старался понять. Ему было не до этого.
Спартак ехал, боясь остановиться попить, хотя у него все прогоркло во рту.
Когда до Вятки оставалось верст пять и завиднелся голубой купол Александровского собора, спросил в одной деревне у замшелого старика, которого погожий денек выманил за ворота, не видел ли тот черного жеребца, запряженного в черные санки.
— Ехал, ехал давеча, — пояснил старик. — А ты-то дальний ли будешь?
— Недосуг мне, дед! — крикнул Филипп и погнал Баламутку.
Он знал теперь, что лошадь любит, когда ее подхваливают, и льстиво похлопывал ее по шее, хотя, откровенно говоря, хвалить было не за что. Из-за нее он потерял ту четверть часа, которая отделяет его теперь от Карпухина. Один раз то ли показалось ему, то ли увидел действительно серую папаху и черного жеребца, но Баламутка уже выкладывала последние силы.
На пороге капустинского кабинета Филипп выронил плеть, бросил на стул папаху.
— Взяли Седельникова, Бекмана, епископа Исидора Жогина и какого-то хлюста, вроде офицера, а Карпухин сбежал, — безголосо сказал он и сел прямо на папаху. — До самого города гнался, настигнуть не мог.
— От черт, жалко! — сказал Капустин. — А ведь Карпухин-то и есть главарь. Он с Чирковым встречался.
Филипп это знал и так. Подойдя к ведру, долго пил, потом, отупелый от усталости, сел снова.
— Ну, а иконы-то, иконы-то нашли? — допытывался Петр.
— Куда они денутся? Кому нужны?
— Ты не говори, эти иконы десяти пулеметов стоят, — наставительно проговорил Капустин. — Может, и не одну пушку на них купить можно. В общем многое.
В это время медленно открылась дверь и просунулась голова Федора Хрисанфовича, рогожного заводчика. По-заячьи вздрогнула в улыбке губа. Он держал шапку в руке и все время, пока шел до стола, кланялся.
— Можно, Петр Павлович, обеспокоить вас?
— Ну, садись, Федор Хрисанфович. Что за нужда у тебя? — с холодной вежливостью пригласил Капустин.
Рогожный заводчик покосился на Спартака, ухватил пальцами свою любимую бородавку.
— Поклон вам от матери, от сестры. Отец просил, чтобы ты меня послушал, — справляясь с одышкой, медленно сказал Федор Хрисанфович и опять покосился на Филиппа. — А нам бы с тобой в одиночку побахорить, а?
Петр криво усмехнулся:
— Ну, выйди, Филипп.
Не успел Спартак дойти до конца коридора, как Федор Хрисанфович уже вышел от Капустина и, шумно дыша, прокатился к выходу.
Петр курил.
— Сволочь какой, — сказал он зло, — взятку припер. Посодействуй, говорит, чтоб от контрибуции освободили. А, подлец, — и возмущенно тряхнул льняной прядью, упавшей на лоб. — Я ему сказал, что не желающих платить контрибуцию мы препровождаем в исправительный работный дом. И ожидает это всех, кто не заплатит.
— А как он нас чихвостил, — вспомнил Филипп.
— Вот мы лучше и стали, — усмехнулся Капустин. — Так где Карпухина искать будем?
Солодона поручик бросил в проулке около вокзальчика. Ясно, что мог укатить на проходящем поезде. Но мог и остаться… К жене, к отцу, наверное, мог зайти.
* * *
Длинные синие тени исполосовали улицы. Красный закат сулил ветреный день. В полутьме Капустин и Филипп направились в штаб Красной гвардии. По Спасскому спуску, угадывавшемуся внизу, искря шинами колес, прогромыхал обоз золотарей. За невидным отсюда оврагом чернели на фоне неба дородные маковицы Успенского собора. А дальше по всему угору искрами вспыхивали окна домов. В каком-нибудь из них сидел сейчас Харитон Карпухин и с наслаждением вспоминал, как обманул Филиппа. Арестованные подтвердили, что верховодил ими Карпухин и что они встретились впервые, ничего не знают о программе Общества спасения родины. Случайно так встретились на дне ангела Степана Фирсовича. И штабс-капитан, у которого Филипп отобрал браунинг, случайно приехал из Петрограда. Здесь не так голодно.
— А иконы?
— Хотел святыню уберечь, — сказал епископ.
Уж кто-кто, а этот, наверное, был связан и с Питером, и с Тобольском, где обитал царь. Но как это у него узнаешь? Может, со временем все будут откровеннее, а пока нити были в руках у Карпухина, который мог сейчас сидеть и в поезде, идущем в Пермь, и в пригородной деревеньке, и в самой Вятке.
Капустин приказал красногвардейцам, которые шли в ночной патруль, проверять дотошно документы у всех, искать Карпухина. Решили сделать обыск в доме Жогина, у отца Харитона Карпухина, облавы в гостиницах. Пришлось поднимать не только отряд, но и горсоветовскую коммуну.
Слушая распоряжения Капустина, Филипп чувствовал себя виноватым во всех этих тревогах и хлопотах. И одобрял он себя за то, что не послал письмо самому товарищу Ленину. Уж теперь как пить дать ответили бы из Вятки:
— Никудышный этот Солодянкин человек. Поручали ему одно важное дело, так проворонил, сукин сын.
И правильно, конечно, ответили бы.
За театром, над лестницами которого со скрипом раскачивался жалкий фонарь, был древний особняк. В нем артелью жили ребята из горсовета, красногвардейцы. Свой дряхлый дом они назвали коммуной.
В коммуне казарменный вид: на скорую руку сколоченная пирамида для винтовок, в линейку поставлены топчаны, солдатские койки. Выпирает только буржуйская кровать с набалдашниками. Ее выпросил Мишка Шуткин из экспроприированного имущества. Солдатское одеяло было ей не по росту, виднелся полосатый пружинный матрац.
«Во шикует, — с неодобрением подумал Филипп. — Узнает Василий Иванович, он ему сыпнет под хвост перцу».
Коммунары ждали ужина. Один, накинув на колени одеяло, зашивал разъехавшиеся штаны, другой, подойдя к самой лампочке, взахлеб читал затрепанную книгу. «Коллекция господина Флауэра», — узнал Филипп. — Гырдымов, видать, еще не охладел к магнетизму».
Три парня чистили на столе револьверы и винтовку.
— У нас, почитай, каждый вечер учения, — пожаловались они Капустину. — Гырдымов сильно злой, спуску не дает, требует, чтоб оружье как зеркало было.
— И правильно делает, — не поддержал их Петр. — Собирайте да пойдем сейчас.
Наконец дежурный по кухне, заикающийся бледный парень из отдела народных развлечений, грохнул на стол чугунок с картошкой. Сверху картошка обуглилась. Филипп почувствовал голод, но сел в стороне: неудобно объедать ребят. Глухо постукивая, раскатилась картошка. Ее подкидывали в руках, шумно дули, обдирая липкую кожурку.
Филипп зло затягивался махоркой. Потрескивала бумага. А ребята ели. Сидел за столом и Мишка Шуткин, прозевавший Карпухина. Его, видимо, не мучили угрызения совести. Он не был главным. А Филипп отвечал за весь арест.
— Братцы, а я сегодня кашу с коровьим маслом ел, — бухнул Мишка.
— Ври, — не поверили ему.
«Вот кашу-то и проел», — сердито подумал Филипп.
Минут через пятнадцать, дожевывая на ходу картошку, ребята шли к гостинице Миронова, будя спешным постуком тишину.
Филиппа догнал Антон Гырдымов.
— Как вы так Карпухина-то прохлопали? Надо было под окнами человека поставить.
Ядовитое сочувствие Гырдымова только пуще рассердило Филиппа. По каплям
