запахом озона — все признаки приближения летней грозы.
Когда начинают падать первые капли, я поворачиваю лицо к небу и закрываю глаза, позволяя дождю смешаться с моими слезами.
Отец, который не пришел на похороны собственного ребенка.
Это было самое болезненное. Из всех раз, когда Крис отсутствовал, этот раз так глубоко врезался в мое сердце, что раны все еще свежи, будто их нанесли вчера.
Моя дочь умерла, моя душа превратилась в пепел, а моего мужа нигде не было.
Все разрушилось после того, как мы потеряли ее. Мы не могли больше разговаривать. Мы едва могли смотреть друг другу в глаза. Молчание в доме тянулось так долго, что я иногда думала, не потеряли ли мы способность общаться. Групповая терапия была ужасом, более болезненным, чем заливка кислотой открытых порезов. Все эти истории потерь нагромождались на мои собственные, пока я не почувствовала, что задыхаюсь.
Семейные консультации были не намного лучше. Не было никакого способа найти смысл в такой бессмысленной вещи, и никакие разговоры не помогли бы и не изменили бы ее.
Затем, наконец, после того, как Крис собрал вещи и съехал, я пошла на индивидуальную терапию, в последней отчаянной попытке найти мир с самой худшей вещью, которая когда-либо случалась со мной. Или хотя бы какой-то смысл.
Но в насилии нет никакого смысла. Убийство — это самоцель.
Стон вырывает меня из болота воспоминаний. Я открываю глаза и смотрю на ту сторону двора, откуда он раздался, на окно, которое еще мгновение назад было темным, а теперь освещено.
Джиджи и Гаспар в своей спальне, делают то, что умеют лучше всего.
Я отворачиваюсь и захожу внутрь, допивая оставшийся бурбон. Затем выключаю свет и ложусь спать.
***
Просыпаюсь через несколько часов, инстинктивно чувствуя, что что-то не так.
Это материнская интуиция. Обостренный слух. Обостренный нюх. Тонко настроенные усики, которые ты никогда не теряешь, даже когда твоего ребенка уже давно вырвали из твоих рук.
Сердце колотится, я сажусь в постели, напрягая уши, чтобы услышать какой-то звук. Я не уверена, что это был за звук, который разбудил меня, но я напряженно вслушиваюсь в темноту. Мои глаза медленно адаптируются, пока я не могу различить края комода, изогнутую ручку стула у двери.
И высокую фигуру мужчины, стоящего возле него.
Я кричу от ужаса, но он набрасывается на меня, прежде чем я успеваю соскочить с кровати. Он хватает меня и прижимает своим тяжелым телом к матрасу, пока я дико борюсь под ним.
— Оливия, — рычит мне на ухо грубый голос. — Это я. Остановись. Это всего лишь я.
Я падаю неподвижно, задыхаясь, с каждым ударом сердца понимая, что это Джеймс. Нужно всего несколько секунд, чтобы ярость охватила меня.
— Какого черта! — кричу я. — Ты почти напугал меня до смерти, мудак!
— Прости.
— Прости? Тебе жаль? Как ты вообще сюда попал? — Я продолжаю бороться, но он не отпускает меня. Более того, его руки еще сильнее сжимают мои запястья. Он перекидывает ногу через обе мои, не давая мне ударить его ногой.
— Ты оставила входную дверь открытой. Я стучал и звонил, но ты не отвечала.
Когда я вошла, я настолько отвлеклась на спор между глупыми вещами и мыслями, что не помню, закрыла я дверь или нет, но меня не удивляет, что я оставила ее открытой. То же самое я сделала вчера вечером, когда он пригласил меня на ужин. Он всегда выводит меня из себя.
— Так ты решил, что это хорошая идея - ввалиться без приглашения?
— Я же сказал, что приду.
— А я просила тебя не делать этого!
Я чувствую его горячее дыхание на своей шее, когда он шепчет: — Скажи мне уйти, и я уйду.
Я лежу, глядя в потолок и скрежеща зубами, пока не беру дыхание под контроль. Часть меня хочет сорваться и сказать Убирайся вон... но другая часть меня - большая часть - не хочет.
В моей постели не было мужчины уже много лет. Годы. Каждый запущенный нерв в моем теле кричит.
И учитывая, что это именно тот мужчина, который одним своим взглядом разжигает меня так, что у меня аж глаза закатываются, я склонна позволить ему остаться и посмотреть, к чему это приведет.
Я говорю: — Ты можешь остаться, но тебе лучше загладить свою вину перед мной.
Он отпускает мои запястья, опирается на локти и целует меня. Это нежный поцелуй, и кажется, что он извиняется. Он знает, что я хожу по лезвию бритвы своего темперамента.
Он говорит: — Я хочу загладить свою вину, дорогая, но ты еще не отдала мне свой список.
— Ладно. Хочешь список того, что я люблю делать в постели? Вот первая пятерка: спать, читать, смотреть телевизор, обнимать мою подушку-бойфренда, мечтая о получении Нобелевской премии по литературе, и спать.
Лишь через мгновение я понимаю, что легкая дрожь в груди Джеймса - это подавленный смех.
— Ты дважды сказала "спать".
— Это потому, что я очень люблю спать!
Он нежно целует меня в чувствительное место под мочкой уха, от чего я вздрагиваю. — Понятно. А что такое подушка-бойфренд?
Еще один поцелуй, ниже, и я снова вздрагиваю. — Ты будешь смеяться.
— Не буду.
Поцелуй. Поцелуй. Покусывание. Поцелуй. Он медленно спускается по моей шее к ключице, затем погружает кончик языка в впадинку. Он регулирует свой вес сверху на мне, просовывая ногу между моими ногами.
Он такой большой и тяжелый. Такой теплый и твердый. Такой сильный. И Боже, как я это люблю.
Ничто не заставляет чувствовать себя женщиной больше, чем лежать под мощным мужским телом.
— Это... гм... как большая удобная подушка для сна, примерно в половину длины моего тела.
— Ммм. — Он просовывает руку подо мной и сжимает мою задницу, притягивая меня ближе к себе и сгибая бедра.
Он уже тверд для меня. Мой пульс становится аритмичным. Я сжимаю его плечи, погружая пальцы в тонкую ткань его костюма.
Почему он до сих пор в костюме? Неужели он пришел сюда прямо оттуда, ну, где бы он там ни был? — Она очень поддерживает, — говорю я, тяжелее дыша, — Я люблю свою подушку-бойфренда.
Джеймс поднимает голову и встречается со мной взглядом. Его взгляд напряженный и горячий. — Интересно.
— Моя подушка?
— Нет, то, что я безумно ревную к ней.
Потому что я сплю с ней или потому
