несусветной глупостью, но я был уверен, что поступаю правильно.
Сверху опять раздался смешок, а в меня немедленно полетела молния.
Первая огненная стрела ударила в стороне, вторая взрыла землю у ног, а третья угодила точнехонько в мой клинок.
От удара я не устоял на ногах, упал на колени, но молния, вместо того, чтобы пройти насквозь и впиться в землю, отразилась от стали и ушла куда-то высоко-высоко, в самое небо, туда, где сталкивающиеся свинцовые облака образовывали небольшой просвет.
Сверху раздался жуткий, нечеловеческий крик боли, скорее похожий на вой, донесся хрустальный звон разбитого стекла. И сразу же грозовые тучи разошлись, а в небе опять засветило яркое солнце. Кажется, даже камни могильника повеселели, а земля уже не казалась такой черной.
Но радости не было. Накатилась такая усталость, словно одна из чугунных плит, болтавшаяся в небе, рухнула мне на спину, вдавив в землю. Показалось, что из меня выпили все соки, и хорошенечко выжали. Хотелось рухнуть на промерзшую землю, полежать, но меня уже тыкал носом мой верный гнедой, подставляя тот бок, где висела фляга. Гневко даже присел, чтобы было удобнее. Теперь бы еще доползти, и снять флягу.
— Господин граф, разрешите помочь, — услышал я знакомый голос.
Тот самый фон Кестнер, стоявший прошлой ночью на карауле, снял флягу, откупорил пробку.
— Спасибо тебе, добрый человек, — пробормотал я, поднося горлышко к потрескавшимся губам.
Руки ходили ходуном, не слушались и, если бы не помощь рыцаря, расплескал бы всю воду. Напившись, перевел дух, и спросил:
— Как там народ? Лошади?
— Пока не знаю, — растерянно отозвался рыцарь и смущенно спросил: — Ваше Сиятельство, а что вы такое сделали?
— А хрен его знает, — устало отозвался я. — Ты лучше нашего мага спроси.
— Господин фон Скилур пребывает в полнейшем изумлении и смятении, все остальные тоже, — сдержанно хохотнул рыцарь.
— Вот и ладно.
Я с трудом поднялся, еле-еле преодолел ярд, остававшийся до коня, ухватился за луку и с трудом перенес ногу через седло. Плюхнулся бы и поперек, но народ смотрит, неудобно. Утвердившись, с чувством сказал:
— Как же я ненавижу колдунов!
— Го-го, — согласился со мной жеребец, вставая на ноги.
Надо бы оценить потери, успокоить или утешить народ, а если понадобится, то наорать, но командовать сил уже не было. Выцепив взглядом фон Кестнера, приказал:
— Остаешься за старшего. Выяснишь потери, отправишь обоз в путь. В общем, сообразишь. Барон выйдет от изумления, поможет.
Гневко, не дожидаясь команды, тронулся с места и повез меня к нашей телеге. Прямо с седла, плюхнулся на сено. Надо бы расседлать гнедого, но руки не хотели двигаться.
— Потерпишь? — поинтересовался я у жеребца, устраивая голову на мешке с талерами.
— И-го, — тряхнул Гневко гривой.
— Придет Генрик, скажешь, чтобы тебя расседлал.
— Го? — выразил жеребец сомнение в умственных способностях слуги.
— Не поймет, голову оторву и в задницу вставлю, — зевнул я, проваливаясь в сон.
Глава тринадцатая
Беседа у костра
Я проснулся глубокой ночью. Чьи-то заботливые руки укрыли меня плащом, а под голову положили седло. Наверное, спал бы и дальше, но захотелось сделать «важное» дело. Поворочался с боку на бок, полежал, глядя на звезды, угадывая созвездия, надеясь, что желание само пройдет и, как-нибудь дотерплю до утра. Увы, не прошло. Встал с телеги, размял затекшие мышцы, похрустел костями, огляделся по сторонам. Кругом лес, гнедой поблизости с аппетитом хрустит овсом, народ дрыхнет, из-под телеги доносится храп Генрика, караулы стоят, огни горят. Ни с кем не воюем, одуревшие маги грозу не засылают, войско на отдыхе. Идиллия.
Гневко, заметив, что хозяин встал, ехидно поинтересовался:
— Го-го-го?
Вот, паршивец! Еще и проводить предлагает.
— Не переживай, дорогу найду, — буркнул я, отходя подальше.
Сделав дело, вернулся, подошел к гнедому, провел ладонью по его спине, спросил:
— Расседлали вовремя?
Жеребец кивнул, тряхнул торбой, давая понять, что мне пора бы перекусить — он-де готов поделиться по-братски, но не уверен, стану ли я есть овес? Вот ведь, а жеребец-то понимает меня лучше, чем я себя понимаю. И впрямь, чертовски хочется есть, а от ближайшего костра вкусно пахнет, а у огня сидит на бревнышке двоюродный дедушка нашего герцога, помешивая в котелке какое-то варево. Подойдя к барону, я плюхнулся рядом, и хрипло потребовал:
— Жрать давай!
Барон фон Скилур с изумлением вытаращил светлые очи, и, пробурчав, что некоторые графья могли быть и повежливее с особами, близкими к правящему дому, собственноручно снял с углей котелок и поставил передо мной.
— Осторожнее, горячо, — предупредил господин маг, вручая ложку.
Точно, горячо. А ведь мог бы и остудить. Была бы хоть какая-то польза от магии. А так, ничего дельного не умеют, а вот напакостить — пожалуйста. Чуть не умер, изойдя на слюну, пока дождался, чтобы огнедышащая похлебка слегка остыла. Ну, наконец-то!
С урчанием изголодавшегося кота принялся за еду. Не упомню, чтобы меня когда-то накрывал такой голод — до дрожи в руках. Разве что, после побега с серебряного рудника? Нет, наверное, такого не было. Или и было, но я постарался о том забыть.
Я насыщал ненасытную утробу, чавкая, словно пейзанин, почти не слушая того, о чем говорил маг. Но постепенно, когда от содержимого котелка, рассчитанного на пятерых, осталась треть, начал улавливать кое-какие слова, а ближе к днищу разобрал целые предложения. Кажется, Габриэль говорил, что он еще не сталкивался с волшебником, способным не просто рассматривать людей через хрустальную призму, а еще и насылать сквозь волшебное стекло громы и молнии. Хм… Как говаривала невеста, лишаясь девственности — все в этой жизни когда-нибудь бывает впервые.
Доскребая остатки похлебки, прикипевшие к днищу, покосился на мага:
— А еще есть?
— Не увлекайся, — строго сказал барон. — Подожди немного, пусть пища усвоится.
Фон Скилур пошерудил в темноте, вытащил нечто укрытое попоной. Развернув, явил на свет костра еще один котелок, поменьше. Сняв крышку, поводил носом и с удовлетворением сказал:
— Вот, настоялся.
По примеру мага я потянул носом, принюхиваясь. Пахло кипреем, черемухой, еще чем-то ароматным. Запах неплох. А как на вкус?
— Пей, не бойся, не отравлю, — с легким раздражением сказал барон.
Сделав глоток, прислушался к самому себе. Определенно вкусно. Выпив половину, понял, что есть и на самом деле больше не хочется. К тому же, сожрав — другого слова не подберу, целый котелок похлебки, даже не разобрал, что же такое ел? Надеюсь, лягушек там не было?
— Спасибо вам, господин барон, — отваливаясь и потирая раздутое пузо сказал я, вспомнив о правилах хорошего тона. — Накормили, напоили.
— Слугу своего благодари, он готовил, а
