Ярослав побледнел: сотни раз ждал он этого мига, сотни раз, будучи в объятиях одной, ожидал, что вот-вот зайдет другая. Сколько раз они неминуемо должны были столкнуться, но этого все не происходило. И вот теперь, когда Ярославу, чтобы из всего этого выпутаться, оставалось только выздороветь, к тому же когда Барбара никак, ну просто никак не должна была здесь появиться, это случилось.
— Сволочь! — подойдя вплотную к Ярославу, закричала Барбара. — Вот оно, значит, что! Вот, значит, почему к тебе без стука не входить! Так, значит, ты нам обоим все это время голову морочил! Ловкий обманщик!
— Знаешь, Анна, — резко разворачиваясь к ошарашенной Зелинской, продолжала Барбара, — почему он на тебе не хочет жениться? Потому что все это время, признаваясь в любви тебе, он клялся в любви и мне. Почему ты так и не сказала, что он — отец твоего ребенка? Если бы я это знала раньше…
— Ярослав? Это правда? — не веря своим ушам, проговорила Анна.
— Правда, правда! Не веришь? Видишь, он молчит, указывая на присмиревшего Ярослава, усмехнулась Кучиньская. — Прелесть моя, говорил? Солнышком называл? Вижу, что называл, — заметив, как побледнела Анна, торжествующе ответила Кучиньская.
— Скажи, Барбара, вы давно… — Анна запнулась.
— Давно, Анна. Думаю, этот подлец не стал еще отцом…
Что же дальше сказала Барбара, Ярослав не услышал — ее остальные слова потонули в крике разгневанной Анны:
— Паршивец! А еще боярский сын! Отродье ты бесово, а не боярский сын! Теперь мне ясно, о чем вы со Стовойским тогда толковали. Он, наверное, видел, как Барбара от тебя уходила, — верещала Зелинская. — Вот, значит, какие у тебя делишки были, а я-то, дура, и в самом деле верила, что Ян тебе поручения давал.
Анна метнула странный взгляд на Барбару, Барбара ответила ей тем же, и не успел Евсеев оглянуться, как обе разгневанные женщины налетели на него с кулаками, повалили на пол и стали изо всех сил его хлестать. Начали руками, потом схватили какую-то тряпку…
Ярослав, помня, что Анна беременна, боялся навредить ребенку и потому поначалу не сопротивлялся. Однако злоба женщин все нарастала и нарастала; Бог знает, чем бы все это могло кончиться, и вскоре Евсеев не выдержал. «Черт с вами, склочные бабы», — подумал он и с силой отшвырнул налетевшую на него Барбару.
Кучиньская, отлетев до самой двери, с грохотом плюхнулась на пол, а испуганная Анна так и не рискнула подойти к Ярославу. Евсеев тем временем быстро поднялся, и теперь уже Анне с Барбарой предстояло выслушать его гневную речь.
— Думали, я так и буду терпеть? Привыкли, что я добренький, — отряхиваясь, прогремел Ярослав. — Что вы на меня налетели, словно на дикого зверя? Разве я вас силой заставлял со мною быть? Разве вы сами того не хотели? Неужто вам плохо со мною было? Разве я не старался для вас обеих? Анна, тебе я это только что говорил. А ты, Барбара, разве забыла о моей помощи? Ведь до сих пор ты свою госпожу в глаза не видела, а теперь ты у нее на хорошем счету. Разве не так?
Обе служанки, ни разу не видевшие Ярослава в такой ярости, в ужасе молчали.
— И с чего это я обманщик? Анна, я ведь тебе говорил, что нет у меня жены, так Барбара мне не жена. Барбара, — поворачиваясь к другой женщине, допытывался Евсеев, — а ты разве спрашивала, есть ли у меня другая? Ни разу. Так в чем вы теперь меня вините?
— Что ж, — внезапно перестав горячиться, продолжал Ярослав, — наверное, так даже лучше. Не цените вы мою заботу, и не надо. Чтобы даже ноги вашей на моем пороге не было, слышите? — угрожающе приказал Ярослав. — Никогда.
Ни Анна, ни Барбара так ничего и не смогли ответить обидчику; громко хлопнув дверью, Ярослав стремительно ушел, и его торопливые шаги еще долго гулким эхом отдавались в ушах обеих женщин.
Глава 30
Старания князей Вишневецких и Мнишека не прошли даром: слух о том, что царевич жив, разлетелся мигом. Выжидать больше было незачем — через два дня после разговора Мнишека и Григория о Марии Юрий сообщил Отрепьеву о том, что пора отправляться в Краков — искать поддержки у польского короля.
Как возникло такое внезапное решение, Гришка мог только догадываться, на самом же деле все было очень просто. Пока сендомирский воевода старательно пытался свести свою дочь с новоявленным царевичем, Вишневецкие обивали пороги Сигизмунда в надежде, что король примет самое живое участие в этом деле. И его королевское высочество соблаговолил взглянуть на царского отпрыска.
Григорий отправился в дорогу вместе с Константином Вишневецким и Мнишеком в тот же день и, как казалось, без приготовлений — просто напросто к этому дню Юрий был готов уже давно. Так что в конце марта, после мучительного переезда по разбитым весенним дорогам, Отрепьев наконец прибыл в польскую столицу.
Тем не менее прежде, чем отправить Григория пред ясны очи Сигизмунда, сендомирский воевода решил повременить. Встреча могла не принести требуемого результата: двое из самых влиятельных государственных людей в стране — Ян Замойский и Ян Карл Ходкевич — убеждали короля не вмешиваться в это дело. Григорию, а следовательно, Мнишеку и Вишневецким предстояло добиться расположения сенаторов.
Юрию не пришлось долго раздумывать над тем, как этого добиться, и почти сразу же по прибытии в столицу пан Мнишек устроил пир для тех из своих сотоварищей по сенату, которые были тогда в Кракове…
С детства ждал Григорий тех дней, когда он будет жить в богатстве и роскоши, а когда возник план выдать себя за Димитрия, сомнений в том, что именно так и будет, у него уже не было. Но впервые Отрепьев почувствовал это не в замке Адама и не в замке Константина, и даже не в Самборе, наслаждаясь всеми благами гостеприимного хозяина. Только собираясь на пир, созванный Мнишеком, Григорий первый раз ощутил себя царевичем.
В богатой, воистину достойной царского сына одежде, удачно скрывавшей недостатки стана, окруженный ставшей теперь многочисленной свитой, в которой было много знатных московских людей, входил он в огромную залу под пытливыми взглядами польских вельмож.
Среди присутствующих воцарилось молчание, а потом легкий, едва слышный шепот, словно шелест листьев на ветру, пронесся по зале.
— Вроде бы неказист, но поступь царская!
— Верно, не сказать, что красавец, но какой взгляд — жгучий, огненный, — переговаривались паны — в том, что перед ними находится истинный царевич, никто не сомневался.
Прислуга проворно подносила блюда, разливала лучшие венгерские вина, а меж тем Мнишек со всем радушием гостеприимного хозяина представлял гостям Отрепьева. У Григория от обилия лиц, каждому из которых приходилось уделить внимание, вскоре начало пестрить в глазах, закружилась голова, и он прекрасно осознавал, что из всех здесь собравшихся позже с великим трудом вспомнит разве что нескольких.
Пожалуй, только одно лицо Отрепьев не мог бы забыть никогда: среди гостей Мнишека был папский нунций Рангони. И дело было не в том, что его черная сутана резко выделялась на фоне ярких одежд вельмож, и даже не в том, что все здесь присутствующие относились к нему с большим уважением. За этими резкими чертами: пронзительными черными глазами, крючковатым, словно у хищной птицы, носом, узким подбородком чувствовалась сила, сила и мощь приводящего в трепет ордена иезуитов.
На этом пиру Григорию не удалось переговорить с Рангони, но то ли по внимательным взглядам, которые время от времени бросал на Отрепьева нунций, то ли повинуясь собственному чутью, но Григорий решил, что нунций непременно ему поможет…
Приметив этого человека, Отрепьев тем не менее расточал все свое обаяние направо и налево, Мнишек не упускал замолвить словечко о том, что доводы в пользу претендента все множатся, а гости тем временем пировали.
Однако, несмотря на все старания Мнишека и обаяние Григория, который, вне всякого сомнения, произвел на присутствующих должное впечатление, доводы воеводы не достигли намеченной цели — гости не обнаружили особого расположения присоединиться к этому делу…
— Эх, и устал же я сегодня, — присаживаясь после пира рядом с Отрепьевым, пожаловался ему Юрий. — Малого наши с тобой старания стоили — сенат нас не поддержит. Сейм, вероятнее всего, — с сожалением произнес Мнишек, — тоже.
— Да уж… грустно вздохнул Гришка — он думал о том, что не видать ему теперь Марины, как своих ушей.
— Ничего, не переживай, — приободрил Отрепьева Мнишек, будет и на нашей улице праздник. Не так плохи наши дела, Димитрий, как это кажется.
Григорий вопросительно посмотрел на Юрия, и воевода, заметив взгляд Отрепьева, оглянувшись, тихонько ему прошептал:
— Что ж, пусть сенат не соглашается, пусть сейм нас не поддержит, но, в конце концов, последнее слово всегда говорит король.
— Но ведь король не может не считаться с их мнением? — недоверчиво спросил Гришка.
