Спрятать Адель на первое время решили в дачном домике майковской родни. Сам домик стоял на краю садоводства. В нем давно никто не жил подолгу. Огород вспахали под картошку и бывали здесь от силы два три раза за лето.
…Кокорев вел себя как обычно. Днем из дома, обратно поздно, когда сумерки перетекали в ночное время. И после в мастерской его долго не гас свет. Гостей не наблюдалось. И Икифоров, решив, что награда никуда не денется, устроившись на заднем сиденье «четверки», спокойно заснул.
На самом деле Савелий Кокорев вел себя далеко не так, как обычно. Хорошо знающие его сказали бы со всей очевидностью – необычно.
Вот уже несколько суток он ложился спать сразу же после 12 часов и вставал в семь – начале восьмого утра, что совершенно отличалось от предыдущего расписания его жизнедеятельности.
Однажды, пробудившись ранним утром, Кокорев жутко захотел есть. И делал это отныне с большой охотой, с ужасом и некоторым ехидством поглядывая на свой стахановский чашко-тазик, в котором еще недавно помещалось черной-пречерной кофейной жидкости на троих, а доставалась ему одному. При этом крепость напитка была такова, что сон гулял отдельно от кофемана.
Все, что было в холодильнике «на холостяцкое счастье», уместилось на сковороде. Яичница получилась такая, как в студенческую пору в общаге – глазунья на сале с луком. К ней нашелся черный черствый-пречерствый, вероятно от давности и заморозки, ломоть бородинского хлеба.
Савелий по привычке потянулся было к «стахановке» кофейного разлива, но отчего-то передумал и заварил чайку. А все потому, что в самом углу холодильника обнаружилась баночка засахарившегося меда.
И кто после этого будет утверждать, что перед ним прежний Кокорев?! Он и сам, покуривая утреннюю сигарету, пытался нащупать корень обозначившихся перемен. Ничего в голову, кроме причинно-следственной связи с Аделью, не приходило. Но как она на расстоянии нескольких часов езды, пусть и по хорошей дороге, могла так воздействовать на его многолетние привычки, Савелий понять не мог, как ни старался.
Весь этот внутренний диалог он вел, поглядывая время от времени на портрет, который нравился ему все больше и больше.
Так рано Савелий давно не вставал и теперь не знал, чем заняться в утренние часы. Еще неделю-другую назад все было иначе…
На часах пробило девять. И он машинально позвонил Адели. Она ответила, как говорится, в ту же секунду, словно бы только и ждала с трубкой в руках его звонка.
– Я знала, что ты позвонишь. Вот просто знала и все.
– Привет, Адель, привет. Да я собственно решил узнать. как отдыхается?
– Отдыхается хорошо, но очень грустно.
– Ты сил набирайся. Спи побольше, ешь.
– Твоя забота трогает, но мне не хватает мастерской. Я поймала себя на мысли, что мы долго не работали.
– Это ничего, я пока поработаю за двоих. Вот вернешься, покажу тебе кое-что. Мне кажется, картина получилась – выставочная работа.
– Мой портрет?
– Ты что, видишь на расстоянии?! Об этом не знает никто. Ты не поверишь, писал всю ночь на одном дыхании.
– Кокорев, я это чувствовала. Значит, звезды сошлись, раз мы были вместе несмотря на расстояние. Слушай, Савелий, а можно я на часик-другой вернусь в Лесовск? У нас из санатория отдыхающих везут на экскурсию, вечером обратно. Кокорев, разреши мне хоть в полглазика посмотреть на себя. Меня ведь никто, кроме тебя, не рисовал.
– Да я-то что, хозяин тебе? Но, может, все-таки, отдохнешь вначале. Никуда твой портрет не денется.
– Кокорев, миленький, ты не поверишь, я соскучилась по твоей мастерской, по тебе, Кокорев. Соскучилась, непонятливый ты, художник. Так что, разрешаешь на полденечка сбежать от отдыха?
– Сбегай, беру грех на душу. Мастерская, вон, тоже скучает, а я давно… – Савелий осекся.
– И ты скучаешь? Все, бегу, дорогой мой художник. Жди.
…Икифоров увидел Адель издалека. Он завел машину и развернулся так, чтобы дверь автомобиля оказалась как раз напротив входа в подъезд. Едва девушка поравнялась с машиной, майковский подельник быстро распахнул дверь. Адель и вскрикнуть не успела, как оказалась в салоне, а после снотворного и кляпа отключилась, и машина рванула за город к дачному домику.
Глава двадцать третья. Исчезновение Адели
За 12 дней до судебного процесса
Обычно за девять дней до судебного процесса Селина уже имела козыри на руках. Многие противник мог бы просчитать путем глубоких логических сопоставлений, анализа, корреляции. Но был один, неожиданный, о котором и догадаться-то было трудно. Где, из какой колоды доставала она свои неопровержимые, бесспорные факты и аргументы никто сказать не мог, вплоть до того момента, пока она решала, что пришло время открыть карты…
Селина только что переступила порог Художественного музея. Нетрудно догадаться, к кому и зачем она направлялась.
Алевтина Павловна выслушала все и, к удивлению Селины, не упала в обморок, не стала произносить вполне уместные по такому случаю «Не может быть!», «Как такое вообще могло случиться!», «Эх люди, люди…». Она даже не пустила слезу. Селине показалось даже, что Алевтина Павловна ждала кого-нибудь, кто откроет эту тайну, сбросит информационную бомбу, которая накроет весь Лесовск: обмен художественными выставками, вернисаж – просто-напросто блеф!
– Так что, дорогая моя Селиночка, не очень-то вы меня удивили. Я догадалась обо всем на следующий же день. Позвонила в министерство, там у меня подруга давняя. На двоих мы скоро восемьдесят лет служим картинам и скульптурам. Рассказала я ей все, она хохочет, мол, совсем ты, подруга, спятила. Ну разве такие обмены частные галереи проводят. Тут страховки одной на сотню миллионов зарубежных купюр. В общем, если до разговора с ней я только сомневалась, то после была морально готова, что решили бабку одурачить.
А так хотелось верить, что нужен был этот обмен. Застоялись, понимаете, движения нет, эмоций не хватает. Художники в растерянности, подумала, ну вот, пусть хоть так немножко воспрянут духом, чего-нибудь в итоге придумаем. Все-таки заграница, объясним, что не срослось в последний момент. Не беда, подготовка не пройдет даром, новые приглашения не за горами.
А Спицына жаль, искренне. Он так это вернисаж хотел, словно в первый раз. Даже не знаю, как теперь ему об этом сказать. Вначале в Скорую позвоню, пусть на всякий случай подежурят у мастерской, не дай бог, что случится.
– Ох, рисковая вы, Алевтина Павловна. И как же вы хотели, дорогая моя, перед властью и общественностью оправдываться, так сказать, задний ход включать?
– А никак. Сорвалась, мол, выставка по не зависящим от нас причинам. Да вот, хоть про природный катаклизм расскажу. Наводнение в Европе у всех на слуху, Дрезден в опасности. Сама видала по ТВ – по улицам реки. Так что отступим без боя и потерь. Картины – достояние народа. А мы на страже его интересов. Топить картины под европейскими дождями никак нельзя.
– Хорошо, просто отлично, Алевтина Павловна. Но я предлагаю сделать все иначе.
И Селина подробно рассказала о предложении лесных миллионеров.
– Поэтому пока, до конца месяца, пусть себе все идет своим чередом. А накануне процесса, за день, за два, соберете пресс-конференцию и сделаете сенсационное заявление. Дескать, пока частная фирма тянула время, выставку перехватили лесники.
– Ох молодца, ох молодца!
– Да что вы, Алевтина Павловна, это, так сказать, стечение обстоятельств.
– Да что ты, Селина Ивановна. Это я про себя любимую. Ведь ночи не спала, все думала, открывать правду или потерпеть, пока притупится, так сказать, информационная свежесть. И вот вымолила, видишь, как все складно сложилось. Не так, так эдак! Ох, молодца… А может, дорогулечка, коньячку по рюмочке? Ради спасения нашего информационного пространства, а?
Селина выразительно посмотрела на часы: 10 утра!
– Да и ладно, дорогуша, повод-то у нас могучий, – заговорщически прошептала Алевтина Павловна. – Мы с тобой только что разминировали информационную бомбу. Вот так и делаются великие дела, в тиши кабинетов, под тихую музыку и шелест страниц, под неспешный разговор. Эх, была бы пятница, поехали бы с тобой ко мне на дачу. У меня наливочек по старинным рецептам великих художников целый подвал. Ну ничего, к лесникам твоим прикатим и с собой возьмем, как экзотический подарок. Пусть «форинги» нашу домашнюю опробуют.
…Из Художественного музея Селина направилась в офис.
Вигдор был на месте.
– Ты хоть когда-нибудь бываешь на людях? Как ни приду – шеф в кабинете. Неправильно это, народ в конторе ропщет. Мамки, бабки не могут даже на базар сбегать. Боятся!
– Ага, испугали ежа голом задом. Что-то раньше я такой боязни не замечал.
– Каждый день меняет жизнь, дорогой. Ну вот еще каких-нибудь двадцать дней тому назад не было у нас с тобой ни одного козыря в игре с Майковым и К, а теперь кое-что имеется.
