25 сентября. Обманные острова. Страстные желания могут рождать химеры. С «Пинты», где капитаном был Мартин Алонсо Пинсон, закричали наконец, что видят берег.
Страх и призраки идут рука об руку. Но Адмирал воспользовался случаем, он сделал вид, будто поверил в видение, и присоединился к всеобщему ликованию. Прямо на мостике он пал на колени и возглавил хор, затянувший «Gloria in Excelsis Deo».
Люди карабкаются по снастям. Радостно машут шляпами. Все видят острова, покрытые золотым песком. «Как на Гвинее». Видят пальмы. Видят множество разных деревьев.
Пользуются внезапным затишьем и ныряют со снастей в воду: Маге Genebrarum осталось позади!
Они рады поиздеваться над морем (как над спящим львом). Смеются, резвятся в воде. Прочь все сомнения!
Вспоминают язык, на котором разговаривают лишь на суше, возвращаются к береговым заботам.
Даже самые измученные заснули в ту ночь спокойно. Теперь можно думать не о бунте, а о посадке растений (как странно, на море они мечтают вновь стать обычными земледельцами, в поле же и у ткацкого станка грезят морем…).
Но на рассвете берега уже никто не видит. Надо идти дальше. {88}
Разочарование не слишком велико: скоро, уверены все, появится новый архипелаг.
Каравеллы бороздят теперь воды, где у ветров свои законы.
Справедливо заметил апостол Павел: Дьявол движет силами ветра.
И это самое страшное. Начинается буря. Кажется, небо сейчас расколется и рухнет.
Раскаты грома. Вспышки молний. Воистину, ярость Божия сияет ярче его доброты.
Когда совсем близко подступает тайфун, Адмиралу чудится, будто Бог — Бог-Отец — в гневе похож на его собственного деда. Напившись допьяна, тот терял рассудок и швырял в дверь стулья, бутылки, посуду. Вопил с пеной у рта. Пока не удавалось скрутить старика и окунуть в ров с холодной водой.
Дикие ветры нарушают привычный порядок: несут смерчи и огромные волны.
Белопарусные кораблики, точно бумажки в бурном ручье, скачут во весь опор по гигантским валам.
«Гром — рухнувшая скала».
Принять на себя шторм! Встретить шторм грудью! Мчаться вместе с волнами! Смелее! Не защищаться! Зачем?
Матросы не слушают его. Хотят поскорее спустить паруса. Бросить маленькие якоря. Преобразить призрачное пространство трех каравелл в три устойчивых и надежных острова. Но все пустое! Море разобьет их одним ударом своего кулака.
Адмирал кричит своим людям, требует: с радостью отдадим себя на волю волн. Пусть насилие будет побеждено любовью!
Чтобы усмирить ярость ветров, матросы завязывают узлами все, что попадается под руку, даже хвосты у крыс.
Закрыв глаза, читают молитвы.
Целой делегацией пришли они к Адмиралу. Даже отважились подняться в рубку. Известно, у Адмирала есть вязаный мешочек с суставами, который купил он у шотландской гадалки. Пусть он не пожалеет и бросит по горсти на каждую из четырех сторон света.
А еще они говорят: «Фок и грот гнутся как тростник…»
Адмирал убеждает: «Глупцы, разве не знаете вы, когда человек считает, что стоит на краю гибели, он прошел лишь половину пути…»
А они его просят обратиться за помощью к Тата Панчо, просят надеть облачение францисканца. Морские традиции.
Лоцманы отказываются вести флотилию в центр урагана, в пекло, где куются громы и молнии, в кузню, пылающую над горизонтом. Вулкан, повернутый жерлом вниз.
Лоцманы изо всех сил рвутся прочь, их гонит обычный животный страх.
Адмирал кричит рулевому:
— Надо идти только туда! Туда, где спят демоны! В самое их логово! Только там можно найти спасение! В граде Зла. В центре, откуда один за другим вылетают дьявольские отряды!..
Надо попасть в ядро урагана. Там царят тишина и покой. Видно, как носятся вокруг черные облака, груженные холодом и огнем, как гоняются друг за другом, точно эринии.
Адмирал с трудом поднимается на марс, бросая вызов шторму, и оттуда швыряет на ветер пригоршни бумажных клочков, чтобы пронаблюдать их винтовое кручение. Что-то кричит стоящему внизу у подножия грот-мачты Хуану де ла Коса, но шторм стирает, уносит слова.
Теперь-то Адмирал знает: ветер несется по спирали — как звезды в бесконечном пространстве, как воды, когда их всасывает страшная бездна.
Крепнет, мужает дух Адмирала в ужасных испытаниях, когда все обретает иной масштаб, когда смотришь в лицо опасности и надеешься только на себя.
Он имеет огромное преимущество перед остальными, ибо считает {89} человека изначально беззащитным, лишенным покровителей. Поэтому он не молит у урагана пощады, не просит, чтобы море обернулось спокойной равнинной рекой.
Он верит, что если одно испытание закончится, то за ним последует другое, еще большее. И он терпит, когда остальные слабеют и стенают.
Терпит, а люди вокруг него — его презирающие — вовсе сникают и становятся похожими на собственные страхи.
Адмирал же сияет особым огнём одиночества. Много часов подряд не покидает он капитанский мостик. А когда начинает проясняться и только огненный дождь еще падает с небес, он переходит на кормовую площадку и ждет появления знака спасения.
Как и многие гении (возможно, благодаря тому что в кожу его впитались соль и планктон), Адмирал излучает мерцающий свет.
Ферменты кожи лица окисляются, и возникают сверкающие отблески, хорошо видимые в темноте (такой прерывистый свет идет от маяков, что ставят у входа в свои порты англичане, чтобы указывать путь возвращающимся с грабежей и пиратских набегов судам).
Хулители и враги утверждают, что светится он благодаря люциферину, который вырабатывается его организмом, богатым люциферонами.
Простые матросы не любят его, но уважают. И с опаской подглядывают из-за переборок и мачт.
Порой он видится им огромным светляком.
27 сентября. Происходят странные вещи. Сапожник Перес явился к Адмиралу вместе с королевским инспектором Санчесом. де Сеговиа.
А дело было вот в чем. Поздней ночью, пока Перес делал свои дела в «садике» (гальюне) у бакборта, он видел непонятные огни. Несколько движущихся и расположенных одна над другой горизонтальных светящихся линий. По его словам, то было огромное, небывалых размеров судно, такое же высокое, как собор в Севилье. А освещенная мачта была подобна Хиральде*.
Перес умеет читать (мечтатель и мистик, как и подобает сапожнику) и утверждает, что сумел разобрать на корме чудовища, которое прошло мимо, разбрасывая горящую всеми цветами пену, слова «Queen Victoria».
Санчес де Сеговиа верит ему, потому и привел к главному человеку во флотилии. Он и сам заметил: происходят странные вещи. Сдается, они здесь не одни. Инспектор отваживается намекнуть, что лучше бы им было поскорее вернуться в Испанию.
Адмирал не удостаивает ответом подобную нелепость.
Инспектор утверждает: на каравеллах завелись недовольство и зломыслие.
«Говорить с ними — все равно что воду решетом носить. Мешок со змеями». Многие, кажется, уже начали замечать мертвых. Кое-кто не хочет справлять нужду за борт, где подстерегают их демоны-насмешники. (Инспектор рассказывает два грубых анекдота.)
Самые наблюдательные поняли, что сутки длятся уже не 24, а 32 или даже 33 часа, а каждая лига вмещает в себя четыре.
Люди точат ножи. Происходят тайные сходки. Адмирала, сообщает инспектор, называют дьяволом. Самые смелые даже предлагают сжечь его, обваляв в смоле, у грот-мачты.
Да, в чем-то они правы. Люди перед лицом больших перемен стремятся отвлечь себя чем-то, пусть даже насилием.
Адмирал требует от инспектора официального и широкого расследования. И пусть не преминет изложить все на бумаге. А Переса де Дадиса, мистика и сапожника, награждает, словно благородного коня, куском сахара, который сам же подносит ему ко рту.
В действительности это плавание длилось десять лет (как и отплытие).
Как очень скоро понял Адмирал, цели своей он мог добиться, лишь {90} полностью сломав установившийся пространственно-временной порядок, поколебав существующий образ мира.
То было новое дело, и в ходе его открывались, естественно, новые обстоятельства.
Нос «Санта Марии» вспарывал линию пространственно-исторического горизонта. Будто делал прореху в мешке с подарками, что разыгрываются на лотереях в Феррагосто. Ящик Пандоры, напичканный историей.
В пространственно-временной завесе возникла щель, и сквозь нее начали просачиваться люди, корабли, события. Адмирал был фантазером и принимал все как должное, не пытаясь найти объяснения, которые та эпоха, небогатая возможностями, дать и не могла.
Так, он мог перейти с мостика «Санта Марии» на мостик «Марии Таланте» (она снимется с якоря в 1493 году и пойдет во главе флотилии из пятнадцати больших и нескольких более скромных парусных судов) или на мостик «Вакеньос» (или «Висканины», пустившейся в плавание в 1502 г.).
Теперь его задача несказанно усложнилась. И если бы не природные скептицизм и невозмутимость, ему пришлось бы скверно при столкновении с небывалым и загадочным.
