— Не-ет… но я же не лук!
— Ему тоже не нравится. С любым оружием сначала нужно поговорить, попросить слушаться, попросить помочь. Оружие тоже живое.
Телемах недоверчиво смотрел на мать.
— И меч?
— И меч.
— Он же бронзовый.
— Все равно живой.
— И стрела?
— И стрела.
Телемах погладил стрелу от наконечника до оперения.
— Ей больно, когда она вонзается в дерево?
— Больно, но она согласна терпеть. Если попросишь. А уж с луком договариваться нужно обязательно. Он должен знать, что ты его хозяин, его любишь и ждешь помощи.
— Так? — Мальчик просто погладил налучье.
— Ты что-то почувствовал?
— Нет.
— Ты подарил луку тепло своей руки? Нет. И не почувствовал его ответное тепло. Ну-ка, еще раз. Почувствуй, как красиво он изогнут, какой сильный… Лук ответит.
Телемах бережно прикоснулся ладошкой к налучью, погладил, потом осторожно провел пальчиками, — видно, понравилось, потому что провел еще и еще… И вдруг закричал:
— Мама, он теплый! Он откликается!
— Не кричи, всех в лесу распугаешь. Молодец, вот теперь можно и тетиву надевать.
Началась учеба, часто нелегкая, иногда до слез, потому что, как ни просил, лук еще плохо слушался маленьких рук. Пенелопа поощряла:
— Ничего, ты устал, лук тоже. Дай отдохнуть ему и себе, поговори, объясни, что ты просто еще не умеешь, потому не получается сразу…
— А ты тоже так училась?
Пенелопа вспомнила свою собственную учебу. Да, она училась вместе с братьями в Спарте, и никаких скидок на то, что они девчонки, не было, все на равных — стрелять, бегать, прыгать, даже бороться. Девушки уже боролись только между собой, а вот девочки и с мальчишками. Руки сильные, ноги тоже, глаз точный, потому и выстрелы меткие. Пенелопа была отменной лучницей.
Телемах даже обиделся, когда мать решила, что на первый раз достаточно:
— Я не маленький! Я не устал!
— Сорвешь руку, не сможешь несколько дней стрелять, все, чему успеешь научиться, за эти дни будет утеряно. К тому же и лук тоже устал. Нужно уметь вовремя остановиться.
— А ты умеешь?
— Не всегда.
Телемах недоверчиво покосился на мать, ему казалось, что уж она-то умеет все!
Эвриклея осторожно поинтересовалась:
— Царица, ты учишь сына стрелять?
— А что мне делать, если не хотят учить те, кто должен бы?
— Правильно.
Но куда трудней отвечать на вопросы сына: где отец и почему не спешит домой?
— Оракул предсказал, что Одиссей вернется через двадцать лет.
Это можно сказать взрослым, они поверят в любые пророчества или россказни. А как объяснить ребенку, что такое двадцать лет, почему его отца нет, если он жив? Для малыша оправданием может служить только одно: отец совершает подвиги.
Пенелопа так и сказала.
— Как Геракл?!
— Ну… почти… как Геракл…
— А какие?
— Отец вернется и расскажет нам.
— А ты знаешь?
Когда такой вопрос повторяется изо дня в день, приходится придумывать отцовские подвиги. Малейшая зацепка у Пенелопы превращалась в яркий рассказ о том, как было дело и что думал по любому поводу Одиссей.
Как отвлечь внимание сына от не слишком красивых поступков отца и его приятелей? Да и как война может быть красивой?
Одиссей обманом проник в Трою под видом нищего и выкрал священный для троянцев палладий? Поговаривали, что помогла Елена… Насколько Пенелопа знала двоюродную сестру, та вообще могла организовать кражу. Но разве можно не рассказать в красках то, как крался темной ночью Одиссей по городу, как случайно в темном переулке наткнулся на гулявшую (что она делала ночью в темном переулке?) Елену, та не выдала родственника и даже помогла, как рисковал Одиссей жизнью, проникнув в храм, а потом выносил палладий… Пенелопа живописала подвиг мужа не только Телемаху, вернее, рассказала что-то вроде сказки мальчишке, а на следующий день поняла, что Телемах поведал услышанное приятелям, и пошло…
Что делать? Признаваться, что все, кроме самого факта кражи священного палладия, выдумала? Но это означало пасть в глазах сына. Пришлось рассказывать всем. С каждым днем история обрастала подробностями, словно Пенелопа сама ходила вместе с мужем по темным закоулкам Трои.
Возмутился Евпейт:
— Ты-то откуда знаешь? Все это мог бы рассказать Одиссей, но не кто-то приплывший из Троады.
Он прав, он тысячу раз прав, множество глаз впились в лицо царицы. Но у Пенелопы не дрогнул ни один мускул:
— Мне поведал не Одиссей, а Афина. Богиня показала, как было дело.
На мгновение установилась полная тишина, потом она взорвалась почти криками мольбы:
— А про моего спроси, царица?
— А об Антифате?
Пенелопа развела руками:
— Не могу. Богиня показывает только Одиссея и только то, что захочет сама.
— Скоро они домой-то?
— Одиссей не скоро, остальные не знаю.
Блестящие глаза Телемаха были наградой и искуплением вранья одновременно. Ради них стоило лгать даже о богине Афине.
На песок пристани вытащен корабль. Это не торговое судно, но пришло не таясь, потому бояться не стали. Да и вообще, после случая с пиратами Ликета на остров больше не приплывали грабить, прошел-таки слух, что хозяйка с чудовищем знается. Пенелопа не возражала, пусть боятся. А потом стали поговаривать и про помощь Афины…
Но куда больше помогли нанятые с помощью отца охранники. Пенелопа понимала, что их помощь куда действенней, чем даже богини, которая еще неизвестно, пожелает ли помочь…
На сей раз корабль приплыл ненадолго, нарочно завернув от Пилоса. Мудрый Нестор не забывал, что новости нужны всем, особенно если это новости о живых.
Нежданных, но таких желанных гостей принимали, как самых дорогих, дороже было бы только возвращение самого царя. Пенелопа, хотя и правила Итакой единовластной хозяйкой, все же попросила Лаэрта приветствовать прибывших от имени Одиссея. Но те сами передали приветствия от сына, мужа и отца.
— Радуйся, Лаэрт! Жив ваш Одиссей и даже здоров как бык.
Трою взяли во многом благодаря хитрости Одиссея. Это его придумка с конем помогла проникнуть за стены города и открыть ворота изнутри.
Даже на Итаке нашлись сомневающиеся, что троянцы столь глупы, что поверили в нежданный подарок ахейцев.
— Они что же, не видели, как ахейцы строят этого огромного коня?
— И у ворот не было стражи?
— Что же троянцы не заметили дверцы, через которую внутрь забрались ахейцы?
Сомнения? Как можно сомневаться в хитрости и доблести царя Итаки?! Кто, как не он, совсем недавно под видом нищего пробрался в Трою и украл священный палладий? Кто, как не Одиссей, мог придумать такую хитрость, как конь с воинами внутри?! Конечно, ему помогла Афина, она сделала троянцев невнимательными, она всегда помогает Одиссею. И его жене с сыном тоже помогает!
Пенелопа привычно внушала и внушала всем, что Одиссей не просто хитрец, он герой, причем из тех, кому помогают боги. Иначе нельзя, иначе веру в отца потеряет Телемах, а ждать еще долго, прошло меньше половины срока.
Теперь уже все верили в пророчество. Как не поверить, ведь никто не ожидал, что война с Троей окажется столь долгой, никогда и никто не воевал у чужих берегов по десятку лет, но оракул сказал, что Трою будут осаждать десять лет, и вот пожалуйста — только на десятый год удалось перехитрить троянцев.
А кто это сделал? Одиссей!
Телемах ходил гордый, словно это он подсказал отцу хитрость с конем. Мальчишки смотрели на царевича с завистью — повезло же иметь такого отца!
А Пенелопа задавалась вопросом: а что же дальше? Десять лет войны вместе со всеми, но Трою взяли, пора бы и домой. Где будет отсутствовать Одиссей еще столько же? Ответа не было, предсказатель Тиресий далеко, если вообще жив, он был стар, когда Одиссей ездил узнать судьбу.
Но царица больше не желала никаких предсказаний, достаточно, лучше жить, не зная будущего, чем мерить это будущее предсказанными годами.
На Итаку прибыл корабль с черными парусами…
Только увидев такие, Антиклея взвыла утробным голосом. Пенелопа молча смотрела, как вытаскивают на берег «вепря», как прямо в воду прыгает Навплий, как он идет мрачный, весь почерневший… Ни одна черточка не дрогнула на лице молодой царицы, хотя и без слов было ясно, какую весть привез Навплий.
Он действительно подошел к Антиклее, опустил голову и тихо произнес:
— Паламеда убили…
— А… Одиссей?..
Навплий только сокрушенно развел руками. Антиклея взвыла снова, она распустила волосы и принялась царапать себе лицо ногтями.
— Где погиб Одиссей? — Голос Пенелопы почти спокоен, словно спрашивает не о муже, а о чужом человеке. Этого спокойствия Лаэрт ей простить не смог, хотя стоило бы прислушаться и к вопросу, и к ответу.
Навплий ответил уклончиво:
