— Что ты, сударь! — непререкаемым тоном тупого, но исполнительного служаки ответствовал Разик. — Разве ж можно такой доклад в чистом поле делать? Не ровен час, послушает кто!
— Ну, тогда жди, покуда дьяк освободится! — пожал плечами достойный представитель той части военного сословия, которая на всех языках мира заслужила малопочетное наименование «штабные крысы», и хотел было удалиться в шатер.
— Постой, сударь! — Разик наморщил лоб, изображая напряженный мыслительный процесс. — Чтобы вас с дьяком более от важных дел не отвлекать, вынеси-ка мне нагрудную писчую дощечку с пером да чернилами, и я прям тут донесение свое на бумаге-то и накропаю, да через часового вам и передам.
— Неужто ты грамоту знаешь, полусотник? — изумился подьячий.
— Да вот, сподобил Бог, в монастырской школе целых полгода сию премудрость постигал, — скромно объяснил Разик.
— Ну-ну, — недоверчиво хмыкнул подьячий и, словно осененный какой-то увлекательной идеей, встрепенулся и поспешно ушел в шатер.
Наверняка он, как и рассчитывал Разик, загорелся желанием вывести хвастуна на чистую воду, чтобы потом, в кругу своих «просвещенных» коллег, вволю посмеяться над его каракулями, позабавиться над полусотником поморской дружины, утверждавшим, что умеет писать, тогда как даже не все воеводы в государстве Российском, да и в иных странах, владели грамотой.
Вскоре подьячий вернулся, неся необходимые письменные принадлежности. Давясь от смеха, он протянул их Разику, после чего не пошел в шатер, хотя только что ссылался на неотложные дела, а остался стоять у входа, наблюдая за дружинником и вовсю веселясь в душе. Разик нацепил на грудь дощечку, расправил на ней лист бумаги, взял в руки перо, обмакнул его в чернильницу, установленную в специально выдолбленном углублении, отвернулся от дьяка и быстро написал донесение о важнейших результатах произведенной его отрядом разведки. Полусотник затеял весь этот спектакль по той простой причине, что был уверен: дьяк разрядного шатра, уже однажды не поверивший его докладу о боевых действиях, произошедших на Засечной черте, и не пожелавший записать сведения о численности неприятеля, точно так же проигнорирует и этот устный доклад. А вот при виде любой бумаги дьякон и его помощники испытывали трепет и почтение. «Что написано пером, не вырубишь и топором» — старинный русский аналог еще более древней латинской поговорки «verba volant, scripta manent» («слова летучи, а письмена живучи»). «Теперь-то вы уж никак не отмахнетесь, дадите донесению ход!» — торжествующе усмехнулся про себя Разик, вручая подьячему письменный документ.
Подьячий, продолжая хихикать, проворно схватил бумагу, заглянул в нее. Несколько секунд он, не веря своим глазам, вглядывался в ровные строчки аккуратно выписанных букв, затем вчитался в текст, и выражение его лица резко изменилось, челюсть отвисла. Закончив чтение, он со страхом уставился на Разика, пробормотал нечто нечленораздельное и со всех ног кинулся в шатер, едва не сбив по дороге стоявшего перед входом часового. Вскоре тонкие полотняные стены заколыхались, словно потревоженные ветром, и послышались дикие вопли, производимые, несомненно, начальственным голосом, принадлежавшим самому разрядному дьяку:
— Так ты что ж до сих пор молчал, курицын сын? Почему сразу не доложил о прибытии разведки?! А ну, мчись немедля к большому воеводе, передай, что я прошу срочно принять меня с важной вестью! И этого чертового полусотника сей же час ко мне!!!
Подьячий пулей вылетел из шатра, прохрипел Разику: «Дьяк зовет!» — и, неуклюже подбрасывая колени, кинулся к возвышавшемуся в сорока шагах красивому шелковому походному дворцу большого воеводы. Разик поправил обмундирование и строевым шагом вошел наконец в разрядный шатер.
Дьяк соизволил даже приподняться из-за стола навстречу простому полусотнику, впрочем, тут же снова плюхнулся на стул и принялся перечитывать донесение. Разик молча стоял и ждал вопросов. Дьяк оторвал глаза от бумаги, пристально взглянул на дружинника:
— Все точно написал? Действительно к самой линии костров подползали?
— Все точно, подобрались вплотную к обоим вражеским станам, и к ложному, и к настоящему.
— А что ж вы языка-то не взяли? — огорченно пристукнул ладонью по столешнице начальник разрядного шатра.
— Не удалось, — честно ответил Разик.
— Жаль, жаль! Без языка князь Иван может нам с тобой и не поверить. Хотя… — Дьяк загадочно усмехнулся и бережно вложил донесение в сафьяновое портфолио, то есть вместилище для ношения листов, подаренное Разрядному приказу кем-то из иностранных дипломатов и именуемое по-русски портфелем. — Пойдем, полусотник, к воеводе, представим ему сию бумагу.
Он поднялся из-за стола и в сопровождении Разика поспешно направился в ставку большого воеводы, князя Ивана Бельского. Часовые, патрулировавшие на расстоянии огромную шелковую палатку князя, беспрепятственно пропустили дьяка и следовавшего вместе с ним дружинника. Воевода, предупрежденный подьячим, уже ждал их, стоя посреди палатки. Впрочем, стоял он не по причине слишком уж большого почтения к дьяку, а потому, что при помощи своего постельничего и двух слуг облачался в доспехи.
— Ну, что там за пожар, дьяк? — пророкотал князь трубным голосом.
Именно зычный голос и знатный род являлись основными достоинствами князя как военачальника. Безусловно, он обладал немалым боевым опытом, поскольку, подобно всем своим знатным предкам, воевал сызмальства, готовясь, как и другие князья его рода, со временем возглавить Большой полк, а вместе с ним — и все русское войско. Однако, хотя в свои уже преклонные годы князь имел за плечами немало битв и походов, особым военным талантом он никогда не блистал. Но на подобную мелочь, естественно, никто не обращал ни малейшего внимания. Действительно, зачем считаться с таким иллюзорным и субъективным понятием, как полководческий дар, когда в Разрядных книгах имеются совершенно конкретные, черным по белому записи, согласно которым князь Иван Бельский является в настоящий момент старейшим и знатнейшим среди русских бояр, способных самостоятельно сесть в седло, а посему именно ему и следует быть назначенным большим воеводой русского войска.
К тому же князь был опытным царедворцем, умело лавировавшим среди смертельных опасностей, подстерегающих на каждом шагу всех приближенных к трону вельмож. Успехи в придворных интригах, затмевавшие его более чем скромные полководческие заслуги, позволяли князю добиваться основной цели всей его жизни: сохранения своего княжеского рода и приумножения его богатств. Понятия «род» и «родина» были для него едиными, и, участвуя в войнах, он четко представлял себе, за что именно проливает свою и чужую кровь. Обороняясь, князь защищал достояние своего рода от врагов, каковыми с одинаковым успехом могли быть и внешние агрессоры, ляхи или ордынцы, и свои же русские князья, позарившиеся на чужие вотчины. Нападая на соседние страны, будь то Казанское ханство или Ливония, он приумножал тем самым родовые владения и сокровища. Посему на войне, особенно в прежние годы, князь Иван вполне мог проявить мужество и героизм во славу своего рода, защищая заодно и все другие, не принадлежавшие ему лично, русские земли. Однако в последнее время он чувствовал, как привычная сущность его бытия, ранее незыблемо зиждившаяся на княжеских привилегиях и землях, начинает шататься и исчезать в вихре и пламени дикой ненависти, испытываемой государем всея Руси к древнейшим и знатнейшим боярским родам. И князь Иван, будучи человеком отнюдь не глупым и весьма дальновидным, вдруг понял, что никакие ратные заслуги не смогут защитить ни его род, ни его самого от царского гнева. Видя, как многие полководцы, несравненно более талантливые, чем он сам, стяжавшие громкую славу в победоносных для Руси героических сражениях, идут на плаху и на виселицу, князь сменил тактику своих действий. Он направил все силы не на защиту Родины от врага, а на спасение своего рода от собственного царя. Если раньше, командуя войском, князь мог проявлять хоть какую-то инициативу и военную смекалку, без которой невозможно выиграть ни одного сражения, то сейчас основной его заботой было точное и неукоснительное следование всем предписаниям, выдаваемым Разрядным приказом. Ведя полки, князь думал не о том, как разбить неприятеля, а о том, как оправдаться перед царем в случае возможной неудачи, которая подстерегает на войне любого, даже самого гениального военачальника. Воевода князь Бельский только и делал, что запасался всевозможными оправдательными документами и свидетельскими показаниями.
