кровь. Кровь и дерьмо.
Ирма, повинуясь плавным движениям руки, описала пару кругов по комнате. А потом передала Шеймусу трубку и запалила содержимое от тлеющей ароматической палочки. Капитан затянулся, опустив веки и прикрыв чашу пальцем — на жар из неё внимания вовсе не обратил. Надолго задержал дыхание, затем выпустил мягко пахнущий дым. Тот запах ни с чем было не спутать.
— Давай-ка, теперь ты.
Ирма предпочла бы этого не делать, но повиновалась — правда, дыма вдохнула гораздо меньше.
Кого ни спроси, дым этого растения каждый находил приятным. Нечто похожее росло и у Ирмы на родине, да и практически везде, кроме совсем холодных краёв — но те растения шли только на пеньку. Использовать их иначе ульмисийцам в голову никогда не приходило.
Поначалу никаких ощущений не случилось, но так бывало всегда. Капитан докурил оставшееся.
— Не знаю, как тебе, а мне уже получше.
Это было заметно. Ирма помогла Шеймусу осторожно лечь на спину, а сама села рядом.
— Ты ведь убил сына бея в поединке, да?..
— Я убил сегодня кучу народа. В том числе и глупого мальчишку, которому это было ни к чему.
— Всё равно. Поединки — это красиво. И выходит, многие остались живы благодаря тебе. Жаль, я не видела.
Ирма, конечно, слукавила. Уж о чём она никогда в жизни не жалела — так это если не доводилось увидеть бой.
— Ничего красивого не было: как клопа раздавил. Хорошо, что ты не видела.
Она положила ладони на грудь Шеймуса. Медленно повела одну к плечу здоровой руки, а другую — широкими кругами. Женщина чувствовала, как совсем не похожее на хмель опьянение медленно накрывает и её. Расслабление в теле и голове сочеталось с усилением чувств. Запах благовоний стал насыщеннее, а столь любимое ею ощущение твёрдых мышц под ладонями — острее.
Это в одежде Шеймус казался болезненно худым. На деле в нём просто не было ни капли жира, вообще ничего мягкого — словно кости обмотали канатами. Россыпь разноцветных точек и пятен покрывала не только лицо: практически всё тело. Почти не похожее на плоть, если потрогать.
Всё верно, ведь так Шеймус и говорил: под ржавчиной всегда железо.
— Даже про некрасивые поединки пишут песни. Менестрели — те ещё наглые льстецы.
— Ну! Про меня разве только наши солдаты напишут. И споют они же… Менестрели любят рыцарей да лордов, сама знаешь. Наёмников никто не любит.
Ирма остановилась, услышав это, а затем легла рядом.
— Это неправда. Я люблю тебя.
Капитан, лениво играя пальцами с её волосами, ответил обыкновенно:
— Я знаю.
Ничего другого Ирма услышать не ожидала.
Иной раз её это расстраивало, но не теперь. Нынче действие бханга полностью лишало волнений о чём угодно: курящие эти листья способны только любить мир вокруг. Обилие работы не позволяло отрастить красивые длинные ногти, но маленькие коготки были достаточны для того, чтобы вдавить их в кожу на груди капитана и с усилием протащить.
Ирма вдруг вспомнила слова Ангуса — и всё-таки решилась спросить.
— А ту женщину ты тоже убил?..
— Да, убил.
Судя по голосу, и Шеймус уже видел всё вокруг в прекрасных красках.
— Не хотел, но так уж вышло. Было нужно: для неё самой это оказалось лучше. А мальчишку всё равно не уберегла… Но тут уж не я виноват.
— Значит, ты всё сделал правильно. — Ирме сделалось обидно за капитана, решение которого не оценил даже ближайший соратник. — Какая тут может быть вина? Горе побеждённым.
Ирма знала значение этих слов лучше многих. Шеймус промолчал.
Женщина приподнялась и начала освобождаться от платья — она вовсе не была настроена просто уснуть. Особенно после того, как бханг снял и усталость, и всякие тревоги этого дня.
— Оставь. Голой я тебя вижу постоянно, а в таком — нет. К тому же, уж прости — но до утра даже не пошевелюсь. Я пир-то этот в гробу видал… но куда деваться, так надо. Иначе не поймут. Не-не-не, даже не пошевелюсь.
Ирма озорно закусила губу.
— А тебе и не нужно.
Мураддинское платье так и осталось полуспущенным с плеч, когда женщина, прижавшись губами к рябой коже, скользнула вниз. Поначалу неторопливо — но ладонь, что легла на макушку, заставила сделать это быстрее.
Подёрнутые дымом бханга чувства обрели интригующе отличные от обыкновенных оттенки: и запах тела, и прикосновения, и собственное возбуждение… Они вычерчивались по отдельности, не смешиваясь. Тяжёлое дыхание, зарывшиеся в волосы лимландки пальцы, её ощущения от каждого совершаемого движения и звуки от них же — которые Ирма зачем-то постаралась сделать как можно более пошлыми.
Ирме не слишком скоро удалось довести дело до конца — хотя сам момент, пожалуй, стал от этого только лучше. Она провела пальцем по уголку рта, облизнула его и, стараясь прижаться всем телом как можно плотнее, проскользнула наверх.
— Я, конечно, не маковая смола, но так ведь лучше?.. — промурчала Ирма, потеревшись щекой о шершавую от шрамов кожу.
Грудь капитана пару раз дёрнулась в почти не прозвучавшем смехе. Он обнял Ирму здоровой рукой.
— И куда мы пойдём из халифата?.. — вдруг спросила она не к месту и не ко времени.
— Пока не знаю.
Шеймус гладил Ирму по спине, и хоть это было приятно, но всё-таки немного странно. Кажется, никакого действительно нежного движения у капитана вовсе получиться не могло, даже если он старался. Эти руки способны только ломать людей.
— Ну и неважно, куда: ты везде будешь побеждать.
— Есть люди, которые рождены, чтобы победить.
Ирма не очень поняла его фразу. Кого победить? Где? Наверное, слова уже путаются… Она тихонько говорила ещё о чём-то, но едва ли Шеймус слушал; да Ирма и сама себя не слушала. Её глаза потихоньку слипались.
Лимландка устроилась поуютнее, стараясь не потревожить рану капитана. Она вспомнила пир в главном зале — и те слова о случившемся в Рачтонге. О том, что в тёмном лесу, которым капитан видел весь мир, он — самая злобная, свирепая и страшная тварь.
Ирме нередко вспоминалась одна сказка, услышанная в детстве: о маленькой девочке, которая заблудилась в диком лесу, населённом чудовищами. Страшнее всех был Большой Волк. Его до смерти боялись и люди, и звери — только девочка почему-то совсем не испугалась. Подружившись с Большим Волком, она выжила в лесу и смогла вернуться домой.
Ирма давно чувствовала себя той маленькой девочкой, укрывшейся под
