– Высший пилотаж, – искренне сказала Селина. – Майков обыграл нас на нашем поле. Он вывел Адель из числа, как он предполагал, важных свидетелей аморальной жизни Спицына. Теперь Майков считает, что историю Спицына и Веры Засухиной мы не обнародуем, имидж «художника-бессеребреника» к моменту судебного все так же высок и общественное мнение, разумеется, на его стороне. Ай да Майков, пока мы жалели Адель и боялись открыть ей семейную тайну, он пошел ва-банк и набрал очки.
Как это ни прискорбно, господа «писхатели-художники», Майков в какой-то мере стал для Адели ближе, чем все мы вместе взятые.
– Нужно было ей все рассказать, – удрученно заметил Савелий.
– Не вешайте нос, Кокорев, какие наши годы. Перед вами совсем иная дилемма – совместить негодяя папу, замечательную Адель, его дочь, и себя любимого. Рано или поздно такая коллизия возникнет. Репетируйте!
– Ну и что мне теперь со всем этим делать? Чижевский, ты писатель, должен знать!
– В силу своего знания могу только посоветовать. Первое – ждать. Второе – не делать скорых выводов. Третье – не предпринимать экзотических решений, – Вигдор сделал паузу и добавил: – в конце концов проверишь свои чувства.
И тут Селина расхохоталась. Да так громко и звонко, что Вигдор и Савелий от неожиданности даже чуть-чуть испугались.
– Ой не могу, держите меня, «писахатели-художники». Ситуация на самом деле трагикомичная, если не сказать, смешная. Одним ударом Майков заварил такую кашу! До сих пор нашей задачей было доказать, что Спицын сознательно вступит в сговор с аферистом Майковым ради получения больших денег. И если мы докажем сей прискорбный факт его биографии, общественность, в которую так влюблен Майков, перейдет на нашу сторону. И тогда аферистам было бы не сдобровать. А при нынешнем раскладе у них появился новый мотив: художник Спицын обрел дочь, о которой ничего не знал. И возможно, ради нее бедный мастер решил поправить семейный бюджет. Новый поворот дела. Они при любом раскладе выходят сухими из воды. И я так полагаю, Савелий Кокорев при вновь открывшихся обстоятельствах не настроен судиться со своим будущим тестем?! А? Не слышу, или я не права?
– Права – не права! Но мне действительно как-то не с руки судиться с будущим тестем. Или вы прикажите забыть Адель?
– Да нет, конечно, дорогой мой Кокорев. Еще, не дай бог, от таких стрессов в беспамятство впадешь, а ты ведь обещал мой портрет писать. Ладно, пока будем придерживаться прежнего плана. Как я понимаю, до конца процесса знакомить дочь с отцом в планы Майкова не входит. Как поведет себя Спицын в такой ситуации, непонятно, а у нас и вовсе таких планов не было. Мы Адель в процессе использовать и вовсе не намеревались. Правильно, господа «писхатели-художники?»
– Господи, Селина, ну к чему эти слова. Разумеется, мы не собирались никоим образом привлекать Адель, а тем более использовать ее родство со Спицыным.
– Отлично, Вигдор. Савелий, ты того же мнения?
Кокорев махнул рукой в знак согласия.
– Замечательно. Резюмирую: мы в сложившейся ситуации реально, а не по предположениям Майкова, ничего не потеряли и соответственно не приобрели. Адель, слава богу, цела и невредима, еще и папеньку нашла. Майков считает, что нам уже сдаваться пора и дело наше труба. Мы знаем, что знает Майков. Вывод? А вывод прост: поехали-ка, «писхатели-художники», съедим шашлык-башлык. Уж больно нервно живем.
Глава двадцать пятая. Возвращение Веры Засухиной
За 10 дней до начала судебного процесса
Вигдор позвонил Кокореву ровно в девять часов утра. Так, на всякий случай, без всякой надежды, что Савелий возьмет трубку: вся прошлая жизнь художника начиналась ближе к полудню.
Но Савелий не спал и взял трубку буквально после первого гудка.
– Привет, дорогой. Ты удивляешь меня каждый день. Так рано и уже с телефоном.
– Ага, рассказываю: работаю я. Решил в мастерской хотя бы косметику навести. На трезвую посмотрел – сам испугался. Прямо какой-то ломбард ненужных вещей.
– Да к тебе, может, потому народ и ходил табуном, что экзотичнее обстановочки не видал.
– Ничего, сейчас буду эстетикой минимализма удивлять. Думаю, Адели понравится.
– Любовь – страшная сила. Вот, кстати, насчет Адель. Тут мне в голову один вопрос все время лезет. Девушка все про маму говорила. Ну, я как-то и не вдумывался в это, пока ей не стало известно об отце Спицыне. Тогда что же получается, ее мать, Вера Засухина, жива?
– Вигдор, ты бы меня пощадил. Что ни день, то открытие. Ну, тебя послушать, получается, что много лет тому назад и трагедии не было. Между тем Селина дело смотрела: была, к превеликому сожалению.
– Прошу прощения, кто же тогда мама?
– Не знаю.
– И я не знаю. А надо бы разузнать.
– Не смей донимать Адель своими расспросами. Не до того ей. Пусть в себя придет от недавних новостей.
– Конечно, пусть. Надо Селину попросить, она все разузнает.
– А вот этого не надо. Я сам к Адели домой схожу. Замечательный повод, с мамой познакомиться. Только вначале пусть она объявится. Мы ведь так и не знаем толком, где она.
– А может быть, как раз и не нужно ждать, пока она объявится? Мать-то скорее всего дома должна быть.
– Логично, – буркнул Савелий. – А знаешь, сегодня и съезжу. Может быть, и Адель уже вернулась. Цветы купить?
– Почему бы и нет, не помешают. Розы хоть как-то скрасят твой приход.
– Да ну тебя, писатель ты и есть писатель.
В половину одиннадцатого художник Савелий Кокорев с букетом алых роз стоял у подъезда Адели. Он быстро поднялся на третий этаж и позвонил в дверь.
Там за дверью его даже не спросили «кто». Открыла женщина, которая словно бы сошла с картины Спицына.
«Как же она похожа на Адель, – мелькнуло в голове Савелия. – Боже мой, значит, Вера Засухина и в самом деле жива и здорова. Кто же тогда погиб в аварии?»
Размышления его прервали слова хозяйки.
– Савелий, проходите, неожиданный визит, хотя я и предполагала, что он вот-вот состоится.
На самом деле сходство с Аделью было так сильно, а Вера Засухина, несмотря на годы, была так хороша, что он продолжал стоять, словно бы его околдовали и он окаменел прямо на пороге.
Савелий протянул букет цветов и поцеловал ей руку.
– Вы прекрасны!
– Прямо как на премьере! И перестаньте таращиться на меня, я не Адель, я ее мать. Вы не ошиблись, мы и впрямь очень похожи. Считайте – сильная кровь. Проходите в комнату, сейчас чай будем пить и разговаривать.
…Савелий, дочка много рассказывала о вас. Конечно, работа натурщицей не самое легкий способ зарабатывания денег, но знаете, время такое. У кого что получается. И потом… Видите ли, Адель знала об отце. Мне пришлось рассказать ей, она требовала правды. И в натурщицы именно к вам напросилась, разузнав, что мастерская Спицына рядом с вашей. («А в телефонном разговоре Адель сказала, что ничего не знала об отце! Значит, не могла говорить все, что хотела! Ну Майков, ну Федяй, я до вас доберусь», – молниеносно среагировал Савелий.) Правда, никто не ожидал, что последуют такие события. Она надеялась познакомиться с ним «случайно», столкнувшись в подьезде, мастерской или еще где-то.
Мне кажется, увидев меня, вы очень разволновались?
– Вы еще спрашиваете? Несколько дней назад в Художественном музее вначале мои друзья, а затем и я сам видел вас на картине художника Спицына. Потом мы узнали, что много лет назад, прошу прощения, вы погибли в автомобильной аварии. В музыкальном театре есть человек, который, чуть ли не рыдая, подтвердил, что это именно так. И вот сейчас вы являетесь, слава богу, как живая. Пардон, слава богу, в целости и невредимости, как будто и в самом деле по волшебству сошли с портрета Спицына.
– Спицын. Спицын. Насколько мне известно по газетам, он все еще здравствует?
– Художникам нынче несладко живется.
– Послушайте, Савелий. Все эти годы были посвящены моей девочке. Вольно или невольно вы вторглись в нашу обыденную жизнь, которая была не лучше, но и не хуже, чем у других. Я расскажу вам нашу историю, но вы обещайте мне, во имя всего хорошего, держать все в тайне и уж никоим образом не посвящать в нее Адель.
Савелий кивнул.
– В двадцать один я стала примой музыкального театра. Я не была избалована вниманием, но и старомодной девушкой не была тоже. Жизнь моя шла своим чередом – музыкальная школа, училище, Гнесинска. Распределение в Лесовск. Первые комплименты, поклонники, предложения. Было все. Но я оставалась, как бы это выразиться, открытой и доступной лишь внешне. Того требовало время. Это я влюбилась в Спицына, и именно поэтому то, что произошло, на все сто моя вина. Я знала, что он женат, знала, что у него маленький сын. Но я мало что знала о человеческой боли, о переживаниях, о людских страстях и слабостях, которые зачастую оборачиваются бедами и несчастиями.
