– Мы спешим, а постоялый двор еще далеко, – ответил один из людей в сорочках, – и потому мы не можем дать вам отчета, которого вы требуете.
И, пришпорив мула, он двинулся вперед. Но Дон-Кихот, услыхав такой ответ, возмутился и, схватив мула за удила:
– Стой! – сказал он, – будьте повежливей и дайте мне ответ на все, о чем я вас спрашивал. Иначе готовьтесь к бою и обнажайте меч!
Мул был пуглив; почувствовав, что его схватили за удила, он испугался, взвился на дыбы и упал навзничь вместе с своим всадником. Слуга, шедший пешком, увидя падение всадника, принялся бранить Дон-Кихота, но уже разъяренный рыцарь, не дожидаясь ничего более, наклонил копье и, бросившись на одного из всадников, одетых в траур, сильным ударом поверг его во прах. Потом, ринувшись на других, он с поразительною быстротою напал на них и одного за другим начал опрокидывать на землю. Говорят даже, что в эту минуту как будто и у Росскнанта выросли крылья – так гордо и легко он скакал.
Все одетые в белые плащи были робкими и безоружными людьми, Поэтому, при первом же нападении, они с своими горящими факелами пустились бежать по полю, напоминая собою ряженых, бегавших, как сумасшедшие, ночью во время карнавала. Люди же в черных плащах так запутались в своих длинных одеяниях, что не могли двинуться с места, и потому Дон-Кихоту легко было при помощи копья заставить их отступить и, без полного урока для себя, прогнать с поля битвы. В их представлении он был не человеком, но самим чертом, явившимся из ада, чтобы отнять труп, который они несли в носилках. Санчо, между тем, смотрел на все это, удивляясь неустрашимости своего господина и говоря себе:
– А и вправду, мой господин так храбр и так мужествен, как он сам в этом уверяет.
Один факел еще горел на земле около первого человека, опрокинутого мулом. При свете его Дон-Кихот заметил этого человека. Он приблизился к нему и, приставив острие копья к его горлу, громко приказывал сдаться, грозя иначе убить его.
– Я и так уже совсем сдался, – отвечал лежавший, – так как не могу сдвинуться с места и одна нога у меня переломлена. Но, если вы – дворянин и христианин, я умоляю вашу милость не убивать меня. Вы этим совершили бы большое преступление – я лиценциат и получил первый духовный чин.
– А какой черт привел сюда вас, духовного? – спросил Дон-Кихот.
– Кто привел, господин? – ответил тот, – мое несчастие.
– Ну, так вам угрожает другое, еще большее, – проговорил снова Дон-Кихот, – если вы не ответите сейчас же на все вопросы, которые я вам предложил сначала.
– Легко могу удовлетворить любопытство вашей милости, – ответил лиценциат. – Вы должны знать, поэтому, что, хотя я и назвал себя сейчас лиценциатом, я пока еще просто бакалавр. Зовут меня Алонсо Лопес, уроженец Альковенды. Иду я из города Баэзы с одиннадцатью другими священниками, именно теми, которые разбежались с факелами. Направляемся мы в Сеговию, сопровождая мертвое тело, лежащее в носилках. Это тело одного дворянина умершего в Баэзе, где он несколько дней пролежал в склепе. Но, как я уже вам сказал, мы несем его прах в Сеговию, где у него есть собственная фамильная усыпальница.
– Кто же его убил? – спросил Дон-Кихот.
– Бог, послав ему жестокую горячку, – ответил бакалавр.
– В таком случае, – сказал Дон-Кихот, – Господь освободил меня от труда мщения, который мне пришлось бы взять на себя, если бы его убил кто другой. Но удар последовал от такой руки, что если бы даже эта рука обрушилась на меня самого, то мне и тогда оставалось бы только молчать и пожать плечами. Я должен сообщить вашему преподобию, что я – ламанчский рыцарь, по имени Дон-Кихот, и что мое занятие – странствовать по свету, уничтожая зло и исправляя несправедливости.
– Не знаю, как вы уничтожаете зло, – ответил бакалавр, – потому что мне, по правде сказать, вы только причинили его, сломав мою ногу, которая не выпрямится во всю жизни и исправили несправедливость для меня только тем, что сделали меня самого навеки неисправимым. Поэтому я считаю истинным злоключением мою встречу с вами, искателем приключений.
– Не все дела удаются одинаково, – ответил Дон-Кихот. – Все зло произошло оттого, господин бакалавр Алонсо Лепес, что вы и ваши товарищи ехали ночью, одетые в стихари, с факелами в руках, бормоча губами и нарядившись в траур. Благодаря этому, вы совершенно походили на привидений с того света. Я не мог уклоняться от долга напасть на вас и исполнил бы свой долг даже в том случае, если бы знал из вполне верного источника, что вы демоны, явившиеся из преисподней, как я это думал и предполагал.
– Стало быть так хотела моя злая судьба, – ответил бакалавр, – теперь же я умоляю вас, господин странствующий рыцарь, жертвою странности которого стал я, помочь мне высвободиться из под это-то мула. Седло и стремя прижали мою ногу.
– Вы так бы я разговаривали до завтра? – сказал Дон-Кихот. – Что же вы раньше не говорили мне, что вам нужно?
Он немедленно позвал Санчо, но тот не особенно спешил, так как был занят разгрузкой одного мула, на которого добрые священники навьючили много превосходных закусок. Санчо сделал из своего кафтана нечто в роде котомки и, наполнив ее всем, что только туда влезло, взвалил на осла, а затем побежал на крики своего господина и помог ему высвободить бакалавра из-под мула. Потом они посадили церковника в седло, вручили факел, и Дон-Кихот разрешил ему отправиться в путь за своими товарищами, поручив попросить у них от его имени извинения за невольное оскорбление, которое он, по вине обстоятельств, нанес им. Санчо, кроме того, сказал ему:
– На случай, если эти господа полюбопытствуют узнать, кто этот храбрец, нанесший им поражение, то пусть ваша милость скажет им, что это – славный Дон-Кихот Ламанчский, иначе называемый рыцарем Печального образа.
Затем бакалавр удалился.
Когда Дон-Кихот спросил Санчо, на каком основании назвал он его рыцарем Печального образа, чего прежде никогда не делал:
– Я вам сейчас скажу почему, – ответил Санчо, – а потому, что я с минуту посмотрел на вас при свете факела, который был в руках у этого несчастного калеки, и, по правде сказать, у вас в это время был такой жалкий образ, какого я давно не видывал. Это произошло, вероятно, или от утомления в битве, или от потери вами зубов.
– Нет, это не потому; – ответил Дон-Кихот, – но мудрец, на которого однажды будет возложена честь писании истории моих подвигов, наверное, счел нужным, чтобы я выбрал себе какое-нибудь многозначительное прозвание, по образцу рыцарей прошлого времени. Так один из них назывался рыцарем Пламенного меча, другой – Единорога, этот – Дев, тот – Феникса, иной – рыцарем Гриффа и другой – рыцарем Смерти, и под этими прозваниями и обозначениями они были известны на всем земном шаре. Итак, говорю я, мудрец этот внушил твоей мысли и языку имя рыцаря Печального образа, которое я отныне предполагаю носить. Для того же, чтобы это имя ко мне лучше подходило, я намереваюсь, при первом же представившемся случае, велеть изобразить на моем щите самый печальный образ.
– Право, господин, – сказал Санчо, – не стоит тратить время, труд и деньги на изображение этого образа. Достаточно вашей милости показать свой образ и оборотиться лицом к тем, у которых есть досуг рассматривать его, – и я вам ручаюсь, что без всего прочего, без изображения и без щита, все в ту же минуту назовут вас рыцарем Печального образа. Поверьте, что я говорю правду; и, с позволения вашего, чем хотите, могу уверять вашу милость, что от голода и потери зубов у вас самое жалкое лицо, так что, право, можно легко обойтись без изображения.
Дон-Кихот улыбнулся выходке своего оруженосца, но все-таки решил принять это прозвище и изобразить на щите задуманное. Он добавил:
– А знаешь, Санчо, меня пожалуй, отлучат от церкви за то, что я насильственным образом поднял руки на священные вещи, согласно статье: Si quis suadenie diabolo и пр.; хотя, по правде сказать, я поднял не руки, а это копье. Кроме того, я не имел намерения оскорблять ни священников, ни чего другого, касающегося церкви, которую я люблю и уважаю, как христианин и истинный католик. Я только нападал на привидения и выходцев с того света. Впрочем, если бы это было даже и так, то я помню, что подобное же случилось с Сидом Руи Диасом, который перед его святейшеством папою разбил кресло посланника какого-то короля. За такой поступок добрый Родриг де Вивар был отлучен папою от церкви, но это нисколько не мешает считать его поведение в этот день достойным всякого честного и мужественного рыцаря.
Так как бакалавр уже удалился, то Дон-Кихот захотел посмотреть, лежит ли, в самом деле, на носилках труп или нет. Но Санчо воспротивился этому.
– Господин, – сказал он ему, – ваша милость развязались с этим приключением дешевле, чем с теми, которые я до сих пор видел. Берегитесь же! Эти люди хотя и побеждены и обращены в бегство, но могут все-таки подумать о том, что всего только один человек их разбил. От стыда и досады они могут возвратиться, чтобы отомстить нам, и тогда как, я думаю, не поздоровится. Послушайтесь меня, осел нагружен, гора близко, голод вас мучает – поэтому мы лучше всего сделаем, если потихоньку поедем отсюда. Пусть же, как говорится, «мертвый идет в склеп, а живой – за обед».
