Росаура изо всех сил противилась их союзу и не скрывала этого. Педро и Тита вступились за Эсперансу и тем самым развязали настоящую войну. Росаура кричала, что они нарушили договор, а это нечестно.
Эсперанса не впервые становилась предметом раздора. Сестры схлестнулись, когда Росаура решила, что дочери незачем посещать школу. Раз уж Эсперанса должна ухаживать за матерью, пока та не умрет, обширные познания ей ни к чему, достаточно научиться играть на фортепьяно, петь и танцевать. Так ей будет проще развлекать мать, когда та состарится. Кроме того, овладев этими навыками, она сможет участвовать в местных праздниках и снискать известность в высшем обществе.
Огромных усилий стоило им после долгих разговоров убедить Росауру, что пения, танцев да игры на фортепьяно недостаточно, что больше всего у людей благородных ценится умение поддержать интересную беседу, а для этого крайне желательно посещать школу.
Росаура скрепя сердце признала, что будет весьма недурно, если Эсперанса научится азам непринужденного общения, чем обеспечит себе признание среди сливок общества Пьедрас-Неграс. Лишь тогда они смогли отдать девочку в лучшую школу города, где она с превеликим удовольствием погрузилась в чтение, арифметику и чистописание. А воротившись домой, на кухню, она под опытным руководством тетки совершенствовалась в науках иного рода, постигая тайны жизни и любви. Победа над Росаурой дала временную передышку, но лишь до тех пор, пока не появился Алекс и на горизонте не замаячила перспектива замужества Эсперансы. То, что Педро и Тита всегда становились на сторону девушки, возмущало Росауру до глубины души. Она дралась как львица, защищая незыблемость семейных устоев, главный из которых состоял в том, что младшей дочери надлежит заботиться о матери до самой ее смерти. Она кричала, топала ногами, вопила, плевалась, блевала, грозилась обрушить на их головы всевозможные кары. Впервые она сама нарушила договор и припомнила Педро и Тите, сколько ей пришлось вынести из-за их беспутства.
Дом превратился в поле битвы. От непрерывного хлопанья двери слетали с петель.
К счастью, продлилось это недолго — после трех дней отчаянной борьбы Росаура из-за серьезных проблем, связанных с пищеварением, умерла… как именно умерла, описано выше. Свадьба Алекса и Эсперансы была величайшим триумфом Титы. Как она гордилась своей воспитанницей и подругой — сколько у нее ума, такта, таланта и женственности, как хорошо сидит на ней подвенечное платье, когда она кружится с Алексом в вальсе «Очи юности»!
Как только музыка стихла, Пакита и Хорхе Лобос подошли поздравить Педро и Титу. Хорхе обнял счастливого отца.
— Мои поздравления, Педро. Вряд ли твоя дочь могла подыскать себе пару лучше, чем Алекс. Полсвета обойди, а таких не сыщешь!
— Да, Алекс Браун — чудесный юноша. Жаль только, что они нас покидают. Алекс выиграл стипендию в докторантуре Гарварда. Они уедут сразу же после свадьбы.
— Ах, какая жалость! Что же ты теперь будешь делать, Тита? — подпустив сарказма в голос, спросила Пакита. — После того как Эсперанса уедет, ты уже не сможешь жить рядом с Педро. Но прежде чем ты подыщешь себе другой дом, запиши мне рецепт чили с ореховым соусом. Они выглядят так аппетитно!
А блюдо действительно удалось на славу. Оно сочетало в себе все цвета мексиканского флага: зеленые перцы, белый соус, красные зернышки граната. Правда, продержалась эта патриотическая идиллия недолго.
Перцы разлетелись с подносов в мгновение ока… Как же это было не похоже на тот день, когда Тита почувствовала себя последним перчиком в ореховом соусе, который никто не решается съесть, боясь показаться чревоугодником. А сейчас… То ли чревоугодие перестало считаться смертным грехом, то ли чили были настолько вкусными, что гости совсем потеряли страх, — так или иначе, но ни одного, даже самого завалящего перчика не осталось. Гости пришли в совершеннейший восторг. Какой разительный контраст со свадьбой Педро и Росауры, когда все отравились и блевали прямо за свадебным столом! Здесь же не было места ни печали, ни тоске. Напротив, чили в ореховом соусе пробудили в гостях тот сладостный недуг, который в свое время охватил Гертрудис, когда она отведала перепелов в соусе из лепестков роз. Да и сама она ощутила его симптомы, когда весело выплясывала с Хуаном польку «Мой любимый капитан». Каждый раз, выкрикивая: «Ай, ай, ай, ай, мой любимый капитан!», она вспоминала тот далекий день, когда в чем мать родила встретила в открытом поле Хуана, бывшего тогда всего лишь в капитанском чине.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Тут же в ногах пробудился знакомый жар, в животе начало покалывать, а в голову полезли греховные мысли, так что она решила, что пора им срочно отступать, пока никто ничего не заметил. Гертрудис первой дезертировала с поля боя. Остальные вскоре последовали ее примеру, в глазах у них играли огоньки неприкрытой похоти. Новобрачные мысленно поблагодарили гостей: им уже давно хотелось собрать чемоданы и уехать. Разумеется, только после страстной ночи в отеле.
На ранчо остались лишь Тита, Педро, Джон и Ченча. Гости и работники разбрелись кто куда и совокуплялись там, где их застигло непреодолимое желание. Кто попроще, делали это под мостом, соединявшим Пьедрас-Неграс и Игл-Пасс, кто поприличнее да благовоспитаннее — в задних сидениях кабриолетов, кое-как припаркованных на обочине. Остальные — где, кто и как мог: на реке, на лестнице, в ванной, в камине, на печи, на прилавке аптеки, в шкафу, в кронах деревьев. Потребность — мать всех ухищрений и поз. В тот день было проявлено столько изобретательности, сколько никогда прежде в истории рода человеческого.
Тита и Педро изо всех сил пытались сдерживать собственное влечение, но оно все равно прорывалось сквозь поры кожи и выходило наружу в виде жара и специфического запаха. Джон сообразил, что он здесь третий лишний, и засобирался домой. Тите было жаль, что он уходит один. Ему следовало жениться на ком-нибудь другом, когда Тита разорвала помолвку, но он этого так и не сделал.
Как только Джон ушел, Ченча попросила разрешения съездить к себе в деревню: несколько дней назад туда отправился муж строить дом, и ей вдруг сильно захотелось его повидать. Если бы Педро и Тита решили остаться наедине в свой медовый месяц, они не могли бы обстряпать это лучше. Впервые за много лет они могли любить друг друга, не боясь, что их застанут вдвоем. И не было больше страха, что Тита вдруг забеременеет. И не нужно было больше до крови прикусывать себе руку, чтобы приглушить разрывающие грудь стоны. Все это осталось в прошлом.
Не говоря ни слова, они взялись за руки и пошли в темную каморку. Перед самым порогом Педро подхватил ее на руки, медленно открыл дверь, и оба они обомлели от восторга и изумления: комната полностью преобразилась. Исчезло все барахло, лишь в центре возвышалась железная кровать. Шелковая простыня и одеяло были абсолютно белыми, как и устилавший пол ковер из цветов, как и двести пятьдесят свечей, что освещали комнату, которую вряд ли кто-то назвал бы теперь темной. Тита поразилась: сколько же сил и времени потратил ее возлюбленный, чтобы навести всю эту красоту! Не меньше нее был поражен и Педро: он ума не мог приложить, как Тите удавалось все это до поры до времени скрывать от него.
Они так были увлечены друг другом, что не заметили, как в дальнем углу Нача зажгла последнюю свечу и растворилась в воздухе. Педро опустил Титу на кровать и начал медленно снимать с нее одежду. Насладившись взаимными ласками и бесконечно нежными взглядами, они дали выход страсти, которая копилась в них столько лет. Удары железного изголовья о стену и стоны влюбленных смешались с воркованием тысяч голубей, которые в одночасье взмыли в небо. Присущее всем животным шестое чувство подсказало, что самое время бежать с ранчо. Следом за ними удрали другие птицы и скот — коровы, свиньи, куры, перепелки, ягнята, лошади.
Но Тита даже не подозревала об этом. Она так явственно чувствовала приближающийся оргазм, что, закрыв глаза, увидела, как открывается сияющий тоннель!
