– Вы думаете – красоту, привлекательность? О да, еще более полон интереса, чем всегда. Я думаю, я оттого так люблю смотреть на прекрасные вещи и красивых людей, что сам-то я такой невзрачный, маленький чертенок.
Он взял папиросу и закурил. При свете вспыхнувшей спички обрисовалось его лицо, и с жестокой отчетливостью выступили нависший лоб и выдающиеся челюсти.
– Теперь давайте поговорим. Что у вас? – сказал он, сидя в кресле и откинув голову на спинку. Раньше чем Роберт успел ответить, он с восклицанием и резкой поспешностью поднялся и позвонил.
Когда вошел его слуга, он дал ему распоряжения, и через минуту тот вернулся с бутылкой и таблетками на маленьком серебряном подносе.
Он взял четыре штуки и, смешав в стакане виски с водой, протянул таблетки и стакан Роберту.
– После этого вам станет лучше.
Он дотронулся своей тонкой с вздутыми синими жилками рукой до лба Роберта.
– Пустяки, – сказал он спокойно, – я думаю, это легкий солнечный удар, Роберт.
Он положил Роберту подушку под голову и спустил штору. Движения его были изящны, почти женственны. Затем он сел за рояль и начал играть.
– Вам не следует разговаривать, – сказал он через плечо, – только сейчас; после – как у вас выражаются – вы будете новым человеком.
Он мягко улыбнулся и продолжал играть тихо, взглядывая время от времени на Роберта. Немного погодя Роберт закрыл глаза. Де Солн стал играть еще тише и перестал, когда убедился, что тот спит. Затем он, хромая, вернулся к себе в кресло и, закурив другую папиросу, стал терпеливо ждать, когда Роберт проснется.
Глядя на него, потонувшего в глубоком кресле, маленького, худощавого, ниже среднего ростом, было трудно представить себе, что он представлял одну из наиболее громких фамилий Франции.
Эта мысль часто казалась ему самому цинически забавной.
– Странно, не правда ли, – говорил он Роберту на своем прекрасном английском языке, – что такой жалкий мешок костей, как я, представляет собой последнюю линию семьи, которая славилась своей красотой? Смеялся верно, Господь Бог, когда сотворил меня.
Он жил очень уединенной жизнью. Он не женился, несмотря на настойчивые понуждения церкви.
– Время еще не ушло, – отвечал он, – к тому же я не хотел бы иметь детей, а в этом случае несчастная жена моя была бы напрасно принесена в жертву.
В своем доме в Париже он владел странной коллекцией. Он называл ее «коллекцией дряни». Каждая из составляющих ее вещей была найдена им самим, и каждая вещь была памятью о чьей-нибудь спасенной жизни.
В беднейших кварталах Парижа его маленькая хромая фигура была хорошо известна. Там и была собрана эта коллекция. Он все-таки делал несказанно много добра. Каждый кандидат в самоубийцы, который или которая оставили свой след в его коллекции, не только были им спасены, но и после пользовались его поддержкой, пока не становились на ноги и не находили своего счастья. Он сам перенес многое и понимал, как и в чем страдают другие.
Для окружающих он был «странным чудаком де Солном, страшно богатым, но абсолютно без жизни и радости в душе».
Случай столкнул с ним Роберта. Де Солн не был в то время в его кругу, пока, бродя ночью по Монмартру, Роберт не встретил этого маленького человека, измученного и обессиленного, и тот не подошел и не стал умолять его о помощи.
Они вместе подняли какую-то девушку и, наняв кеб, де Солн не задумываясь предложил сесть Роберту.
Роберт никогда не мог забыть этой поездки, нежности и заботливости маленького человека по отношению к девушке, которая даже в бреду говорила всякие гадости. Еще меньше мог он забыть, как он вошел в дом де Солна.
Роберт, конечно, видел много прекрасных домов, но никогда не видел ничего подобного дому де Солна, маленького хромого человека, который помогал лакею поднять девушку и перенести ее в спальню. Освободившись, он вернулся к Роберту и совершенно просто стал выражать ему свою благодарность. После этого их дружба продолжалась. Это было чем-то вроде дружбы маленького фокстерьера к большому сенбернару. Роберт стал смотреть за де Солном, он учил его радости жизни. Он сам, вероятно, не представлял себе, как он привязался к де Солну, пока однажды тот не заболел и был близок к смерти. Тогда он понял.
Сознание, что можешь потерять друга, есть лучший способ испытать, насколько любишь его.
Когда де Солн, слабо борясь, вернулся к жизни, он нашел Роберта терпеливо сидящим у своей постели.
– Сегодня скачки в Лоншане, – слабо выговорил он, зная, как страстно любит Роберт спорт.
– Я тоже думаю, – ответил Роберт странным, вызывающим голосом и страшно покраснел.
После этого они стали называть друг друга «маленький Джонни» и «Роберт», картавя на обоих «р».
Мужчины, как общее правило, редко становятся друзьями, а когда становятся, то кажутся совершенно чуждыми и резко противоположными по характеру. Однако именно в этих случаях дружба длится столько же, как и сама жизнь. Де Солн был слабого здоровья, физически невзрачный идеалист. Он был человек утонченной культуры, тонко чувствующий и влюбленный в книгу. Роберт был воплощением силы, блистал красотой и жил, как вообще живут люди этого типа, свободно. Он не был утонченным в каком бы то ни было отношении, и круг его литературных интересов ограничивался определенного сорта поэзией и книжками о спорте (эти две вещи вовсе не так противоположны, как думают, и их можно проследить, как родственные качества, в характере людей, которые любят лошадей и женщин).
Де Солн слегка зевнул, и, как бы в ответ, проснулся и Роберт. Он встал и потянулся.
– Клянусь, маленький Джонни, я чувствую себя лучше.
– Я пророк и даже в своем отечестве пользуюсь почетом, как таковой. Роберт, почему вы здесь?
Роберт подумал. Когда они встречались до сих пор, маленький Джонни был всегда в курсе всех его секретов, но не одобрял их.
– Потому что я счастлив, – сказал он после небольшой паузы. Де Солн стряхнул пепел.
– Кто это на этот раз?
Роберт сел и взглянул ему в лицо.
– Это совсем не тот тип, Жан. На этот раз нечто настоящее.
– Вы хотите сказать, что это начало становиться настоящим.
– Нет. Вы умеете вообще понимать. Это нечто настоящее.
Де Солн нагнулся вперед.
– Я верю вам, – сказал он грустно. – Я не смотрел на вас, когда говорил.
– Я хочу, чтобы вы увидели Тони. Она страшно молода, ей только восемнадцать, но…
– Восемнадцать! – отозвался де Солн, насупив брови. – Роберт, это нечестно.
Роберт густо покраснел.
– Вы должны выслушать меня, – сказал он. Он начал рассказывать ему жизнь Тони с самого начала. – После смерти Чарльза, – продолжал он, – у нее не было никого, как вы видите. Я не знал, что я ее люблю, пока однажды я не взял ее погулять. Она была так одинока, и у ней не было радостей. Она сказала мне: «Так тяжело быть молодой в весеннюю пору, когда некого любить!» Тогда именно, я в этом уверен, меня захватило то, что она так мала, одинока, мила. Я клянусь вам, я думал только поиграть. Вы ведь знаете, что я никогда не уходил без того, что мне хотелось, никогда в моей жизни. Я только хотел и с Тони пойти напрямик. Дело шло не только о ее молодости, но и о ее доверии, – и я почувствовал, что я просто не могу, что должен уйти. Я боролся, я страдал так, как никогда не считал себя способным страдать из-за женщины, и все-таки рассчитывал совладать с собой. Я устроил дела, чтобы уехать. Я оставлял все до последнего часа и тогда почувствовал, что я не могу оставить ее. Последовала длинная пауза.
– С тех пор мы живем вместе, здесь, на вилле, и мы очень счастливы. Бог мой, как мы счастливы! – Он оперся головой на руки и стал смотреть перед собой. – Вы увидите ее, – снова сказал он.
– Надеюсь, – сказал де Солн, – но, увы, не в этот раз. Я возвращаюсь сегодня ночью в Париж. Так жаль, что я не разыскал вас раньше.
Они недолго поговорили о других вещах, затем Роберт поднялся.
Де Солн наблюдал из окна, как он позвал свой автомобиль. Никогда в последующие годы не мог он забыть последнего взгляда, который бросил ему Роберт, и блеск его светлых волос, освещенных солнцем.
ГЛАВА XXI
И все проходит мимо.
Гейне
Если бы Роберт поехал по Виа Валериа перед завтраком, он встретил бы Фэйна, который приехал утром и направлялся тогда в Озиоло.
Он явился туда около часу, разгоряченный, пыльный, надменный и опечаленный. Тони приняла его в маленькой гостиной с ее прохладными серыми полотняными стенами и удобными, на английский манер, креслами.
Она даже улыбнулась при виде его. Он не ответил на ее улыбку.
– Роберт дома? – резко спросил он.
– Он не бывает к завтраку. Он, вероятно, будет к чаю.
– Я подожду.
– Жди, – засмеялась Тони. Фэйн был непереносимым человеком, и у него были забавно-дурные манеры.
Он положил шляпу и палку на диван, затем посмотрел на нее.
