Вернувшись в Париж, Эрнест и Хэдли поселились в квартире в Латинском квартале. Эрнест писал для «Торонто стар»; в 1922 году он отправит в газету девятнадцать статей. Он быстро понял, даже при том, что Хэдли не издавала ни звука, что не сможет много написать в этом тесном жилище, и снял номер на соседней улице Декарта, где 20 лет назад умер поэт Поль Верлен. Журналистикой, которой Эрнест отдавал все больше и больше времени, он в наступающем году станет возмущаться.
Эрнест пытался работать и над своими произведениями, однако, когда он извлек военный роман, начатый в Чикаго, то счел его не очень удачным и отложил рукопись на время. Все чаще он делал заметки в блокноте, пытаясь быть точным в мимолетных наблюдениях. После романа он вернулся к рассказу «В Мичигане», который начал два года назад, о лишении девственности молодой девушки на причале у озера.
Жизнь в Париже все так же казалась новой и часто сбивала их с толку, и вскоре Эрнест с Хэдли переехали с улицы кардинала Лемуана. Об одном из героев литературного Парижа, Джеймсе Джойсе, Эрнест услышал еще до того, как пересек Атлантику. При себе у него было рекомендательное письмо Андерсона к парижскому издателю Джойса, американке Сильвии Бич. Не требовалось особого труда донести до нее письмо Андерсона, поскольку Бич всегда можно было найти в ее книжном магазине и библиотеке «Шекспир и компания» на улице Одеон. Позже Эрнест напишет, что восхищался ее живым лицом «с четкими чертами», «красивыми ногами». Сильвия была «добросердечна, весела, любознательна», и «лучше нее ко мне никто не относился». («Праздник, который всегда с тобой».) (Возможно, это было преувеличением, однако в нем отразилось, насколько он был счастлив обнаружить сочувственную американскую душу в первые дни в Париже.) В книжном магазине Сильвии было полно книг и журналов на английском языке, а над полками висели черно-белые фотографии авторов. Может, еще и потому, что это было единственное заведение, обнаруженное Хемингуэями в первые дни в незнакомом, чужом городе, где надежно говорили на английском. «Шекспир и компания» стал «особенным местом в нашей жизни, – признавалась Хэдли. – Мы все время ходили туда». Сильвия Бич родилась в Нью-Джерси в семье священника, закончила Принстон и перебралась в Париж, не имея очевидного призвания или определенной цели. Здесь она встретилась и сблизилась с француженкой Адриенн Моннье, хозяйкой книжного магазина и библиотеки «Maison des Amis des Livres», где продавались книги на французском языке. Вскоре Бич и Моннье пригласили Хемингуэев на обед; они станут одной из двух лесбийских пар, с которыми Эрнест и Хэдли сблизятся в первый год жизни в Париже.
В «Шекспире и компании» была гостеприимная дровяная печка, возле которой часто, за разговорами, можно было встретить американских писателей-эмигрантов, однако Хэдли и Эрнеста сюда манила платная библиотека. После первого визита в магазин Эрнест вернулся с охапкой книг – Тургенев, Лоуренс, Достоевский, Толстой; Сильвия сказала, что он может платить когда ему будет удобно – без сомнений, Эрнест сообщил, что у него и Хэдли остается мало денег после всех необходимых расходов. Позже Эрнест признается, что книги, прочитанные в парижские годы, предоставленные ему Сильвией Бич, оказали на него необычайно важное влияние. Он упомянет рассказы Стивена Крейна, Мопассана, Амброза Бирса и Флобера, хотя по-прежнему будет считать рассказы Киплинга основным источником своего вдохновения.
Потом Хемингуэй будет плести чудовищную ложь, будто они ловили голубей в Люксембургском саду и ели их на ужин, однако на самом деле Эрнест и Хэдли вовсе не бедствовали, что позже он с такой ностальгией будет описывать в «Празднике, который всегда с тобой». Эрнест писал для «Торонто стар» и зарабатывал от 1500 до 2000 долларов в год, а Хэдли получала доход с имущества в размере 3000 долларов в год. Помимо этого, недавно она получила наследство в объеме 8000 долларов от дяди Артура. В пересчете на сегодняшние деньги их доход составил бы более 60 000 долларов в год.
В Париже 1920-х годов этих денег, конечно, хватило бы надолго. Стоимость франка падала, доллар в тот момент оценивался в 14 франков, а средняя стоимость обеда была около пятидесяти центов. Эрнест и Хэдли наняли убирать квартиру и готовить femme de menage [фр. домработница. – Прим. пер.] Мари Рорбах (которую они звали Мари Кокотт) и платили ей около 12 долларов в месяц. Арендная плата за квартиру составляла 250 франков в месяц, или около 18 долларов. Неудивительно, что в 1920-е годы Хемингуэи столько путешествовали: было бы преступлением не воспользоваться низкими ценами по всей Европе.
Обменный курс привлекал в Париж толпы американцев. Город обещал сексуальную свободу, богатую культурную жизнь и избавление от ханжеских традиционалистских ценностей, которые Синклер Льюис блестяще высмеял в двух самых читаемых романах своего времени «Главная улица» (1920) и «Бэббит» (1922). Конечно, большую роль сыграл и сухой закон, многие эмигранты соблазнялись легальным алкоголем. Эрнест Хемингуэй был лишь одним из многих писателей – среди них были и Джон Дос Пассос с Э. Э. Каммингсом, – кто познакомился с европейской культурой сквозь призму Первой мировой войны, испытал разочарование, вызванное войной, и стремился вновь ощутить вкус французской или итальянской жизни. Гринвич-Виллидж эвакуировался в Париж в полном составе.
Разумеется, среди по-настоящему талантливых художников и писателей, приехавших в послевоенный Париж, была добрая доля псевдотворческих личностей и позеров. Сам Хемингуэй называл Париж «Меккой мошенников» и посвятил большую статью в «Стар» «американской богеме в Париже»:
Пену Гринвич-Виллидж подцепили большим черпаком и перенесли в парижский квартал, соседний с кафе «Ротонда»… пена перехлестнула через океан и своими вечерними приливами сделала «Ротонду» главной достопримечательностью Латинского квартала для туристов, жаждущих атмосферы.
С того «старого доброго времени», когда Бодлер «водил на поводке пурпурного омара по старинному Латинскому кварталу», хороших стихов «в кафе не писали».
Хемингуэй фактически заявлял перед канадскими читателями, что не имеет отношения к этой «пене», что он не турист, а серьезный писатель, который живет в Париже. Сам он мог и писал в кафе, может, даже стихи. Когда в своих идеализированных мемуарах он рассказывает, как писал в любимом кафе «Клозери де Лила» на бульваре Монпарнас, недалеко от улицы Асса, он вспоминает, что работал не над стихами, а над рассказом о форелевой заводи в реке и о солдате, вернувшемся с войны, т. е. над одним из рассказов о Нике Адамсе, которые и принесут ему известность. Пожалуй, один из самых эффективных аспектов творческой манеры Хемингуэя – специфичность подлинных переживаний, стремление написать «одно настоящее предложение» – возник из потребности отделить собственный опыт и само свое бытие от «пены», которая плескалась не в тех парижских кафе.
Первые месяцы в Париже Эрнест был озабочен ключевым элементом литературной карьеры: налаживанием связей. Он не решался связаться с Эзрой Паундом, возможно, потому, что Паунд был уже успешным писателем. Казалось, у него было еще больше связей, чем у Шервуда Андерсона. Паунд родился в Айдахо и был на двенадцать лет старше Эрнеста. Он вырос на востоке страны, был очень хорошо образован – в пятнадцать лет он поступил в Пенсильванский университет – и в 1906 году начал работу с целью соискания степени доктора философии в романских языках, после того как получил магистерскую степень. Несмотря на то что Паунд бросил учебу, он был необычайно эрудирован – впрочем, в некоторых языках, в которых претендовал на квалификацию, несколько отрывочно. Ученые достижения Эзры ни в коем случае не потеряют значения для читателей его поэзии, включая Эрнеста, который вполне был готов сразу же дать отпор в этом смысле. Паунд получил известность благодаря сборнику «Персона» 1909 года. Впрочем, на Эрнеста, скорее всего, произвело впечатление его новое длинное стихотворение «Хью Селвин Моберли» (1920), в котором поэт жалуется на стерильность современного мира и говорит о недавней войне: «Погибли мириады, / И среди них лучшие / Ради древней суки с провалившимся ртом, / Ради залатанной цивилизации». Паунд говорил в защиту нового поколения, глубоко разочарованного, истерзанного мировой войной, поколения, которое искало смысл жизни и находило новые способы выражения кажущегося отсутствия смысла в Западном мире.
Хемингуэй слышал и, несомненно, имел твердое мнение о роли Паунда в создании имажизма – художественного движения, призывавшего обращаться напрямую к «самой вещи». Лучше всего, пожалуй, эту концепцию можно понять по случившемуся с самим поэтом. Однажды в 1913 году Паундом овладело глубокое впечатление при взгляде на лица людей, проплывающих мимо него в парижском метро; несколько месяцев он раздумывал над этим и потом написал стихотворение «На станции метро»:
