— Скажи, что случилось, Миа? Не хочешь?
Она втащила его в гостиную, где перед телевизором спокойно сидел Бенджамин, как могут сидеть только маленькие дети. Именно вокруг этого крошечного существа нужно было сконцентрировать все силы.
Она хотела повернуться к нему лицом и сказать, чтобы он не волновался, но на некоторое время ей придется исчезнуть.
Именно в эту секунду свет от фар «Мерседеса» ее мужа просочился сквозь палисадник.
— Кеннет, тебе нужно уходить. Через заднюю дверь. Сейчас же!
— Может…
— Сейчас, Кеннет!
— Хорошо, но мой велосипед стоит у входа. Что делать с ним?
Она почувствовала, как у нее намокают подмышки. Может, сбежать вместе прямо сейчас? Просто выскочить через запасную дверь с Бенджамином на руках… Нет, она не решится. Она на такое не решится.
— Я придумаю какое-нибудь объяснение, иди. Через кухню, чтобы Бенджамин тебя не увидел!
Задняя дверь хлопнула за миллисекунду до того, как в замке зазвенел ключ и входная дверь открылась.
Она сидела на полу перед телевизором, отведя в сторону ноги и крепко обнимая сына.
— Ну вот, Бенджамин, — сказала она. — Пришел папа. Теперь нам будет намного веселее, правда?
18
Туманная мартовская пятница не добавляла прелести магистрали Е 22, ведущей к Сконе. Если убрать дома и указатели, можно было с таким же успехом подумать, что находишься посреди шоссе Рингстед — Слэгельсе. Довольно плоский, полностью освоенный ландшафт, напрочь лишенный какой-либо изюминки.
И все же как минимум у пятидесяти его коллег из управления в глазах загорались рождественские огоньки, стоило только сложить губы для произнесения первого звука в слове «Швеция». По их мнению, непременное умиротворение снисходит на каждого незамедлительно при взгляде на пейзаж с полощущимся сине-желтым флагом. Карл выглянул в окно автомобиля и покачал головой. Видимо, он напрочь был лишен свойственного коллегам чувства. Этого особого гена, возбуждающего восторг, как только на палитре возникали слова «брусника», «картофельное пюре» и «колбаски».
Лишь когда он добрался до Блекинге, ландшафт понемногу преобразился. Говорилось, что у богов от усталости уже тряслись руки, когда они распределяли по земле камни и, в конце концов, дошли до Блекинге. Пейзаж стал поприятнее, и все же… Много деревьев, много камней, целая пропасть между выпитой рюмкой водки и наступающей развязностью. Все-таки это Швеция.
Почти нет шезлонгов и кемпинг-трейлеров «Кампариер», подумал Карл, доехав до Халлабро и миновав привычное заведение, представлявшее собой смесь ларька, автозаправки и автосервиса с акцентом на лакокрасочных работах. Далее он направился по Гамла Конгавэген.
Дом симпатично смотрелся в этот спокойный час, потихоньку накрывающий город сумерками. Каменная кладка обозначала границу участка, и три светящихся окна указывали на то, что семью Холт не спугнул звонок Ассада.
Он постучал в дверь потрескавшимся молоточком и не услышал в доме никаких признаков чрезмерной активности.
Дьявол, подумал он, сегодня же пятница. Кто его знает, соблюдают ли Свидетели Иеговы шаббат? Если евреи соблюдали шаббат по пятницам, наверняка об этом есть свидетельства в Библии, которой Свидетели следуют так буквально.
Он опять постучал. Может, они ему не открывают, потому что не смеют… Неужели во время шаббата запрещено любое движение? И в таком случае что ему теперь делать? Вышибить дверь? Не самая лучшая идея для местности, где у каждого под матрасом спрятано охотничье ружье.
Он на мгновение остановился и огляделся. Городок тихо и спокойно утопал в сумерках, когда каждый предпочитает другим занятиям задрать ноги на стол, не думая о минувшем дне.
«Интересно, можно ли в этом захолустье где-нибудь переночевать?» — подумал он, как вдруг за дверным стеклом зажегся свет.
Мальчонка лет четырнадцати-пятнадцати просунул в дверную щель серьезное и бледное лицо и молча посмотрел на Карла.
— Привет, — поздоровался Карл. — Мама или папа дома?
Тогда мальчик так же молча закрыл дверь и запер ее на замок. Лицо его выражало спокойствие. Он отлично знал, что ему надо делать, и в круг этих обязанностей явно не входило приглашать в дом нежданных гостей.
Затем прошло несколько минут, в течение которых Карл просто стоял, уставившись на дверь. Иногда подобное поведение помогало, при условии достаточного упорства.
Несколько местных жителей, прогуливаясь при свете уличных фонарей, припечатывали его взглядами, словно вопрошавшими: «Кто ты такой?» В каждом городке есть подобные преданные ищейки.
Наконец в стекле показалось мужское лицо, так что выжидательная тактика сработала и на этот раз.
Это лицо, лишенное какого бы то ни было выражения, изучающе смотрело на Карла, словно глава семейства ожидал встретить определенного человека.
Затем дверь открылась.
— Ну-ну, — произнес он, ожидая, что Карл перехватит инициативу.
Тут Карл вытащил свое удостоверение.
— Карл Мёрк, отдел «Q», Копенгаген, — представился он. — А вы Мартин Холт?
Тот с явным неудовольствием взглянул на удостоверение и кивнул.
— Могу я пройти в дом?
— О чем идет речь? — ответил он тихим голосом и на безупречном датском языке.
— Может, поговорим об этом внутри?
— Не думаю. — Он отодвинулся назад и хотел уже вновь захлопнуть дверь, но Карл ухватился за ручку.
— Мартин Холт, могу я обменяться парой слов с вашим сыном Поулом?
Хозяин на мгновение замешкался.
— Нет, — произнес он. — Его здесь нет, так что не получится.
— А где мне его найти, можно поинтересоваться?
— Я не знаю. — Он пристально посмотрел на Карла. Чересчур пристально для такой реплики.
— У вас нет адреса вашего сына Поула?
— Нет. А теперь мы хотим, чтобы нас не беспокоили. У нас библейский час.
Карл вытащил записку.
— У меня тут выписка из государственного регистра народонаселения с информацией о том, кто проживал по вашему домашнему адресу в Грэстеде на 16 февраля 1996 года, когда Поул бросил Инженерную народную школу. Как вы можете заметить, это были вы, ваша жена Лайла и ваши дети — Поул, Миккелине, Трюггве, Эллен и Хенрик. — Он отвел взгляд от листа. — Исходя из персональных номеров, я предполагаю, что сейчас вашим детям тридцать один, двадцать шесть, двадцать четыре, шестнадцать и пятнадцать лет, соответственно. Верно?
Мартин Холт кивнул и прогнал в дом мальчика, стоявшего позади и с любопытством выглядывающего из-за его плеча. Тот самый мальчик. Явно это был Хенрик.
Карл проследил взглядом за мальчиком. У него был безвольный, мертвенный оттенок во взгляде, свойственный людям, которые самостоятельно решают только, когда им опорожнять кишечник.
Карл поднял глаза на мужчину, который, вероятно, держал свою семью на коротком поводке.
— Нам известно, что Трюггве и Поул были вместе в Инженерной народной школе в тот день, когда Поула видели там в последний раз. Так что, раз Поул здесь не проживает, может, я мог бы тогда поговорить с Трюггве? Всего пару минут?
— Нет, мы с ним больше не общаемся. — Он произнес это абсолютно холодно и безэмоционально.
Фонарь над входом освещал его серую кожу, какая характерна для людей, имеющих изнурительную работу. Слишком много дел, слишком много решений, и слишком мало позитивных событий. Серая кожа и тусклые глаза. И эти глаза были последним, что увидел Карл, прежде чем мужчина захлопнул дверь.
Через секунду свет над входом и в прихожей погас, но Карл знал, что хозяин все еще стоит по ту сторону двери и ждет, пока он уйдет.
Карл осторожно потопал на месте, так что могло показаться, что он спускается с крыльца.
В тот же миг отчетливо послышалось, как мужчина за дверью начал молиться.
«Удержи наши языки, Господи, от страшных неправедных слов, и праведных слов, не вполне соответствующих истине, и чистой правды беспощадной. Ради Иисуса Христа», — молился он по-шведски.
Он отказался даже от своего родного языка.
«Удержи наши языки» и «мы с ним больше не общаемся», сказал он. Черт возьми, что значат эти фразы? Им возбранялось говорить о Трюггве? Или он имел в виду Поула? Дело в том, что оба мальчика оказались изгнаны из-за того самого происшествия? Они оказались недостойны Царства Божьего? Все дело в этом?
В таком случае это никоим образом не касалось государственного служащего при исполнении.
«И что теперь?» — размышлял он. Может, все же стоит позвонить в полицейское управление в Карлсхамн и попросить их о помощи? Но каким образом он аргументирует свою просьбу, будь она неладна? Ведь семья не сделала ничего противоправного. По крайней мере, насколько ему было известно.
Мёрк покачал головой, беззвучно сбежал по лестнице, сел в машину и, включив заднюю передачу, проехал чуть дальше до более удачного места парковки. Тут он открутил крышку своего термоса и констатировал, что содержимое было ледяным. Мило, подумал он, совсем не это имея в виду. Прошло как минимум десять лет с его последнего ночного выезда, причем тогда это было совсем не добровольное предприятие. Промозглые мартовские ночи в автомобиле без нормального подголовника и с холодным кофе в пластиковой крышке — совсем не к этому он стремился, поступая на работу в полицейское управление. И вот теперь он сидит здесь. Свободный от каких бы то ни было идей, если не считать идиотского въедливого инстинкта, подсказывающего, каким образом следует понимать человеческие реакции и к чему они могут привести.
