Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Полночь застала их за беседой. Барбара рассказывала о своей семье, о чересчур строгом отце, о том, как он заставлял их удлинять юбки и как они пару раз сдавали друг за дружку экзамены и бегали на свидания… Мимоходом она вспомнила, что Анжелика два года назад была сильно увлечена почти пожилым актером, что она, Барбара, не уверена, прошло ли это бесследно: у нее все не как у людей. Зачем, например, она отказала красивому, элегантному стоматологу? Правда, он обещал ждать ее хоть всю жизнь — для нашего времени забавно, не так ли?
Она сидела, поджав под себя ноги и старалась поменьше курить: долго крутила в пальцах очередную сигарету, жестикулировала ею, а, когда он подносил огонь, не прикуривала. Он не знал, как тут быть, снова и снова зажигал спичку и был немного счастлив, когда она наконец принимала его услугу. Она рассказывала живо, образно, часто смеялась собственным шуткам, и глубоко ошибался Илья, полагая, что она нечаянно ранит его.
Илье было интересно, и вместе с тем странное, неприятное чувство непричастности росло в нем. Этот мир ничего не знал о нем, совершенно не нуждался в нем, прекрасно существовал без него! А ведь он мог бы играть с четырнадцатилетним Артуром в футбол, в волейбол, помогать строить планеры, он мог бы говорить с Эстер Стешиньской по-английски, а Станиславу Стешиньскому — помогать ремонтировать яхту…
Во втором часу ночи Илья начал испытывать беспокойство: автобусы не ходили, отпускать ее одну нельзя, значит, ему предстоит прогулка на Ломоносовский проспект и обратно — добрый час… общежитие закроют… Предложить ей остаться? Бог знает, как она воспримет. Он мог бы пойти к соседу, но болгарин храпит уже второй час и будить его со странной просьбой… Ему сделалось жарко, и он, спросив разрешения, снял пиджак, открыл вентиляционную задвижку. Затем ему сделалось зябко, и он накинул на себя джемпер, а ей предложил свитер… Она, между тем, жаловалась на Карела: его мужественная внешность, оказывается, ничуть не отвечает характеру — чересчур покладистому и нерешительному, он всегда уступает ей, даже самым нелепым прихотям, а она нарочно придумывает все новые, чтобы воспитать в нем характер…
Наконец, когда складка беспокойства на лбу Ильи превратилась в морщину страдания, она спросила его, любит ли он болтать ночь напролет. Он покачал головой и добавил, что вскоре, как собеседник, он перестанет существовать. Тогда можно пойти погулять — до шести осталось только три часа. Нет, возражал Илья, через час они замерзнут и никуда не смогут попасть — хороши прогулки в ее туфельках!
— Вот видишь, какой ты! А Карел согласился бы гулять всю ночь на морозе и болтать, — сказала она, и он не понял, что это — упрек или комплимент.
— Просто я не хочу, чтобы окончательно пропал завтрашний день — у меня много работы, — сказал он, густо краснея.
— Разве день лучше ночи? Ты не думаешь, что пропадет ночь? Не будь таким несносным занудой! — рассмеялась она и вдруг ошарашила его: — Но как я буду спать без ночной рубашки? Я оказалась такой непредусмотрительной… У тебя не найдется чего-нибудь?
— Есть майка, которая мне самому до колен, — ответил Илья, открывая платяной встроенный шкаф.
— О, какой у тебя порядок! Замечательная майка! Ты сам стираешь себе белье? Удивительно, какой ты чистюля. Я иду в душевую…
Ах, полотенце!.. Ты можешь разделить постель? Какая паста твоя? Поморин? Не люблю…
Черт знает что, — размышлял Илья, оставшись один, — «Как я буду спать без ночной рубашки?»… Для нее — очередная выходка, чтобы доказать что-то Карелу, а он? Как ему вести себя? Очаровательная копия его мучительницы… нет, нет, другая, совсем другая. Провели вместе ночь! Разве докажешь? Плевать, он не будет никому ничего доказывать. А если она?.. Боже, зачем она все это затеяла?! Но, что, собственно, она затеяла? Подумаешь, осталась переночевать! Разве из этого что-нибудь обязательно вытекает? Как он безнадежно извращен — во всем видит только одну пошлую сторону!..
Илья положил на пол диванные подушки, достал второй комплект белья, но одеяло было только одно — он укроется покрывалом, а поверх — своим пальто, если она пожалуется на холод, он молча встанет и подаст ей ее шубку. Что она так долго делает? Вода уже не шумит. Дурак, надо было убрать сульсеновое мыло и жидкость для ног — подумает, что у него перхоть и потеют ноги… Вошла Барбара, забавно перехватив в талии оказавшуюся удивительно прозрачной майку. Она свалила на кресло одежду и, открыв дверцу шкафа, покрутилась у зеркала. Он деликатно отвернулся, но она позвала его: «Посмотри, ничего, правда?» «Во! — показал он пальцем вверх и как можно развязнее добавил: — Только вырез… маловат». Она засмеялась, протанцевала к дивану и юркнула под одеяло, он поспешил в душевую.
Да, комплексами она не страдает, — думал он, — черт бы ее забрал с ее непосредственностью — можно ждать чего угодно… Он почистил зубы, побрился, чего никогда не делал на ночь и, стоя под душем, пытался сбить предательскую дрожь резкой сменой воды. Ничего не помогало. Он выглянул в коридор — может быть, она уже спит? — нет, стеклянная дверь светилась. Она ждет! Как же он должен поступить, если она?.. Однако, сколько можно мыться! — она подумает, что он боится ее. С этой мыслью он начал вытираться и вскоре отважно вошел в комнату. Нет, она не спала — лежала, закинув руки; в пепельнице догорала вторая сигарета.
— Нельзя сказать, что ты очень торопился, — улыбнулась она и указала на край своей постели: — Садись. Вот… Прости меня за беспокойство и поцелуй на ночь.
Они поцеловались не по-братски, но и не любовным поцелуем.
— Спокойной ночи, дорогой! Ты очень, очень милый! — сказала она мягко, погладив его по щеке.
Спал он удивительно хорошо.
А через несколько дней она позвонила по телефону.
— Czesch, дорогой! — раздался ее возбужденный голос. — Как поживаешь?
— Ничего, спасибо, — неуверенно ответил он.
— Опять ты в подполье ушел? Нет, ты просто дикарь, или… как это… бирюк!
— О, какие ты слова знаешь, — рассмеялся Илья.
— Еще хуже знаю… но пока не заслужил. Я хочу тебя по-хорошему предупредить, чтобы ты не делал глупостей и на двадцать четвертое ничего не назначал, иначе у тебя будут серьезные осложнения с Ватиканом…
— Подчиняюсь, подчиняюсь… Это что, Рождество? Ведь это семейный праздник…
— Ах, ты, кокетка! — рассмеялась Барбара так, что у него защекотало в ухе. — Ладно, скажу: именно поэтому приглашаем тебя. Будет только пять человек.
— Не понимаю, кто пятый?
— Разве я еще не сказала? Только что звонил папа, он приезжает…
Он едва не выронил трубку и несколько секунд ничего не слышал. Итак, собственной персоной, «второй бог на земле», аристократ и русофоб, «я вас, мерзавцев, насквозь вижу»…
— Что ты замолк? Не страшно, он говорит по-немецки, по-английски и по-польски в совершенстве, любит Гегеля, Шопена и политику… если не расходится с его взглядами…
«В конце концов пусть убедится, что мы не какие-то монстры…»
— А ты уверена, что он захочет видеть москаля в семейном кругу?
— Он сам сказал…
Как, он знает? Что он знает?
Ну, конечно, он придет; что в таких случаях принято дарить? Ну, хорошо, хорошо…
Новость была такой важной, что Илья уже не смог вернуться к своим бумагам — предстоящая встреча всецело завладела им.
Глава XVIII
Пан директор едет в Москву! Новость была поразительной, хотя в сущности, если разобраться… — этого давно требовали деловые связи с родственным московским НИИ, к тому же, ни для кого не секрет, что дочери пана директора… в конце концов никто не слышал от него, что он принципиально не едет в Россию, а все-таки удивительно: не ездил, не ездил и вдруг собрался.
Даже Эстер Стешиньской дистанция от гневного: «пусть убираются ко всем чертям» до почти просительного: «знаешь, дорогая, мне придется, по-видимому, съездить в Москву», показалась на удивление короткой, столь короткой, что она сомневалась, можно ли этот успех отнести на свой счет. Из шуток, намеков, которыми дочери пересыпали свои письма, мать чувствовала, что обе они увлечены. Особенно беспокоила ее не Барбара, открытая и ласковая хохотунья, хотя именно от нее приходилось всегда ждать сюрпризов, а — тихая, скрытная Анжелика, с детства тяготевшая к отцу. Поехать бы самой, все разведать, посмотреть на кавалеров… но, как бросишь дом и оставишь одного Артура! Пускать мужа одного тоже опасно — он так прямолинеен и крут, что… Впрочем, кто знает; отрезвляющий душ отцовской критики может оказаться весьма кстати…
- Враг народа - Юрасов Владимир Иванович - Антисоветская литература