С начала января Эрнест и Хэдли начали говорить о свадьбе, которую запланировали на осень. Они часто мечтали о поездке в Италию, или, как они ее называли, Итальяндию. Оба скупали лиры, чтобы обмануть обменный курс. Хэдли была достаточно обеспечена, и понемногу она раскрывалась Эрнесту. Благодаря мудрому распоряжению деньгами Флоренс Ричардсон оправилась от финансовых потерь мужа, так что после смерти ее состояние оценивалось в 75 000 долларов (хотя ее завещание к тому моменту, когда Хэдли и Эрнест встретились, было заморожено). Хэдли получала доход из фонда объемом 30 000 долларов, основанного Джеймсом Ричардсоном-старшим, ее дедушкой; в конечном счете эти деньги, вместе с процентами и другим доходом с денег ее матери, приносили ей общий годовой доход в размере примерно 3000 долларов, т. е. около 37 000 долларов в пересчете на современные деньги. (Кроме того, Хэдли получит 8000 долларов с имущества Артура Уаймана, брата ее матери, сразу после свадьбы – это был подарок к началу ее семейной жизни.) Очевидно, что финансовое положение Хэдли не имело значения для пары в период ухаживаний, хотя они и шутили насчет «презренного металла и того, как с его помощью и содействием мы могли бы уехать в Итальяндию в ноябре [1921 года]». Однако доходы Хэдли сыграли ключевую роль в обретении ею независимости, после того как много лет она была подчинена власти сестры и матери. Хэдли никому не была обязана, и влияние этого на ее самоуверенность должно было быть весомым.
Несколько раз Хэдли и Эрнест приезжали друг к другу в гости. В доме Смита они часто засыпали на крыше после взаимных ласк и, кажется, впервые занимались там сексом в июле 1921 года, через восемь или девять месяцев после знакомства. Хэдли написала Эрнесту в августе, что она «была пленена вчера, 19-го, тем, к чему все женщины питают отвращение – и за что я благодарю Господа». Хэдли искренне и с нетерпением ждала семейной жизни: когда ее подруга Джорджия Риддл спросила, не кажется ли ей, что помолвка – самое прекрасное время в жизни молодой женщины, Хэдли ответила: «Почему бы, Господи, и нет… Мне кажется, все прекрасное и чудесное еще впереди… это как разница – изучать солнце астрономически и просто и радостно жить в деревне под лучами солнца».
Все соглашались с тем, что Хэдли и Эрнест позитивная, современная и здравомыслящая пара. Хэдли беспокоилась по поводу слова «повиноваться», упоминаемого в свадебной клятве, и попросила Эрнеста в шутку приказать ей что-нибудь, чтобы она попрактиковалась: «Я ничего в этом не понимаю. Не припоминаю, чтобы слышала от тебя какие-нибудь приказы… Пиши мне по приказу в день, а я попробую их выполнять. Потом – что ты сделаешь, если я не послушаюсь? Просто перестанешь любить, заботиться или ничего?» Оба читали Хэвлока Эллиса. Несмотря на все сюсюканье – Хэдли называла Эрнеста Оин или Несто, – она осознавала, что они делают. «Ужасно много материнского или отцовского в нашей любви друг к другу – ты понимаешь?» – писала она. Хэдли могла пробуждать воспоминания о мгновениях любви, которые они пережили в период ухаживаний: «темная прохлада немецкого ресторана в жаркий день» или «минуты, когда я сидела рядом с тобой в фойе, в трамвае, в комнате, наполненной другими людьми, ничего не говоря или еще что-нибудь, и просто любила тебя так сильно, так страстно желала овладеть тобой, и руками, и губами, когда один взгляд проникал в твои глаза».
Несколько недель перед свадьбой они провели вдали друг от друга: Хэдли уехала на месяц в Вайоминг со своими друзьями Рут Брэдфилд и Джорджем и Хелен Брикер, а Эрнест отправился рыбачить на реку Стерджен с Хауэллом Дженкинсом и Чарльзом Хопкинсом. Бракосочетание состоялось 3 сентября в церкви в Хортон-Бэе. Алтарь был украшен золотарником и полевыми цветами, по краям рядов скамей были ветки бальзамина и краснопузырника. Единственная из живых сестра Хэдли[18] Фонни стала подружкой невесты, компанию ей составляли Хелен Брикер, Рут Брэдфилд и Кэти Смит. Со стороны Эрнеста присутствовали Билл Смит, Хауэлл Дженкинс, Карл Эдгар, Джек Пентекост и Арт Мейер, а Билл Хорн был другом жениха. Санни единственная из семьи Хемингуэев не появилась на бракосочетании, и при этом ни один член семьи не оказался в свите молодоженов. Сохранились превосходные фотографии со свадебного торжества: расплывшиеся в улыбках, расслабленные Хэдли и Эрнест, венок на золотисто-каштановых волосах Хэдли, слегка влажных и потемневших после купания до церемонии, Хэдли и Эрнест на скамье, смеющийся Эрнест, неторопливо поднимающий руку и прикрывающий губы характерным для него жестом, Эрнест в компании друзей, все держатся за руки, красивые в своих темных пиджаках и белых штанах, а Эрнест стоит в середине, на шаг впереди остальных. После свадьбы они сели в «Форд», принадлежавший одному другу, и проехали четыре мили до озера Валлун, где забрались в лодку и отправились через озеро к «Уиндмиру», который родители Эрнеста предоставили в распоряжение молодоженов на медовый месяц.
* * *
Взяв Хэдли в жены, Эрнест сделал необычайно важный шаг. Она безоговорочно верила в него. Когда в марте она услышала, что Эрнест пишет роман, то едва могла сдержать волнение. Они много говорили о творчестве. На день рождения Хэдли подарила ему пишущую машинку «Корона». Именно Хэдли подала Эрнесту несколько идей, которые будут иметь важное значение для его определений писательского труда, в особенности так называемой теории айсберга: «Ты обладаешь изумительной властью над формой скрытого в твоих произведениях, неважно, насколько это необычно, как айсберги», – написала она в августе. У нее были все те же серьезные планы насчет фортепьяно, однако она сказала, что «с удовольствием задвинет его в угол, чтобы оно не мешалось [Эрнесту] по пути». В другом письме она утверждала: «Я до безумия хочу расчистить тебе путь, чтобы ты стал невероятным, милый». Главным, что Хэдли привнесла в их брак, было намерение достигнуть цели в любви и работе вместе. Она знала, что готова разделить будущее с другим человеком, а не быть одной; не менее важно, что она интуитивно поняла: Эрнест точно такой же, даже если сам он еще не осознал этого. «Мир – это тюрьма, – сказала она ему, – и мы разрушим ее вместе». Эрнест был не единственный бунтарь в семье; очевидно, что и Хэдли хотела порвать со своей семьей и традиционной жизнью точно так же, как и он.
В октябре молодожены вернулись в Чикаго. Медовый месяц не был похож на идиллию, оба схватили простуду, а кроме того, Эрнест настоял на том, чтобы Хэдли поехала с ним в Петоски, где он встретился со старинными подругами – молоденькими, и Хэдли терзалась ревностью. Они очень быстро впали в немилость у Грейс, потому что, нарочно или нет, не обратили внимание на записку, оставленную для них в «Уиндмире», с приглашением пообедать на другой стороне озера в «Коттедже Грейс» с семьей. К тому моменту, когда они добрались до коттеджа, все, кроме Грейс и Кэрол, вернулись в Оак-Парк. Грейс взяла на себя много хлопот, украсила «Уиндмир», заготовила продукты и очень расстроилась, когда, приехав в коттедж после отъезда молодоженов, обнаружила беспорядок – например, матрасы все так же лежали на полу в гостиной, куда притащили их Эрнест и Хэдли. Маловероятно, чтобы Хэдли была способна на преднамеренную грубость, и хотя у нее и Грейс была общая любовь к музыке и Эрнесту, на первое место Хэдли ставила мужа, а он, похоже, уговорил ее держать Грейс на дистанции. Хэдли позже сказала интервьюеру: «Он и меня приучил ее не любить».
Дела не стали лучше и когда Грейс посетила небольшую меблированную квартиру на верхнем этаже в доме без лифта под № 1239 на Норт-Дирборн-стрит, которую снимали Эрнест и Хэдли. Хэдли потом сказала, что этот визит должен был «научить меня любви», Грейс сжимала руки Хэдли в своих «как в капкане». В октябре Грейс и Эд отпраздновали двадцать пятую годовщину свадьбы, устроив большой праздник в Оак-Парке, где они, кроме прочего, представили новоиспеченную невестку. Хэдли отказалась нарядиться и надела повседневное платье. На вечеринке на следующей неделе на ней было черное вечернее платье, и когда друг Эрнеста Ник Нероне спросил, почему она не надела его на праздник к Хемингуэям, ответила: «Просто я была против той вечеринки». Семья была обижена. Но опять же, поскольку Хэдли была предана мужу, с ее стороны было бы вероломством допустить, чтобы Грейс подружилась с ней. С другой стороны, вполне возможно, что новое ощущение независимости, усугубленное побегом от клана Ричардсонов и финансовой самостоятельностью, отбило у Хэдли охоту чувствовать ответственность перед кем-либо, особенно родителями.
Перед свадьбой Эрнест набросал для Хэдли схему чикагской квартиры, и они расписали бюджет вплоть до пенса. Однако место разочаровало их, и Хэдли маялась без дела. Она не знала Чикаго, а Эрнест целый день пропадал в «Кооператив коммонуэлс». Но потом с кооперативным обществом произошел скандал, и в октябре журнал закрылся. Паркеру было предъявлено обвинение в том, что он пытался сбежать с 13 миллионами инвесторов. Эрнест начал переписываться насчет работы с Джоном Боуном из «Торонто стар». Он предложил писать для «стар» в Торонто либо стать их зарубежным корреспондентом в Италии.
