...Гестаповец с круглыми ледяными глазами сидел за столом, не сводя тупого жесткого взгляда с Шуры. На ней, вместо платья, болтались лохмотья, лицо было в ссадинах и синяках. Она не могла стоять — её поддерживали двое охранников.
Ты большевичка? — спросил переводчик.
Шура подняла голову. Да, этот немец совсем не похож на того, седого, улыбнувшегося ей. Твёрдым голосом она ответила:
Я советская школьница.
Где взяла ампулу с ядом? — допытывался переводчик.
Подобрала на полу в госпитале.
Украла?
Я уже ответила,— повторила Шура.
Ты хотела вылить яд в молоко?
Если б хотела, то вылила бы, не побоялась!
Но тебя остановила санитарка?
Вы лжете, вы просто фашистский холуй, мерзавец!
Переводчик торопливо перевёл её слова. Гестаповец сразу переменился в лице. Он встал из-за стола, взял пистолет. Его удивляла и злила смелость этой избитой маленькой, худенькой девочки.
Гестаповец вышел на середину комнаты и впился в Шуру глазами стервятника. Потом со всего размаха ударил её пистолетом в грудь.
Шура с коротким стоном упала на пол, стукнувшись головой о каменную стену подвала. Она хотела что-то сказать, но гестаповец ударил её сапогом в грудь и крикнул бешено:
Убрать!
Девочку вытащили волоком из комнаты и бросили в машину, дежурившую у подъезда. Она была без сознания, умирала.
Вову, Люсю и Жору ещё до вызова к гестаповцу жестоко избили. Люся стояла перед столом офицера и дрожащим голосом сквозь слёзы отвечала, что она ничего не знает. Она не имела права говорить больше, чем ей было позволено Вовой, как старшим товарищем. После безуспешных попыток добиться от Люси чего-нибудь ее пинком сапога, выбросили за дверь.
Жора и Вова были вызваны одновременно. Жора бойко прокричал приветствие «Хайль фюрер!» и прямо подошёл к столу, пошатываясь, но стараясь сохранить бодрый вид. Вова следовал за ним. Гестаповец, видимо, принял ребят за простачков. На них были старые пиджаки с длинными рукавами, сползающие с бедер брюки. В этих костюмах они казались совсем заморышами, щуплыми и забитыми мальчишками.
Они рассказали, что весь день возили ящики с продуктами для госпиталя и Шуру с утра не встречали. Это же подтвердили Эльза Карловна и Макс. Гестаповец определил, что виновата во всём только Шура, однако для устрашения и «порядка» избил ребят до такой степени, что они самостоятельно не могли выйти из подвала. Выброшенные за дверь, они лежали там до тех пор, пока гестаповец не уехал. Только под утро Макс помог им добраться до голубятни и трое суток ухаживал за ними украдкой от Эльзы Карловны.
* * *
Наступили тяжёлые дни. Шура не вернулась. Все поняли, что больше её не увидят... Жестокая расправа заставила Вову, Жору и Люсю задуматься: как быть дальше, что делать? Сидеть сложа руки они уже не могли, однако, как ни душила злоба к фашистам, действовать надо было очень осторожно: за каждым их шагом следили.
Однажды Максу и Вове пришлось вместе ремонтировать забор. Они работали молча. Когда Макс присел отдохнуть и закурил, Вова сел рядом. Деревья скрывали их от посторонних глаз. Вдруг Макс спросил:
Это правда, что ваша девочка вылила яд в молоко для солдат?
Нет, неправда,— сказал Вова.
Но рассказывать, как было дело, он не стал. Говорить об этом с Максом не хотелось, он не поверит...
Тогда почему же её убили?
Ваши убили уже многих из нас... И Аня погибла и Юрку увезли в лагерь умирать. Что ни день—мученье, смерть... Вы ведь сами всё видите...
В словах Вовы Макс почувствовал горькую правду, упрёк, это обожгло его сердце ещё и потому, что в последние дни он сам всё сильнее испытывал жестокую несправедливость.
Фрау Эйзен, ни с того ни с сего нарушив договор, наполовину уменьшила ему плату. Он пробовал протестовать, и тогда на голову его обрушились угрозы.
Я,—кричала фрау Эйзен,— помогаю фюреру и Германии, а ты ешь мой хлеб! Ты неблагодарный! Я отправлю тебя Туда, где ничего платить не будут и спустят с тебя шкуру!
Вначале Макс думал, что всё обойдётся, фрау Эйзен одумается. Но вышло не так. На следующий день его вызвал агент гестапо и заявил, что располагает документами, уличающими его в преступлениях против фюрера и Германии.
— Теперь я подследственный немец, неблагонадёжный,— закончил Макс дрожащим голосом.— Да, ты прав, мальчик, вот какие у нас порядки!
Весь день Макс был скучный, неразговорчивый, жаловался на плохое настроение, точно чувствовал, что с ним произойдёт какая-то неприятность.
Под вечер в имение привезли раненых с Восточного фронта. Помогая разгружать автобус, Макс поднял какой-то листок, свёрнутый вчетверо. Отойдя в сторону, он развернул листок и не смог от него оторваться. Это была русская листовка на немецком языке, которую, наверное, обронил кто-нибудь из солдат. Макс прочитал её несколько раз, свернул и положил в карман. Офицер, стоявший около машины, сделал ему повелительный жест, подзывая к себе. Макс подошёл к нему. Офицер строго спросил:
Вы листовку читали?
Никак нет! — ответил Макс.
Я требую вывернуть карманы! — кричал он.
- Господин обер-лейтенант, я ничьих карманов не проверяю и вас прошу не проверять моих.
Офицер ударил Макса костылём. Жора и Вова прильнули к окну голубятни как раз в тот момент, когда у автобуса поднялась возня и раздались крики.
- Гляди, гляди, Макс дерётся! Вот это да! — закричал Жора.
Но Макса уже уводили. Избитый, беспомощный, он ещё больше согнулся, еле ступая на больную ногу. Злобным взглядом провожали его за ворота Эльза Карловна, Лунатик и раненые офицеры. Только двое русских мальчиков — Вова и Жора — с сочувствием глядели ему вслед. Но Макс их не видел.
Когда Макс и сопровождающие его солдаты скрылись за изгибом каменного забора, Вова со вздохом сказал:
«Неблагонадёжный» немец вряд ли вернется в имение.
Да, упекут его в тюрьму, хоть он и немец.
Мальчики понимающе поглядели друг на друга, может быть, впервые заметив, как они оба выросли, возмужали, стали разбираться в таких вопросах, которые ещё год назад казались им неразрешимыми.
Нельзя их в покое оставлять,— сказал Жора, провожая ненавидящим взглядом Эльзу Карловну, входившую в дом в сопровождении офицера на костылях.
Помнишь, как у челюскинцев на льдине газета называлась? — как бы невпопад ответил Вова.
Не помню.
Хорошее название они придумали: «Не сдадимся!»
Не сдадимся. Драться будем. Да? — повеселел Жора.
Угадал,— ответил Вова,— будем, обязательно будем!
Пойдём вниз, не надо Люсю одну оставлять.
Они спустились с лестницы в обнимку. Им, казалось, что ступеньки выстукивали с сердцем в лад: «Не сдадимся! Не сда-дим-ся!»
Часть третья
ГАНС КЛЕММ
Ганс Клемм — член гитлеровской партии национал-социалистов был командирован на завод нового оружия. Инженер но образованию, фашист по убеждению, он получил назначение мастером в цех, где начинялись головки фаустпатронов[20] секретным взрывчатым веществом, обладающим огромной силой сосредоточенного взрыва.
На заводе Ганса Клемма никто не знал. До сорока лег он прожил в Западной Германии и ни разу не бывал дальше Эльбы, а теперь собирался ехать на службу в Восточную Германию.
Старый холостяк, страшно беззаботный и всегда нагловато-весёлый, Ганс Клемм перед отъездом в Берлин расхвастался в кабачке о том, какое важное получил он назначение. Его болтливостью воспользовались подпольщики.
Отъезд Ганса Клемма ожидался со дня на день. Его уже ждали на заводе, но дело задерживалось из-за оформления специальных документов, которые он поехал получать в Берлин лично.
Получив документы, Ганс Клемм, насвистывая весёлый мотивчик, зашёл в один из дешёвых ресторанов Берлина, чтобы пообедать, выпить на радостях и вечером на собственной машине «Оппель адмирал» выехать на завод по автостраде Берлин — Бреслау.
Подпольный комитет имени Эрнста Тельмана хорошо изучил характер, манеры и привычки Ганса Клемма и подготовил ему двойника, который, вместо него, должен был прибыть на завод и развернуть там подпольную работу.
За Гансом Клеммом было установлено наблюдение. Поэтому, когда он вошёл в ресторан, его ждал там человек.
Все столики были заняты. В маленьком ресторане, торговавшем пивом, было всегда многолюдно,— он стал любимым местом средних чинов гитлеровской армии и тыловых гитлеровцев, которые часто после службы заходили сюда, чтобы выпить пива или вина, послушать музыку, а также последние новости с фронтов «из первых рук», то есть от прибывших в отпуск офицеров.
Человек, которому было поручено встретиться с Гансом Клеммом, уже сидел за единственным столиком, не занятым, кроме него, никем. Ганс Клемм не сразу увидел свободный столик, но, пройдя вперёд, понял, что мест нет, и повернул к выходу. Как раз у входа, в углу, за столиком на три персоны сидел человек в костюме лётчика. Ганс Клемм подошёл к нему и, приветствуя «Хайль Гитлер», спросил:
