Новой Газете —как мне тогда наивно казалось, совершенно простых и очевидных вещей, зазвучавших с последней невыносимостью после Бучи— я столкнулась впервые с совершенно неожиданным тогда для меня феноменом массовой самозащиты и апологетики, увидела русский мир зарешеченный собственным иконостасом, наблюдала феномен массового чтения не текста, а внутренних триггеров, встретилась с волной хейта, проклятий и совершенно абсурдных обвинений от соотечественников, бывших друзей и единомышленников — именно с этого началось новое осмысление не только своей референтной группы, но и куда более глубоких и оставляющих мало надежды вещей о функционировании и природе русской культуры, о том, почему и как она так легко поддается инструментализации и канонизации и особенно о ее носителях. Да, конечно, я начала с себя — собственно, с этого начинается и статья. И, пользуясь случаем, хочу поблагодарить Iryna Berlyand за очень важный толчок к её написанию (именно её я цитирую в первой строке про «слепое пятно российской интеллигенции»). Русская культура действительно оказалась устроена не как живой организм или силлогизм, а по жесткому структурно-иерархическому принципу иконостаса: Бродский где-то в деисусном чине. Неподалёку от Пушкина. С обязательным прилагательным»великий» в качестве эпитета. Критического взгляда и самокритики не предполагается. Либо иконопоклонничество, либо иконоклазм. Оправившись тогда от шока реакций на свою статью, (я наивно не подозревала, какие глубины я разворошила и до чего понесет даже, казалось бы самых образованных и адекватных) , я решила , что это ценнейший материал. По мотивам разбора и анализа этих (довольно диких во всех смыслах) реакций я написала уже следующую статью (англоязычную), где попыталась проанализировать корни такой рецепции и неспособность русской литературы к конструктивной самокритике, при столь распространенной русской традиции самоуничижения. Статья вот: https://www.eurozine.com/dont-blame-dostoevsky-blame.../ О насилии лучше знает жертва. Насильник будет заниматься газлайтингом и до последнего утверждать, что “ей все показалось”. Будь то BLM, MeToo , антисемитизм (“да нет, что вы, у меня был даже один друг еврей!”) или российский великодержавный/мужской шовинизм. Это же касается колониализма. Вшитая в культуру имперская составляющая действительно куда заметнее извне. В чем же корень? Снова и снова возвращаюсь мысленно к одному эпизоду. Лет десять назад я шла через мост Академия и вдруг увидела необычную для здешних территориальных вод : мчащийся по почти пустому Большому Каналу лодочный кортеж с мигалками. Я остановилась посередине моста в неприятном предвкусии дежавю. В Венеции такое не принято. На моей памяти приезжали президенты, премьеры, Папа Римский, далай-лама, но никогда так. Как раз в это время меня окликнул Роберт Морган (друг Бродского, адресат «Набережной неисцелимых») - Видела, твои соотечественники… Мадам Медведева приехала торжественно открывать памятную доску Иосифу… Стало физически тошно. Доску открыли с той же официозной помпой. Светлана Медведева перерезала ленточку под аплодисменты чиновников. Апроприация Бродского властью в качестве “великого” началась не сейчас. Не случайно, как видим. На доске рисунок Франгуляна с профилем более мандельтштамовским, нежели бродским, да ещё и с ошибкой. На первом занятии курса «Город как текст» я всегда прошу студентов найти её в тексте на мраморе, который впо-итальянски просто ""любил и воспел"", а русском варианте гласит: «Иосиф Бродский , великий поэт,лауреат Нобелевской премии, воспел «Набережную Неисцелимых». Ответ таится в кавычках. Получается, что воспел он не место (место это он, кстати, не воспевал, а выбрал как идеальную метафору для названия), а собственное произведение… Эта ошибка удивительно срифмовалась с нынешней трагической и чудовищной автореферентностью российской культуры и её производителях и потребителях. Отсутствие соразмерности. Отсутствие пропорций. Неспособность вынести точку зрения из себя и вынести точку зрения, отличную от своей. А ещё я думаю о неисцелимости. О разных формах её. Об осколочном зрении военного времени. О невозможности цельности (внутренняя форма слова “ис-цел-ение”) при взгляде только из одной точки. О невозвратности прежнего довоенного видения. В том же курсе “Город как текст” я часто привожу пример культурной топографии. Когда в Венецию приезжают русские, они несутся стремглав вдоль этой набережной и замирают перед этой доской Бродскому, висящей на случайном доме (на самом деле, не вполне случайном — когда-то это было резиденцией русской аристократической семьи, а сейчас там живет один человек, чья судьба пересеклась с судьбой Бродского, но об этих случайных рифмах никто из вешавших доску, конечно, не знал - просто на частном доме легче согласовать бюрократически.) В своем пробеге они совершенно не замечают доску, например, такому классику английской литературы и культуры как Джон Рескин, которая висит несколькими домами раньше — и перед которой замирают в почтении англоязычные туристы. Французы заворачивают налево в поисках палаццо, связанного с Прустом. У каждой моно-культуры свои маршруты. Это просто ментальная карта-текст , наложенная на топографическую карту города. Города, который включает и восхищает всех и где человек видит человека и слышит отзвук собственных шагов в пространстве мировой культуры. Русские часто спрашивают венецианцев “А у вас знают/читают/Бродского?” — и получают обычно не вполне понятный им ответ : конечно, как одного из замечательных певцов этого города, в котором прекрасно сосуществуют голоса Диккенса, Гете, Пруста, Шекспира, Паунда, ну и Бродского. Это одно общее пространство мировой культуры , в котором нет жёстких иерархий, а каждый выбирает себе маршрут или же идет, куда глядят глаза и ведет судьба-переулок. Это живая сеть (где как не в рыбацком городе уместна эта метафора), а не зачищенная магистраль. Я не люблю спекуляций о том, что бы сказал тот или иной человек, который умер до события. Человек умирает один раз. Я не сомневаюсь, что поэт Иосиф Бродский был последовательным противником подавления личности и войны (вспомним его письмо Брежневу и протесты против ввода советских войск в Афганистан) Что не отменяет всего сказанного выше, о чем я именно поэтому считаю важным говорить вслух, говорить по-русски и говорить именно сейчас. Память отменить невозможно. Это не надгробие и не памятник. Под неё не нужно выбивать место. Поэзию тоже, конечно, отменить невозможно. Но, как и религия, она куда лучше в катакомбам состоянии, не взятая ни на чьи знамена. Любящий взгляд и добрую/долгую память культуры можно сохранить не через иллюзии и без прилагательного “великий” в гардеробе. Оно, собственно, именно ему никогда не шло — велико и смотрелось нелепо. Честный взгляд через цельные линзы очков общемировой культуры в тонкой оправе собственной — куда больше. Пятно несмываемо, увы. А вот понятие “cancel” метафизически ему как раз близко. Навсегда расстаемся с тобой, дружок. Нарисуй на бумаге простой кружок. Это буду я: ничего внутри. Посмотри на него - а потом сотри. Впрочем, сегодня
