– Значит, виски со льдом, верно, сэр?
– Верней и не придумаешь, дорогая. Стюардесса отправилась выполнять заказ, а Конверс все продолжал смотреть на актера.
– Извините еще раз, – запинаясь проговорил он. – Я конечно же должен был сразу узнать вас.
Даулинг повернул к Джоэлу свое загорелое лицо, внимательно посмотрел ему в глаза, а потом перевел взгляд на великолепный, сделанный по заказу кожаный атташе-кейс и лукаво улыбнулся:
– Очень может быть, что я поставил бы вас в неловкое положение, спросив в свою очередь, а откуда вы меня знаете. Мне как-то трудно отнести вас к поклонникам сериала “Санта-Фе”.
“Санта– Фе”?… А, конечно же, это -название сериала. Вот как оно бывает, подумалось Конверсу. Одна из телевизионных поделок, которая имеет невероятно высокий рейтинг и приносит такие доходы, что кадры из нее попадают на обложки “Тайма” и “Ньюсуик”. Он никогда их не смотрел.
– А, ну да, – продолжал актер, – вы наверняка увлекаетесь нравами племен… невзгодами, выпавшими на их долю… а также полной превратностей драматической хроникой царственной семьи Рэтчет с обширнейшими владениями к северу от Санта-Фе, включая и нагорье Чимайа-Флэтс, которое они украли у разоренных индейцев.
– Чья семья? Как вы сказали?
Обветренное лицо Даулинга снова расплылось в улыбке.
– Да только добрый папаша Рэтчет, верный друг индейцев, и ведать не ведает об этой последней проделке, хотя краснокожие братья обвиняют его во всех смертных грехах. Им невдомек, что это – дело рук алчных сыновей папаши Рэтчета, прослышавших о нефтяных месторождениях под Чимайами и совершивших свое черное дело… Между прочим, я думаю, вы уловили звуковое подобие фамилии Рэтчет со словом “рэт”? А может, вас больше устроит его сходство со словом “ретчит”? [26]
Какая– то перемена произошла в актере, с удивлением отметил Джоэл, говорок траппера [27] с Дикого Запада почти исчез.
– Понятия не имею, о чем вы говорите, но говорите вы об этом совсем по-другому.
– Еще бы! Клянусь кремневым ружьем! – воскликнул Даулинг, рассмеявшись, и тут же вернулся к нормальной речи, выходя из роли аборигена Дикого Запада. – Перед вами бывший преподаватель английского языка и литературы, который полтора десятка лет назад послал к черту надежды на пенсию и, повинуясь давней мечте, изменил профессию. Последовала полоса забавных и малодостойных занятий, но Мельпомена находит служителей на весьма странных дорогах. Мой давний ученик, занимавший должность с непонятным названием “режиссер-координатор”, разглядел меня как-то в толпе на сцене и пришел в крайнее замешательство. Однако это не помешало ему включить мое имя в список исполнителей мелких ролей. А пару лет спустя появилось то, что стало называться сериалом “Санта-Фе”. Тогда-то мое вполне приличное имя Кальвин было переделано на Калеба. “Оно больше подходит сценическому образу”, – изрек обладатель пары лакированных штиблет, который живую лошадь видывал разве что на съемочной площадке в Санта-Аните… Идиотство, не так ли?
– Похоже, что так, – согласился Конверс, видя, как стюардесса с подносом направляется к ним по проходу.
– Идиотство или нет, – вполголоса добавил Даулинг, – но этот старый добрый ранчер не собирается никого разочаровывать. Им нужен папаша Рэтчет – они получат его в полном объеме.
– Ваше виски, сэр, – объявила девушка, передавая актеру стакан.
– Ох, спасибо тебе, моя малышка! Не жить мне на этом свете, но ты на голову выше всех этих замарашек из нашего шоу!
– Вы слишком любезны, майн герр [28] .
– Принесите и мне виски, – попросил Джоэл.
– Так-то лучше, сынок, – тут же отозвался Даулинг, поглядывая вслед стюардессе. – Ну а теперь, когда я покаялся вам в своих грехах, признавайтесь и вы, чем зарабатываете себе на хлеб?
– Я – адвокат.
– Значит, у вас есть какое-то приличное чтение. Чего не скажешь об этом сценарии.
“Хотя почтенные обитатели Мюнхена и считали национал-социалистическую рабочую партию сборищем кретинов и подонков, устроившим штаб-квартиру в их городе, партия эта все шире заявляла о себе по всей стране. Радикально-популистское движение было основано на зажигательных речах против тех, кто является виновником всех несправедливостей, обрушившихся на Германию, – от большевиков до пронырливых еврейских банкиров, от иностранцев, грабящих арийский народ и его земли, до всех неарийцев, особенно евреев с их неправедно нажитыми богатствами.
Космополитический Мюнхен и его еврейская община только посмеивались, выслушивая все эти нелепости – выслушивая, но не слыша их. Остальная же Германия слушала внимательно и слышала именно то, что хотела слышать. Жадно ловил эти речи и Эрих Штёссель-Ляйфхельм. Здесь он видел для себя путь к признанию и карьере.
В несколько недель молодой человек заставил своего отца полностью измениться. Позднее он будет рассказывать об этом с изрядной толикой мрачного юмора. Несмотря на отчаянные протесты старого врача, сын убрал алкоголь и табак из их квартиры и держал отца под самым строгим наблюдением. Был введен строжайший режим физических упражнений и диета. Подобно старательному тренеру, Штёссель-Ляйфхельм выводил отца на загородные “гевальтмерше” – форсированные марши и кроссы, которые постепенно сменились целодневными прогулками по горным дорогам в Баварских Альпах, где он заставлял старика шагать без перерыва, ограничивая его даже в питьевой воде. Привалы на маршах делались лишь с разрешения сына.
Оздоровительный режим оказался настолько действенным, что жир с него быстро сошел, а одежда доктора повисла на нем мешком. Естественно, встал вопрос об обновлении гардероба, однако приличная одежда в Мюнхене тех дней была по карману только богатым, а Штёссель-Ляйфхельм намерен был одеть своего отца лишь в самое лучшее, руководствуясь, однако, не благотворительностью, а, как мы убедимся позднее, совсем иными побуждениями.
Деньги нужно было добыть во что бы то ни стало, а это означало, что их следовало украсть. Подробно расспросив отца о расположении комнат в доме, который тому пришлось так драматически покинуть, Штёссель-Ляйфхельм узнал все необходимое. Несколькими неделями позже он в три часа ночи пробрался в дом на Луизенштрассе и вынес оттуда столовое серебро, хрусталь, картины, золото и все содержимое домашнего сейфа. Найти скупщиков краденого в Мюнхене начала тридцатых годов не было проблемой, и, когда добыча сменила владельцев, папаша с сыном получили сумму, равную в пересчете примерно восьми тысячам американских долларов – целое состояние по масштабам тех лет.
Преображение продолжалось: одежда была заказана на Максимилиенштрассе, лучшая обувь – на Одеонплатц. Были внесены также и некоторые чисто косметические поправки. Растрепанная шевелюра доктора была приведена в порядок, а волосам придан чисто нордический светлый оттенок, бороду сбрили начисто, а на верхней губе оставили маленькие, тщательно подстриженные усики. Преображение было полным, теперь оставалось только вынести на суд света полученный результат.
В ходе длительного реабилитационного периода Штёссель-Ляйфхельм по вечерам читал отцу все попадавшие ему в руки брошюры, статьи и прочие пропагандистские материалы, издаваемые штаб-квартирой национал-социалистов, в которых тогда не было недостатка. Это были обычные подстрекательские памфлеты: так называемые биологические теории, доказывающие генетическое превосходство арийцев, расистские измышления о неполноценности низших народов – вся эта нацистская чепуха плюс отрывки из гитлеровской “Майн кампф”. Сын читал все это отцу до тех пор, пока старый доктор не научился цитировать наизусть наиболее выигрышные пассажи национал-социалистических творений. Кроме того, семнадцатилетний сынок не переставал твердить отцу, что для него открывается единственная возможность вернуть себе утраченное, а заодно рассчитаться за все эти годы унижения.
И вот наступил день, когда, как выяснил Штёссель-Ляйфхельм, два высокопоставленных нациста – Йозеф Геббельс и Рудольф Гесс – должны были посетить Мюнхен. Сын препроводил отца в штаб-квартиру, где модно одетый, импозантный, явно богатый доктор вполне арийской внешности попросил приезжих об аудиенции по весьма срочному и конфиденциальному делу. Просьба была удовлетворена, и, согласно сохранившимся архивным данным, он обратился к Гессу и Геббельсу со следующими словами: “Господа, я являюсь врачом безупречной репутации, в прошлом – главный хирург Карлсторской больницы с многолетней и процветающей практикой здесь, в Мюнхене. Но все это в прошлом. Я был разорен и погублен евреями, которые лишили меня всего. Но я вернулся, я в отличном состоянии духа, и я полностью к вашим услугам”.
Самолет “Люфтганзы” стал заходить на посадку. Гамбург. Джоэл перевернул страничку и склонился над атташе-кейсом. Рядом с ним актер Калеб Даулинг потянулся, не выпуская из рук сценария, и сунул его в стоящую на полу дорожную сумку.
