Что ж ты в доме увидел?— спросил Жора.
В доме, ребята, всё вверх дном! Ясно — удирать собираются, вещички укладывают. Гильда мамаше чуть в волосы не вцепилась — видно, всё хочет с собой забрать, да укладывать некуда. А этот, гроссфатер, старается внучку оттащить, да куда ему!
До чего же на них смотреть гадко!—поёжилась Люся,— Я как-то видела, как мать с дочкой считали деньги. Глаза у них жадные, руки трясутся. Они, как увидели меня, даже задрожали. Гильда деньги руками прикрывает, а фрау на меня замахала: мол, уходи! Испугалась. Думает, все такие же, как они, грабители проклятые! — Люся покраснела и сжала кулаки.
Ты чего расстраиваешься? — пожал плечами Жора.— Разве они люди? Только что на двух ногах и хвоста не видно, а так — волки настоящие.
Ну, какая у них цель в жизни? — вслух размышлял Вова.— Нажраться до икоты, побольше для себя урвать, нажиться на чужом несчастье. Макс вот говорил: семья для них — главное. Но они и в семье друг другу горло перегрызут за копейку. А чего уж говорить о таких, как Макс! Они его в тюрьму загнали, а жену и детей лишили куска хлеба.
И каждый вспомнил свою семью, родной дом, который был маленькой частицей их Родины, со всеми её большими трудами, планами, радостями.
Люсе ещё десять лет не минуло, а она уже в мечтах видела себя инженером транспорта. Как серьёзно, любовно и увлекательно говорил с ней об этом отец! Он принёс ей однажды чудесную книжку с картинками, и, читая её, девочка решила, что она обязательно откроет что-нибудь из того, что ещё не открыто, только бы не опоздать...
У каждого с детства было что-то своё, заветное. В сердце каждого созревала и ширилась любовь к Родине, жажда принести пользу людям делами рук своих. Им светила с колыбели, их вела за собой вперёд звезда коммунизма. Какое это счастье — жить свободно, во имя великой, справедливой цели...
Охваченные этими мыслями, подростки сидели молча, и солнечные лучи, пробиваясь сквозь ветви, осыпанные первыми цветами, пробегали по их не по возрасту серьёзным лицам...
Как хорошо, тихо. — сказала Люся.
И в тот же миг из дома донеслись истерические вопли Гильды.
Вот это да! Мордобой пошёл в хвалёной фашистской семейке. Ты знаешь, Вова, я уверен, они друг друга с тележки спихнут, лишь бы барахло увезти,— заметил Жора — Таким всё равно, что с их Германией будет, лишь бы шкуру свою спасти. Вот увидишь, если туго придётся, Эльза и папашу тут бросит.
Довольно, довольно про этих уродов!
Люся подбежала к дереву, сорвала цветок и вколола его в волосы. Ее голубые лучистые глаза сияли сейчас такой радостью, что Вова даже зажмурился. «Вот она какая стала!»— впервые подумал он, заглядевшись на Люсю. Две тугие косы, венчиком уложенные на голове, придавали её лицу какую-то особенную милую прелесть. Открытый высокий лоб прорезала едва проступавшая морщинка. Старое узкое платье, из которого она давно выросла, плотно облегало стройную фигуру и даже казалось не таким уж ветхим. В движениях её загорелых, огрубевших от работы рук уже не было детской угловатости.
Завтра день моего рождения, ребята,— объявила Люся.
Как? — удивились мальчики.
Все эти годы они старались не вспоминать, что есть в жизни их особенные счастливые праздники.
Так сколько же тебе лет?
Шестнадцать!
Ну, кто из нас самый старший? — огляделся Вова.— Я! Мне уже почти семнадцать! Сейчас бы я в девятом учился, давно бы комсомольцем был.
Скоро будешь,— уверенно сказал Жора.— Да, я считаю, ты и так настоящий комсомолец.— И он впервые по- взрослому пожал Вове руку.
Пойдёмте, всё-таки,— забеспокоилась Люся,— а то вдруг хватятся!
Но их отсутствия никто не заметил. Долго ещё из дома доносились споры, крики, стук молотка. Только перед самым обедом вышла во двор заплаканная Эльза Карловна и позвала ребят. Наконец всё выяснилось. Завтра утром фрау Эйзен с дочерью собирались ехать, забрав с собой наиболее ценные вещи и двух коров. Вова и Люся должны были их сопровождать. Жоре было приказано остаться со стариком в усадьбе.
Вечером ребята горячо обсуждали, ехать или отказаться наотрез. Очень страшно было расставаться. И так уж их мало осталось. Успокаивало только то, что фрау Эйзен должна была вернуться в имение за остальным имуществом.
Что ж,— решил Жора,— пока Красная Армия далеко, никуда отсюда не убежишь. В этой фашистской Германии корки хлеба не достанешь. Здесь многие готовы тебя схватить и в гестапо сдать. Лучше поезжайте, да постарайтесь вернуться поскорее.
Вова и Люся с грустью согласились, что так будет правильнее:
Ну ладно, Жора. Жди нас, будь осторожен,— сказал Вова. — Когда вернёмся, наши уже близко будут. Удерём и пойдём навстречу...
Всю ночь в имении Эйзен шли сборы в дорогу. Наконец Эльза Карловна открыла вделанный в стену потайной сейф, вынула оттуда пачки денег, пересчитала их и уложила в жёлтый кожаный чемодан. Затем быстро выбежала из комнаты и, вернувшись, что-то прошептала на ухо старику. Тот растерянно посмотрел на неё, на окна, на чемодан, потом с усилием поднял его и неслышно шагнул к двери, чтобы вынести и спрятать деньги.
ЗА ОДЕР!
На рассвете Эльза Карловна приказала грузить на автокачку ящики, чемоданы, ковры. Сзади за повозкой привязали двух коров. Все кое-как расселись в нагружённой доверху повозке и выехали по направлению к Берлину.
После отъезда друзей Жора совсем было приуныл. Дни и ночи теперь тянулись мучительно долго, было одиноко и тоскливо.
Однажды на рассвете Жора вышел во двор, чтобы дать корм скоту. Стояла та особенная тишина, которая предвещает тёплый солнечный день. На голубом, чистом небе угасали последние звёздочки. На востоке разгоралась заря. И вдруг среди этой тишины послышались какие-то глухие звуки, похожие на отдалённые раскаты весеннего грома. Они то усиливались, то ослабевали. Жора понял: это гром орудий! Он бросился на чердак.
Но с чердака не удалось ничего увидеть, а раскаты слышались даже слабее, чем на земле.
Но всё-таки это, несомненно, била артиллерия.
— Красная Армия идёт за Одер! Сюда идёт!— прошептал Жора, прижимая руки к груди.
С этого дня Жору не покидало радостное предчувствие скорого освобождения и тревога за друзей. Лунатик стал теперь удивительно рассеянным. Он бесцельно бродил по двору, ни на что не обращая внимания.
Жора чувствовал себя свободнее. Он рано ложился спать, а перед рассветом вскакивал, снова и снова прислушивался к отдалённым раскатам артиллерийского грома и до боли в глазах смотрел на восток. Каждое утро ему представлялось, что уж сегодня обязательно придут родные люди в серых шинелях.
***
Эльза Карловна с дочерью сидели в это время в автокачке, обтянутой брезентом, похожей на фургон, и медленно ехали в глубь Германии. Хозяйка сама правила лошадью; Гильда отсыпалась на пуховиках, а сзади шагали Люся и Вова, подгоняя коров. Ехали днём и ночью, но продвигались вперёд медленно из-за частых заторов на дорогах.
За несколько дней Эльза Карловна постарела, обрюзгла. Когда фургон подолгу стоял на дороге, она плакала и с ненавистью поглядывала на Вову и Люсю, словно это они выгнали её из насиженного гнезда и заставили скитаться по развороченной, как муравейник, Германии.
Во время пути Вова и Люся могли свободно разговаривать. Они радовались, что настали чёрные дни и для мучителей. Но их терзала мысль, что с каждым днём они всё дальше уходят от своих освободителей. Шагали молча, понурые, думая об одном и том же: как бы поскорее вернуться в имение Эйзен. А вдруг там уже русские?
Однажды на остановке Люся куда-то ушла и долго не возвращалась. Вова встревожился и бросился её искать. Он нашёл Люсю сидящей под деревом. Незаметно подошел и стал за её спиной. Обняв колени руками и уронив на них голову, она тихо плакала.
Шура, Шурочка...— шептала Люся— Вот и ещё год прошёл... И нас всё меньше и меньше. Проклятая чужбина!
Наверное, услышав Вовино дыхание, она подняла заплаканные глаза:
Ты что?
А ты?
Я... я просто отдыхаю.
Вова сел рядом с ней.
Не надо, Люся, не плачь... Страшно вспомнить: не уберегли мы Шуру, виноваты. Но за неё отомстят. Мы отомстим! Ведь мы уже не те, что были тогда. Сама понимаешь.
Вове хотелось сказать Люсе что-нибудь такое, от чего бы ей сразу стало легко и хорошо.
Почему ты на меня так смотришь? — спросила Люся.
Вова смутился. Не зная, что сказать, он вынул из кармана
плитку шоколада и протянул Люсе. Она, удивлённая, взяла и неловко улыбнулась. Вова понял, что не так это получилось — он вовсе не хотел успокоить её, как успокаивают маленьких детей конфетками. Ведь они уже не дети. Ему стало неловко.
Но Люся правильно поняла его. Разломив плитку на две равные части, она сказала:
