Разик произнес эту тираду звонким голосом, с искренней радостью, что может изложить свои весьма толковые соображения лично большому воеводе русского войска, не замечая, что тот, задохнувшись от негодования, краснеет и бледнеет от его речей.
— Да как ты смеешь, наглый юнец, указывать, что мне следует делать?! — взревел князь.
— Прости, воевода, за смелое слово не по чину, — ответил Разик по-прежнему спокойно, без какого-либо страха или смирения в голосе. — Я просто припомнил наставления князя Михайлы Воротынского, который по государеву указу «Боярский приговор о станичной и сторожевой службе» в прошлом году написал.
— Что ты мне чужими заслугами в нос тычешь, щенок! — продолжал бушевать воевода. — Где сейчас этот твой Воротынский? На Белоозере, в ссылке! А я туда не хочу! Известно ли тебе, умник, что имеется прямое письменное распоряжение Разрядного приказа, запрещающее биться с ордынцами в чистом поле и предписывающее встречать их в крепком месте, за рвом и тыном или гуляй-городом! Так вот, я по государеву указу поставлен защищать Муравский шлях и встал в том месте, где приказано, обнес лагерь тыном, как предписано, и не собираюсь самовольно позиции покидать и гоняться за крымцами по полям, где их легкая конница имеет большое преимущество!
Понятно, что тирада воеводы была адресована не какому-то ничтожному полусотнику из дружины захудалого провинциального боярина, не имеющего веса при дворе, а войсковому дьяку Разрядного приказа, в сафьяновом портфеле которого лежала бумага с донесением о перемене движения вражеского войска, каковая в случае наших неудач в отражении нашествия могла быть обращена против большого воеводы, князя Бельского. Почему, дескать, воевода, получив сие донесение, не ударил на неприятеля, а остался стоять на прежнем месте? Нет ли здесь измены? В ответ воевода, разумеется, предъявит распоряжение Разрядного приказа, предписывающее ему защищать Муравский шлях. Сие распоряжение, скрепленное малой печатью, было надежно укрыто в тяжелом, окованном железом походном ларце князя Бельского. Пожалуй, оно перевесит бумагу дьяка. Именно эти мысли, а вовсе не соображения о стратегии и тактике боевых действий в изменившейся обстановке занимали сейчас воеводу более всего остального. В этот момент, как и во все последние годы, он заботился о защите себя и своего рода от царского гнева, а вовсе не своей страны и ее граждан от нашествия крымской орды.
Дьяк, который прекрасно понял истинный смысл княжеских речей, лишь пожал плечами и ответил вкрадчиво:
— Разумеется, воевода, тебе виднее, чем кому-либо, где и как неприятеля отражать. Мое дело бумажное: донесения собрать да твои приказы записать. А вся ответственность, конечно же, на тебе лежит!
— Так ты что ж, чернильная твоя душа, заранее хочешь все возможные неудачи на меня списать… — начал было князь, давая волю праведному гневу, но не успел закончить фразу.
У самого шатра раздался бешеный стук копыт, сменившийся хрипом осаженного на всем скаку коня. Это мог быть только царский гонец, ибо никто более не посмел бы приблизиться к ставке большого воеводы верхом. И действительно, полог входа откинулся, и в шатер буквально ввалился гонец в алом нагруднике с вышитым золочеными и серебряными нитями большим двуглавым орлом, едва различимым из-за пыли и грязи, покрывшей его за время скачки. Узнав воеводу, гонец поклонился ему торопливым кивком головы, достал из-за пазухи свернутую трубкой грамоту в кожаном чехле:
— От государя!
— Здрав будь, великий государь! — воскликнул воевода, почтительно приняв грамоту, и изобразил поклон, насколько ему позволял уже почти застегнутый на все ремешки панцирь.
Разумеется, все присутствующие в шатре последовали его примеру.
— Читай, дьяк! — Воевода вручил своему начальнику штаба послание государя.
Разик, не без основания подумав, что про его присутствие все забыли, и не желая слушать то, что явно не предназначалось для его ушей, произнес поспешно:
— Разреши идти, воевода?
Князь сделал пальцами небрежный жест, словно отмахиваясь от мелкой мошки, и полусотник покинул шатер. Выйдя наружу, он глубоко вздохнул всей грудью, машинально провел ладонями по ремню и портупее, проверяя правильность подгонки амуниции, высоко поднял голову и не спеша зашагал в расположение десятка, обдумывая по дороге возможные варианты своих дальнейших действий. Однако не успел он отойти от ставки большого воеводы и на сотню шагов, как услышал за спиной чей-то голос:
— Эй, помор! Полусотник! Постой!
Разик обернулся и с удивлением увидел, как вслед за ним от ставки бежит не кто иной, как сам постельничий князя, который только что находился в шатре и помогал воеводе облачаться в боевые доспехи.
— Воевода приказал тебе немедленно вернуться! — выпалил запыхавшийся постельничий.
Разик, недоумевая, повернулся на сто восемьдесят градусов и легко взбежал на холмик, оставив далеко позади постельничего, чья кроссовая подготовка, мягко говоря, оставляла желать лучшего. Войдя в шатер, дружинник вытянулся, отрапортовал, обращаясь к воеводе, по-прежнему стоявшему возле стола с картой:
— По твоему приказу полусотник поморской дружины…
— Отставить! — прервал его рапорт князь, но не прежним грозным и раздраженным, а почти что ласковым тоном. — Подойди сюда! Карту видеть приходилось? Дьяк, объясни ему обстановку.
Это словечко «обстановка», происходящее от выражения «обставить карту условными значками» или «нанести на карту обстановку», прочно вошло в лексикон военных.
— Да он же у нас грамотный, — медоточивым голосом произнес дьяк.
Разика не могла не насторожить эта резкая перемена в отношении к нему командиров и начальников, но он, естественно, никак эту настороженность внешне не проявил.
— Взгляни, полусотник, — продолжил дьяк и принялся объяснять значение начертанных на карте линий и расставленных разноцветных плашечек.
Но Разик его почти не слушал. Ему достаточно было бросить беглый взгляд на карту, чтобы понять изменение обстановки по сравнению с той, которую он видел четверть часа назад. Небольшой красный квадратик, обозначавший войско опричников во главе с царем, переместился южнее Москвы. Очевидно, эту весть и привез только что царский гонец. Теперь синий прямоугольник орды, накрывавший участок Свиного шляха, был нацелен не просто в обход земского войска князя Бельского. Совершая свой маневр, противник разъединял тем самым наши силы и представлял непосредственную угрозу царю, вышедшему со своей опричной гвардией в поле из-под защиты крепости в уверенности, что между ним и стотысячной ордой стоят на Муравском шляхе многочисленные русские полки.
