— Как и они нам, — отозвалась Антиль в ответ на рассуждения о худе и добре. — Это сегодняшняя встреча так расстроила тебя?
— Да, — неохотно откликнулась Элейне. — Она была совсем еще детеныш. Ты видишь, за пятнадцать тысяч лет эти твари ни в чем не изменились к лучшему. Она замерзала буквально у меня на руках, и я никак не могла ее спасти. На что мне такая жизнь?
— Ты ведь всегда хотела дочь?
— Я не могу не думать о том, что дочь никогда не оставила бы меня ради какой угодно драки.
Антиль помолчала, перебирая пальцами дверной полог. Пейзаж за ним словно колыхался от ветра. На ней была длинная, до самого пола, теплая душегрея коричневого цвета, застегнутая у самого ворота на три фигурные петли из золотого галуна.
— А я люблю Туолле потому, что он такой, какой есть, — сказала она.
— Какой был, — беспощадно поправила ее дочь-королева. — Ты видела, что они сделали с одним из своих детенышей? Как ты думаешь, к нему они будут более милосердны? Мой сын в рабстве у дикарей! Что может быть чудовищнее?
— И именно поэтому я ищу его все эти пятнадцать тысяч лет, — все так же ровно отозвалась Антиль. — И я найду его, рано или поздно.
— В любом случае это уже не будет слишком рано. А если слишком поздно? Если, не дождавшись тебя, он уже умер, если они где-то замучили его, пока мы кружили тут по перекресткам, заглядывая в лица и всякий раз ошибаясь? Ты превратила поиски короля в нелепый, монотонный, бессмысленный и безрезультатный ритуал, придающий жизни только видимость смысла.
— Чего ты хочешь от меня, Элейне? — взмолилась ее мать. — Я делаю, что могу. Если мы до сих пор не встретили Туолле, то это значит только то, что время его еще не настало. Значит, он еще не появился здесь.
— Ты хочешь сказать, — недоверчиво переспросила Элейне, — твоей мгновенной силы хватило, чтобы выбросить его дальше, чем за пятнадцать тысяч лет? Это слишком даже для тебя.
— А чем тебе измерить мою силу, Элейне? Все, что касается проекта, Туолле знает до мельчайших подробностей. И то, что мы особенно сильны в декабре, в период ветров и снегопадов, и символ перекрестка, и его практический смысл. И, разумеется, то, что ему следует быть там одному.
— За последние тысячи лет они понастроили уймищу дорог, а стало быть, и перекрестков, — проворчала Элейне. — Не говоря уж о том, что в этом ландшафте не приходится быть уверенным.
— То, что нам под силу, мы сделаем, — твердо сказала Антиль. — Не отказывай Туолле в здравомыслии. Он знает, что мы ищем его, и уж наверное, догадается выйти на самый старый перекресток. Да погляди же вокруг! Разве ты не видишь, что в этом году все стало не в пример отчетливее и резче? Вольно или нет, но Туолле накладывает на мир отпечаток своей личности. Разве это не добрый знак?
— Не знаю. Я не разбираюсь в предзнаменованиях. Меня учили управлять государством, где в чести точные науки.
— Боюсь, теперь придется довольствоваться малым. И электричество, и атомную физику, и генную инженерию мы оставили там. Им.
— Подумать страшно, на что они все это употребят.
— И тем не менее я чувствую, что Туолле близко. Однажды мы встретим его там, где было условлено, на зимнем перекрестке, и, бьюсь об заклад, он сам нас окликнет. Надеюсь, ты не отказываешь мне в интуиции?
— Я слышу это от тебя каждый год, — устало констатировала Элейне.
16. ПОХОЖЕ, НОМЕР НЕ ПРОЙДЕТ
Более всего ее тяготило опасение поставить судьбу Марка в зависимость от жуликоватых подонков с бегающими глазками, за деньги способных на любую подлость. В том числе и на клятвопреступление в королевском суде. Однако чем дольше она находилась наедине с этой мыслью, тем отчетливее понимала: отец предложил ей хотя и самый авантюрный, но тем не менее самый результативный в случае успеха план. Его добрым расположением имело смысл пользоваться. И даже сам факт лжи, если держать при этом в уме интересы Марка, уже не казался ей столь вопиющим злодеянием. Размышляя, она пришла к выводу, что ради него могла бы и солгать. Может быть, даже и сумела бы. Ирония состояла в том, что первым, кого ей предстояло убедить, был сам Марк.
И вот она сидела у Локруста на колченогом низком табурете, напротив моргающего хозяина, и щурилась на дальнюю, залитую утренним светом часть комнаты, где Марк, казалось бы, бесцельно переставлял на длинном столе горшочки и склянки. Какое-то ароматное варево пузырилось над жаровней, со своего места она видела, как вздрагивают его ноздри, как он морщит лоб, разбирая непонятные значки, какими Локруст метил свои баночки. Глаз от него не оторвать.
— Ты ему это доверяешь? — спросила она вполголоса, заметив, как ловко Марк стряхнул в варево с ногтя большого пальца порцию растертой в порошок сушеной травы. — Мне казалось, твоему искусству нужно учиться долго. Не ты ли твердил, что одна лишняя капля — и лекарство становится ядом?
— Этому учатся всю жизнь, — тихо ответил маленький чернокнижник, — но если нет дара, то и жизнь можно потратить впустую. У юноши очевидный талант к моему ремеслу. У него восхитительное чувство меры, прекрасная память и феноменальная способность различать запахи. Боюсь, — извиняющимся тоном добавил он, — что с его обонянием пребывание в казармах вашего батюшки превращалось в сущую пытку. Однако, — он робко улыбнулся, стесняясь выбитых зубов, — я отнюдь не обольщаюсь надеждой оставить его себе. Он слишком хорош, чтобы мыть за мной склянки.
Агнес будто кнутом ударили. Она стиснула зубы и велела себе вспомнить, где у нее кончается грудь и начинается живот. Не вышло. Не имело никакого смысла думать дальше «восстановления» Марка в правах. Она никогда не сможет «оставить его себе». Отпустит, как вольную птицу. От Локруста, как и от отца, не стоило и пытаться что-нибудь скрыть. Но ей всегда казалось, что он тактичен. Однако если герцога можно было заставить считаться с собой, только завоевав его уважение, то чернокнижника она полностью держала в руках. Не напомнить ли ему об этом?
— У вас проблемы, мадемуазель? — участливым шепотом спросил Локруст. — Злые языки?
Агнес усилием воли отвела глаза от своей «проблемы».
— Языки, — усмехнулась она, — самая маленькая из моих проблем. Сестрички знают, что отец знает и не возражает. Это их обескураживает, а потому брожение умов в девичьей спальне происходит, но мне от того убытку нет. Того гляди, они еще возьмутся мне завидовать.
— Я, кажется, закончил, — сказал Марк, подходя к ним и протягивая плошку. — Здравствуйте, мадемуазель Агнес. Взгляните, мэтр.
Варево распространяло густой мятный запах. Локруст подцепил на чистую деревянную палочку вязкую мазь, аккуратно попробовал на язык и кивнул.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
