеньи. Он не являлся ярым сторонником Святой палаты, но, за неимением лучшего, использовал столь отвратительные аргументы, ибо был вынужден оберегать себя от подозрений в «слабой» вере. Он пишет от лица наставника-инквизитора. Так что мы можем лишь догадываться о том, каковы на самом деле были казуисты, которые бросались в глубину умственных хитросплетений и следовали столь запутанными ходами, что фальшь никак не проявлялась в словах, хотя и пропитывала насквозь саму идею.
«Столь мало,- продолжает Пенья, совершая пируэты казуистики, – может даровать в качестве прощения инквизитор, что этого вполне достаточно для выполнения им своего обещания».
И тут его охватывает беспокойство, в нем просыпается совесть: возможно, темную душу пронзил луч сомнения, что право в этом мире несправедливо, а справедливость попрана. И потому, как нам представляется, чтобы успокоить угрызения совести, он пишет заключительный абзац этого раздела:
«Однако для успокоения совести инквизиторам не следует обещать полного прощения и никогда не следует обещать больше, чем можно выполнить».
Вот еще одна из уловок Эймерико для преодоления хитростей упрямых еретиков.
Инквизитору следует использовать сообщника обвиняемого или же уважаемого им человека, который должен добиться его доверия к себе, для чего может часто беседовать с подследственным, пытаясь выудить у него тайное. Если понадобится, этот человек может выдать себя за члена той же еретической секты, чтобы уговорить узника отречься от заблуждений и во всем признаться инквизитору.
Затем однажды вечером, когда обвиняемый будет вести доверительную беседу с гостем, позволить последнему задержаться настолько, чтобы можно было предложить ему заночевать в здании тюрьмы. Следует разместить своих людей так, чтобы они могли подслушать откровения обвиняемого, а писарь должен письменно оформить его признания.
В связи с этим Пенья распространяется в своих поучениях о пользе сих методов, указывая, что возможность склонить постороннего человека к шпионству позволяет не очернять ложью нежную и трепетную душу, которая, безусловно, присуща инквизитору.
«Необходимо объяснить шпиону, разыгрывающему дружеское расположение к обвиняемому, что он может выдать себя за члена секты подследственного, но ему не следует утверждать этого прямо, ибо тем самым он, по меньшей мере, совершит грех, чего не следует делать ни при каких обстоятельствах».
Таков схоласт. Он признает вполне допустимым, чтобы один человек демонстрировал свое дружеское расположение к другому с целью предать его, обрекая его на смерть, и ради этого предательства выдавая себя за сторонника тех же религиозных взглядов – но это не считалось грехом (даже грехом простительным) до тех пор, пока об этом не объявит инквизитор. Как ценит казуист слова!
