– Я не работаю, – радушно ответил Глеб и двинулся к выходу.
– О, я тоже не работаю. Фондовый рынок весь упал, совсем весь. Мне нет работа, – не отставал англичанин. – Мой друг, Хью Ньюфелд, говорит: либо бизнес, либо политик, либо алкоголь. Он выбирал алкоголь. Он пишет для фильм, тоже не работает. Сидит дома и бум-бум-бум – пишет на компьютер. Я читал: э-э, много женщин, много кровь, мало русский души, мало Достоевский, понимаешь? У меня в Йоркшир много читал Достоевский. У моего отца много русские книги. Он учил русский язык, но даже не был в России. Здесь очень холодно зимой, совсем другой мир.
Глеб отметил, сколь непринужденно цепляет зануда тему за тему без всякого намерения на чем-нибудь задержаться.
– Здесь такой сильный контраст, очень волнительно. Может быть, скоро начинают стрелять? Все боятся. Хью Ньюфелд, мой друг, забирали автомобиль прямо на дворе, просто так. Это как революшн. В моем доме не чистят в подъезд, просто так, люди писают прямо в лифт. Мне уже говорил про бунт и… такой протест. О, русские очень сложный натур.
– Ну да, ну да, – пробурчал Глеб, пробираясь через толпу. – Кой же черт заманил тебя на наши просторы?
– О!
– Ехал бы ты обратно, в свой Йоркшир. Читал бы себе Достоевского.
– О, здесь Достоевский, как фэнтази, – не понял англичанин. – В Йоркшир я много читал, но не здесь. Это странно. Мне не надо Достоевский здесь. Я читаю газеты, Reuters. Совсем нет времени. И потом, он не хотел так много э-э… грубость, понимаешь? Надо много думать, размышлять, но у вас такой темп. Такой быстрое время. У вас я думаю только о девушках… Гльеб, ты так торопишься.
– Я ухожу.
– Так рано? – пророкотал над ухом знакомый бархатный баритон, и Глеб очутился в капкане крепкого рукопожатия Феликса Кругеля.
– Мне нравится, как вы играете, – говорил Феликс, придерживая Глеба за локоть. – Вы играете без азарта. Меня захватывает поединок, мне досадно, я переживаю, злюсь, ликую. Вы же действуете отстраненно и потому безошибочно. Так нужно жить, как вы играете.
– Без азарта? – слабо улыбнулся Глеб.
– Я так не умею, но думаю, что к этому нужно стремиться, – ответил Феликс без ответной улыбки. – И все же, – он подмигнул с дружеской хитрецой в глазах, – иногда мне удается положить вас на обе лопатки.
– Я не думаю о том, как я играю. Возможно, если бы я стал присматриваться к себе, у меня бы ничего не получилось.
– Это только подтверждает мои наблюдения. Случай не любит расчетливых людей. А уж хваленый самоанализ способен вызвать только интеллигентскую рефлексию, самую патологическую форму бездействия. Стоит канатоходцу задуматься, как ставить ногу на канат, чтобы не упасть, и он тотчас потеряет равновесие. Действие должно быть быстрым, ориентированным на конечную цель. Нет?
– Только в том случае, когда эта цель есть. Бывает быстрое действие и без цели.
– Бывает? – переспросил Феликс почти игриво.
– Быва-ает. – Глеб поставил на стол пустой стакан. – Знал я одного быстрого чудака, он сделал карьеру с энергией пули и с такими же последствиями для соперников. Все получил: деньги, вес. Потом все бросил и удалился в монахи.
– Ну, уж это слишком литературно, душа моя.
– Возможно. Говорят, он и в монастыре не задержался. Ушел куда глаза глядят. Видели его в каком-то балагане, он играл на баяне. Но и оттуда сбежал. Я бы не удивился, если бы узнал, что теперь он воспитывает детей. Или поезда грабит.
– Жертва сомнений ваш приятель, жалких земных сомнений. Потерянная душа. А вы ему сочувствуете. – По скулам Феликса прокатились желваки. – Если бы он нашел мужество посмотреть в зеркало на свое отражение и сказать себе: до чего же неудачный экземпляр человеческой породы, как мало в нем смысла и пользы, – тогда, может быть, у него появился бы шанс оправдать затраченные усилия и понять свое назначение. Во всяком случае, из множества целей у него бы осталась одна. – Феликс подытожил свою мысль звонким щелчком пальцев у виска. – По шару надо бить, имея в виду попасть в лузу. А не пускать истерические зигзаги по борту. Иначе зачем брать в руки кий? Я придерживаюсь манлиевой дисциплины в эмоциях. Признайтесь, что выдумали про монаха, – только что выдумали.
– Признаюсь, – смиренно кивнул Глеб, страдая от необходимости поддерживать этот беспричинный разговор. – Вы, разумеется, правы. То, о чем я говорил, больше похоже на бегство, чем на решительное действие. Бегство от себя. Так в лузу не попасть.
– Ну, видите? Вы и согласны.
С террасы, куда увлек его Феликс, открывался просторный вид на ночное поле, отороченное рваным контуром леса. В небе пробились первые звезды. Их отражение трепетно дробилось по слюдяной поверхности речки, бегущей вдоль обрыва, на вершине которого белой скалой высился особняк Кругеля. Пространство дышало свежестью предстоящей ночи. На расстоянии вытянутой руки в призрачно покачивающейся листве круглились спелыми боками спелые яблоки. Феликс облокотился о широкий парапет и сладко втянул в себя воздух.
– А яблок-то в этом году – урожай… Мой отец, городской, в сущности, житель, любил говорить не «яблоко», а «яблок» – в мужском роде. «Смотрите, какой яблок в этом году». Или – не «творог», а «тварог». Яблок, тварог… И понимал, как правильно. Но считал, что правильнее все-таки по-деревенски. Понятия деревенские… Да, урожай дивный, дивный… До чего тихо там, ночной свет, как в церкви, мир и покой, – мягко произнес он, помолчав, глядя на пепельный край поля, и добавил: – Знаете, я рад видеть вас сегодня. Несмотря на разницу в возрасте, мне небесполезно общение с вами в ситуации, так сказать, противостояния, пусть даже за бильярдным столом. И хотя вы никогда не противоречите, как я заметил, меня не покидает впечатление, что мы с вами спорим.
Глеб внутренне поморщился: его мутило от нот искренних, и он поспешил сменить тему:
– И все-таки, Феликс, признайтесь, по какому поводу это торжество?
– Повод прост, – улыбнулся Кругель несколько грустно, – необходимость собраться с мыслями. Или развеяться… Да не берите вы в голову. Смотрите, какой великолепный вечер. Луна, звезды. Зимой вспоминать будете.
На террасу неслышно впорхнула белокурая особа с нездешним загаром на искусно приоткрытом теле. Черты лица были несколько размыты на фоне яркого света, бьющего из раскрытых дверей. Она слегка запыхалась.
– Папа! – воскликнула она звонким голосом, и Феликс резко вытянулся к ней. – Куда же ты пропал? Тебя все ищут.
– Иду, моя дорогая, лечу и – таю. – Феликс приобнял за талию ласково прижавшуюся к нему девушку, которая оказалась более чем миловидной наружности. – Обратите внимание, Глеб, моя единственная и страстно любимая дочь Лиза. Она у нас за хозяйку сегодня: сколько забот на такие хрупкие плечи! Сегодня она порадовала меня дважды: согласием выйти замуж за достойного молодого человека и решением остаться со мной. Теперь этот дом, этот сад, воздух, дорога, поле, лес – все принадлежит ей! – Феликс нежно поцеловал девушку в висок. Казалось, он забыл о том, что рядом с ними стоит Глеб. – Я очень рад, дорогая, очень… Однако что ж, пора возвращаться к гостям. Расслабьтесь, душа моя, – рассеянно бросил он Глебу, удаляясь, – отдыхайте, развлекайтесь, посмотрите, какие люди вокруг – цвет золота.
Феликс не увидел, как зло сверкнули глаза и отвердело лицо бильярдиста. Последовавшая было за отцом девушка замешкалась в дверях, наблюдая за незнакомцем, который принялся прикуривать сигарету от спичек, закрывая огонь от ветра. Он не обращал на нее никакого внимания. Тогда она сделала несколько выразительно задумчивых шагов в его сторону.
– Здесь не пробегал Мигель? – спросила она приветливо и просто, будто они уже были знакомы.
Глеб удержал наконец пламя и торопливо затянулся, затем оценивающе посмотрел на девушку, щуря глаз от налетающего дыма.
– Нет, – ответил он, – его здесь не было.
– Куда же он пропал? – Девушка подошла к парапету, перегнулась и крикнула в темноту: – Мигель! Мигель! Ну разве его теперь найдешь?.. Вот так всегда, – сказала она, и больше ей нечего было прибавить, но она почему-то не уходила. – Скучаете? Я отняла у вас собеседника, и вы остались один, уж простите меня. Мой папа такой человек, он всем нужен. Может, хотите пойти в сад? Там слева ступеньки. В этом году дивный урожай яблок. Чувствуете аромат?
– Нет. – Глеб сбил ногтем пепел с сигареты и посмотрел ей в лицо твердым, прямым взглядом. – Лучше принесите мне водку с апельсиновым соком. Водки на два пальца, а сока на три. И пожалуйста, без льда.
– Я? – обомлела девушка и даже оглянулась в растерянности.
– Ну вы же хозяйка. И не вздумайте навесить какую-нибудь дольку на стакан, я этого ужас как не люблю. Соломку, зонтик и ягоду также оставьте в баре. – Он повернулся лицом к саду и с наслаждением выдохнул: – А урожай в этом году и впрямь – урожай.
Взметнулась прическа, каблучки дробно зацокали прочь. Глеб не обернулся. Его внимание почти сразу распылилось по зияющим лунным окрестностям, а мысль приобрела расплывчатую неопределенность, перетекающую в печаль. В синей яблоневой листве пьяно путался ветер. Мертвенно-бледный, сырой свет пробивал откуда-то снизу, покрывая все кругом легким налетом тревоги. То и дело издали долетал рваный крик ночной птицы, словно выкликивающий свою беду. Сверкала призрачным антрацитом река, пахло не то баней, не то жареными каштанами. В саду заверещал мобильный телефон, женский голос пожаловался на прохладу и потребовал мороженого.
