«Трюки, циклеты. Удивительное моторное шоу. Национальный гоночный трек…»
Город Фонтейн, штат Колорадо.
«Фонтейн, — припомнились Пеплу слова мексиканца, — за полсотни миль городишко».
— Спасибо, Пако, — пробормотал он сквозь сигарный дым. — Наводка так себе, но других пока нет.
Катакомбы стоили ему новых нервов, а ущелье за ними показалось Пеплу и вовсе бесконечным, к тому же, в нем водились сотни различных видов мерзейшего гнуса и мошкары, на пути сюда им не замеченной. И всё-таки, слингер не жаловался. С каждым его шагом макет «Роузуотер» терялся всё дальше позади, а встреча с Бессмертной Игуаной становилась ближе. Жрица была опасна, еще как — но этим она и влекла его. Пепел любил опасных женщин и ничего не мог поделать с этой любовью.
Пока он выбрался к воротам Денвера, солнце успело изрядно спуститься к горизонту, и степные травы окрасились в густой вечерний оранжевый. В прерии настало короткое реактивное лето, отрезок хорошей погоды, что всегда приходит вслед за первой песчаной бурей.
У денверских ворот — тесной высоченной прорези, утопленной в городской панцирь — торчала машина полиции. Эта синяя будка на перископической ноге в народе называлась «прыгунцом» или «скачущей ментовской Хреновиной», всегда с уважительной большой буквы. Завидев вдали еще одну прыгучую будку, стрелок решил держаться придорожных оврагов.
Уже много лет климат в Колорадо становился всё жарче. Пустошь медленно двигалась на север, отнимая у фермеров, дельцов и прочих носителей цивилизации дюйм за дюймом. Жители денверского улья совались наружу всё реже, а к бродягам и сквоттерам питали всё большую неприязнь. Те, впрочем, отвечали денверцам взаимностью и каждый день расписывали бетонный панцирь матерной похабенью. Поэтому городские власти не очень жаловали тех, кто шляется под стеной — тем более, без имени, без лошади, без медицинской страховки, без водительских прав и при оружии.
Еще час, и ворота под надзором пары двух железных цапель-Хреновин остались далеко позади. На равнины опустился призрачный, едва заметный сумрак. Денвер превратился в зарево за спиной, а попутчиков слингеру так и не встретилось. Трасса пустовала. Стрелок успел сбить ноги о гудрон и отчаянно скучал по табаку. Пепел шагал на юг — где-то там, под изломанным багровым небом, вперед и влево через прерию, на восток — где-то там и должен был располагаться Фонтейн.
«Кто плохо себя ведет, всегда попадает на юг, в зубы Лесопилки», — припомнилась слингеру детский кошмар, один из воспитательных уроков старого пьяного Джонни.
Вокруг быстро холодало и темнело. Мягкая пыль на трассе отлично подходила для ходьбы, но к востоку виднелся далекий и достаточно плотный островок лиственной зелени. Пепел колебался. Он уже решил оставить шоссе до утра, добраться к зеленому оазису по пересеченной местности, устроиться на привал в тени деревьев, собрать немного опавших ветвей. Как приятно, думал он, будет развести костер, вытянуть ноги и заснуть безмятежным сном у жаркого гибнущего пламени.
Но, прежде чем сойти с дороги, стрелок решил оглянуться в последний раз. Над Денвером раскинулся веер из лучей прожекторов — горожане заботились, чтобы по ночам их муравейник был хорошо виден издалека. Ниже, у мутнеющего во тьме основания купола плыл одинокий светлячок. Слингер развернулся лицом на север и встал посреди шоссе, пристально глядя вдаль. Огонек приближался. А в порывах ветра, если прислушаться, угадывалось рычание далекого мотора.
Едва светлячок подобрался ближе и вырос, Пепел вытянул руку, сигналя оттопыренным пальцем. «Если не возьмет, — подумал слингер, — всегда можно пальнуть следом».
Но машина остановилась и просто так. Это был моноциклет диковинного устройства: огромное колесо от трактора, вперед которого выдавался железный хомут, частично обмотанный мешковиной. На этом дышле висел керосиновый фонарь, служивший моноциклету единственной фарой. Ниже болтался длинный кожаный мешок. Поперечная балка выступала над ним справа и слева, и натянутые веревки превращали этот движущийся хомут в нехитрое, зато весьма просторное сиденье.
— Куда едем? — спросил из темноты надтреснутый голос.
— Прямо. — Стрелок нашарил одно из стремян, взобрался и сел рядом с водителем. Тот повернул рычаг, и неуклюжая машина покатила дальше.
Одноколёску вел крепкий тощий старик в желтом дождевике и тяжелых армейских ботинках. Он то и дело сверкал глазами в сторону Пепла из-под извилистых полей своей бесформенной клепаной панамы. Дед правил машиной без единого звука. В обычной ситуации слингер и сам охотно помолчал бы, но сейчас ему зверски хотелось курить, а у старика мог заваляться табак или махорка.
— Дизель? — Стрелок кивнул на колесо, мирно урчавшее за спиной.
— А? — переспросил дед, не отрывая взгляд от шоссе.
— Испанская работа? — Пепел хлопнул ладонью по дышлу.
Лицо водителя дернулось в легком тике, и под панамой сверкнула его бескровная скупая улыбка:
— Я что, сынок, похож на испанца? — спросил он.
Слингер промолчал.
— Это «Улитка», гибрид, — сказал дед, обращаясь к туманностям и галактикам у себя над головой. — Старинный артефакт. Индейская дворняга.
— На индейца ты тоже не похож, — сказал Пепел.
Старик опять скорчил короткую гримасу.
— Эль-Капитан, — сказал он.
— Ты про гору?
— Про гоночный трек. Сейчас это просто яма. Когда-то давно на этом месте взорвался товарняк со стеклом. Старатели выкопали огромную яму. С пятидесятого в этой яме каждый год проводилась ярмарка. «Индейское лето». Всё там было индейское. Индейские гонки, индейские карусели.
— В Фонтейне?
— В Фонтейне. Это гоночная машина. С тех самых гонок.
Слингер ждал еще каких-то подробностей, но время шло, созвездия перемигивались над головой, а старик молчал.
— Ты старатель? — спросил Пепел наугад.
— Я коллекционер, — сказал дед и снова умолк. Разговор с ним поддерживать было сложно. Стрелок уже хотел замолчать насовсем, но старик вдруг добавил:
— Особо сильный интерес я питаю к мешикам, известным тебе под именем «ацтеков». Меня зовут мистер Кайнс.
— Вот как, — сказал Пепел. — Не будет ли закурить, мистер Кайнс?
Дед уставился на него сверкающими глазами. Потом медленно сунул руку за пазуху и протянул слингеру бронзовый портсигар, изображавший южного божка с откидной челюстью. В ротовой щели маленького тотема выстроился ряд тонких коричневых сигар. Старик вдавил треугольный рычажок — щелк! — и челюсть божка отвисла. Полюбовавшись безделушкой, стрелок вытащил короткую сигару двумя пальцами, сунул ее между зубов и, наконец, закурил.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
