— Если бы вы вздумали выйти замуж за мистера Баркиса?
— Да, — отрезала Пиготти.
— Мне кажется, это было бы чудесно. Подумайте только, Пиготти, у вас тогда была бы своя повозка, своя лошадь, и вы смогли бы, когда только захотите, бесплатно приехать ко мне.
— Умница какой! — воскликнула Пиготти. — Ведь я сама думала об этом весь этот месяц. Верно, мое сокровище! Видите ли, я стану тогда вольным человеком: работать в своем доме гораздо лучше, чем у чужих; да, признаться, я и не знаю, как теперь смогла бы я служить у чужих людей. А к тому же, я буду жить по соседству с могилой моей ненаглядной, — прибавила задумчиво Пигогти, — и всегда, когда захочу, смогу пойти туда. Когда же умру, меня положат неподалеку от моей любимой девочки…
Мы некоторое время шли молча.
— Но, конечно, я и не подумала бы выйти замуж, если б мой Дэви хотя немного был против этого, — веселым тоном снова заговорила Пиготти, — пусть тут хоть трижды было бы сделано в церкви оглашение и носи я даже в своем кармане обручальное кольцо.
— Ну, посмотрите же на меня, Пиготти, и вы увидите, как я действительно рад, как искренне хочу этого!
И в самом деле, я всем сердцем радовался няниному замужеству.
— Видите ли, светик мой, — продолжала Пиготти, прижимая меня к себе, — и я это обсуждала денно и нощно со всех сторон, и мне кажется, что так и нужно сделать. Но я еще об этом подумаю и поговорю с братом, а пока, Дэви, мы с вами это будем держать в секрете. Баркис простой, хороший человек, и если я не стану выполнять мой долг относительно него, то сама буду виновата, если… если мне не будет с ним «довольно удобно», — закончила Пиготти, заливаясь веселым смехом.
То, что она тут привела выражение Баркиса «довольно удобно», было так кстати и так рассмешило нас обоих, что мы не переставали хохотать всю остальную часть дороги и были в прекраснейшем настроении, когда наконец увидели перед собой жилище мистера Пиготти. Оно выглядело так же, только почему-то показалось мне меньше. Миссис Гуммидж поджидала нас у дверей, словно она простояла там все время с нашего отъезда. Внутри домика все осталось попрежнему, даже в моей комнатке стояла та же синяя кружка с букетом водяных растений. Заглянул я в чуланчик, и там как будто прежние омары, крабы и раки были одержимы той же жаждой щипать всех на свете. Цепляясь друг за друга, они в прежнем углу образовали такую же, как и раньше, движущуюся кучу.
Не видно только было маленькой Эмми, и я спросил мистера Пиготти, где она.
— Эмми в школе, сэр, — ответил он, утирая пот, выступивший на лбу: неся тяжелый сундучок сестры, он порядком-таки разгорячился. — Вернется школьница, — он взглянул при этом на голландские часы, — минут через двадцать, во всяком случае не позже, чем через полчаса. Мы все очень чувствуем отсутствие нашей славной девчурки. Господь да благословит ее!
Миссис Гуммидж застонала.
— Не унывайте, матушка! — крикнул мистер Пиготти.
— А я чувствую ее отсутствие больше, чем кто-либо другой, — стонущим голосом проговорила миссис Гуммидж. — Ведь я горемычная, одинокая на свете женщина… Она же одна ничего не делает мне наперекор…
Охая и качая головой, старушка принялась раздувать огонь. Мистер Пиготти, окинув нас всех взглядом, промолвил тихонько, прикрывая рот рукой:
— Всё о старике…
Из этого я вывел заключение, что за мое отсутствие в настроении миссис Гуммидж улучшения не произошло.
Однако это место было или должно было бы быть по-прежнему самым чудесным местом. Но… здесь чего-то нахватало, я даже был несколько разочарован. Быть может, это объяснялось тем, что не было дома маленькой Эмми. Я спросил, по какой дороге она должна была возвращаться, и через минуту уже шел ей навстречу.
Вскоре я заметил приближающуюся ко мне фигурку, в которой сейчас же узнал Эмми. Она хотя и выросла, но все еще была невелика. Когда она подошла ближе, я увидел, что ее синие глазки стали еще синее, ее кругленькое с ямочками личико еще более сияет, что вообще она вся похорошела и выглядит еще веселей, и тут странное желание вдруг пробудилось во мне: захотелось сделать вид, что я ее не знаю, и смотря вдаль, пройти мимо нее. Если не ошибаюсь, я это самое не раз проделывал в жизни и потом.
Эмми это нисколько не смутило. Она прекрасно узнала меня, но вместо того, чтобы повернуться и окликнуть, со смехом бросилась бежать. Это заставило меня побежать за ней, но она неслась так быстро, что я догнал ее почти у самого дома.
— Так это в самом деле вы? — сказала шалунья.
— Да вы, Эмми, прекрасно знали, что это я.
— А вы? Разве и вправду вы не узнали меня? — отозвалась девчурка.
Я тут хотел было ее поцеловать, но она прикрыла рукой свои губки-вишенки и, заявив мне, что она уже не ребенок, умчалась домой, хохоча еще громче.
Казалось, ей доставляло удовольствие дразнить меня, и эта новая ее манера очень меня удивила.
Чай был готов, и наш ящик стоял на прежнем месте, но вместо того, чтобы сесть рядом со мной, Эмми примостилась подле ворчливой миссис Гуммидж. А когда мистер Пиготти спросил ее, почему она это делает, девчурка закрыла себе лицо волосами и, ничего не ответив, стала хохотать.
— Настоящий котенок! — проговорил мистер Пиготти, слегка похлопывая ее своей ручищей.
— Да, да! — подтвердил Хэм. — Ведь правда, мистер Дэви, Эмми у нас настоящий котенок? — и он некоторое время все ухмылялся, глядя на девочку с таким восхищением, что физиономия его стала огненно-красной.
Действительно, маленькую Эмми баловали все в доме, но больше всех сам мистер Пиготти. С ним она могла делать все, что хотела, стоило ей только подойти к нему и прижаться своей розовой щечкой к его щетинистым бакенбардам. По крайней мере так думал я, видя, как она это делает, и я совершенно понимал мистера Пиготти. Эмми была так нежна и мила, одновременно так забавно лукава и застенчива, что очаровала меня еще больше прежнего.
А сердечко у Эмми было очень сострадательное. Когда, после чая, мы сидели у камина, и мистер Пиготти, покуривая трубку, коснулся моей потери, на глазах у Эмми заблестели слезы, и она посмотрела на меня с таким сочувствием, что сердце мое переполнилось благодарностью.
— Видите ли, сэр, она ведь тоже сиротка, — заметил мистер Пиготти, лаская кудри племянницы и пропуская их между пальцами, словно воду. А затем, хлопнув наотмашь по груди Хэма, прибавил: — Вот и еще сирота, хотя сиротой-то он уж никак не выглядит.
— Если б моим опекуном были вы, мистер Пиготти, — сказал я, кивая головой, — я, пожалуй, тоже не чувствовал бы себя сиротой.
— Хорошо сказано, мистер Дэви! Ура! Хорошо сказано! Лучше не скажешь! — восторженно воскликнул Хэм, в свою очередь стукнув наотмашь мистера Пиготти в грудь.
Тут маленькая Эмми встала и поцеловала своего баловника-дядюшку.
— Как поживает ваш друг, сэр? — осведомился у меня мистер Пиготти.
— Стирфорт? — спросил я.
— Да. Вот как его зовут! Говорил я вам, Хэм, что его фамилия будто в этом роде. Ну, сэр, так как же он поживает?
— Когда я уезжал из школы, он был вполне здоров, мистер Пиготти.
— Вот это так друг! — воскликнул мистер Пиготти, потряхивая трубкой. — Это, можно сказать, из друзей друг! Клянусь богом, сердце радуется, на него глядя!
— А правда, ведь он красавец? — спросил я, в восторге от его похвал.
— Мало сказать, красавец! Когда он стоит перед вами, как… да нет, тут просто слов не найдешь. Какой молодец!
— Да, да! Он именно молодец! — воскликнул я. — Он храбр, как лев! А если бы вы знали, мистер Пиготти, какой он искренний, прямой!
— К тому же, мне думается, — продолжал мистер Пиготти, глядя на меня сквозь клубы дыма от своей трубки, — что и в книжном учении он всякого за пояс заткнет.
— Конечно! — согласился я, в полном восхищении. — Он все знает, поразительно способен…
— Вот это так друг! — тихо еще раз повторил мистер Пиготти, многозначительно покачивая головой.
— Все ему нипочем, — с воодушевлением рассказывал я. — Стоит заглянуть ему в книгу — и урок уже готов! А посмотрели бы вы, как он в крокет играет! В шашки! Он даст вам вперед, сколько хотите, и всегда вас обыграет!
Тут мистер Пиготти опять кивнул головой, словно говоря этим: «Да, конечно, обыграет».
— А как он красноречив! — продолжал я, захлебываясь. — Каждого может он убедить в чем угодно. Но что сказали бы вы, мистер Пиготти, услышав, как он поет!
Мистер Пиготти еще раз кивнул головой.
— Потом, он такой великодушный, деликатный, благородный! — не унимался я, сев на своего любимого конька. — Просто нет слов для похвал! И, знаете, я чувствую, что никогда не смогу отблагодарить его за то великодушное покровительство, которое оказал он мне, мальчику настолько моложе и ниже его.
Я продолжал, захлебываясь, расхваливать своего друга, как вдруг глаза мои остановились на маленькой Эмми. Нагнувшись над столом, она слушала меня, затаив дыхание; ее синие глазки сверкали, как бриллианты, а румянец пылал на щечках. Она была до того увлечена моим рассказом и такая была хорошенькая, что я, пораженный, замолчал. Повидимому, и другие обратили внимание на Эмми, ибо, когда я, в восхищении, умолк, все расхохотались и посмотрели на нее.
