Гитлера не было. После ужина он сразу ушел к себе. На завтрашнюю охоту фюрер тем не менее намеревался отправиться, и перед сном Рудольф еще раз напомнил отцу, что все должно пройти без эксцессов.
— Здесь нет охраны, это — грубейшее нарушение, за которое я несу ответственность, однако отговаривать его не считаю себя вправе. Поэтому у меня к тебе просьба, папа, не сочти это за цинизм, но нужно их… как-то утихомирить. Я имею в виду Германа и Роберта.
— В каком смысле утихомирить? — не понял его отец.
— Если ты читал Фрейда, то поймешь… Меня беспокоит завтрашняя охота. Ты думаешь, Роберт просто так спросил о ноже?
— Он выбрал себе первоклассный нож и два дамасских кинжала, но… Он же не сумасшедший, чтобы…
— Папа, ты плохо его знаешь. Ты плохо знаешь нас всех. Мы прошли через такое, после чего какой-то кабан с его жалкими клыками в полфута — детская игра.
— Что же нужно сделать? Поговорить с Робертом?
Нет, отец явно не читал Фрейда. Пришлось объясниться напрямую:
— Папа, ты же видишь, что Карин нездорова и Герман, по сути, один. А Роберт вообще без жены. Нельзя ли как-то решить эту проблему… на сегодняшнюю ночь?
— Руди… — Фридрих Гесс с некоторых пор смотрел на многое глазами сына, но тут он несколько поежился. — Карин — подруга Эльзы… Как же…
— Ну да, да, ты прав! Это я увлекся, конечно. Герману придется потерпеть, но Роберт… Ты пойми — он от отсутствия женского общества вообще не привык страдать. А тут еще Грета его дразнит.
Фридрих Гесс почесал в затылке. Размышляя, он несколько раз прошелся взад-вперед, поглядел на сына. Рудольфу этот взгляд не понравился.
— Папа, будем смотреть на все проще. В доме есть какая-нибудь бабенка? Роберт эстет, конечно, но, думаю, сейчас это не главное. Так есть или нет?
— Да найдется…
— Пусть отнесет ему что-нибудь из белья или фрукты. Дальше — его дело.
— Сынок, — Фридрих был все же сильно смущен, — подумай, удобно ли? Может быть, он уже отдыхает, а тут незнакомая женщина…
— Значит, выставит ее за дверь! Все, папа, договорились.
Рудольф ушел смеясь и рассказал все это Эльзе. Но она, вместо того чтобы тоже позабавиться, отвернулась от него к стене.
— Ты что, малыш? — не понял он.
— Ничего, — был ответ. — Спокойной ночи.
Было еще совсем темно, когда все в приподнятом настроении собрались за завтраком. Лей явился последним, с трудом сдерживая зевоту. Когда кавалькада всадников с егерями и десятком саней уже выехала со двора, Рудольф придержал коня рядом с плетущейся позади всех кобылой Роберта.
— Хочешь глоток папиной настойки для бодрости? Отлично действует.
— Он мне еще и выпить предлагает, — проворчал Лей. — Великий моралист! Вопит повсюду о партийной этике, а сам подсылает какую-то девку бешеную. Она мне всю ночь спать не давала. — И, заметив усмешку Гесса, возмутился всерьез. — Что я из себя представляю, мне самому хорошо известно. Но и тебе не мешало бы в себе разобраться. Или партийный долг — это одно, а обыкновенная честность — другое?
— А если так? — сквозь зубы произнес Рудольф.
Роберт не ответил. Пришпорив коня, он пустил его в галоп вдоль цепочки всадников; за ним тут же устремились ревнивый Геринг и впавший в раж Геббельс, который сидел верхом третий раз в жизни.
Гитлер ехал ближе к концу цепочки. Он держался в седле спокойно, не делая резких движений, почти не поворачиваясь, и не вызывал ничьих опасений. Рудольфу он признался, что чувствует себя при этом настолько неуверенно, что никогда не позволил бы себе показаться в таком положении кому-либо из посторонних или тем более сфотографироваться, чему Гесс был несказанно рад. Радовался он и тому, что сколько в себе ни копался, не находил и тени охотничьего азарта, хотя раньше ему казалось, что он его не лишен. Но это было к лучшему, поскольку давало ему возможность целиком сосредоточиться на главном безопасности Адольфа. Он решил взять ее полностью на себя, отпустив Гиммлера; Борману же не сказал ни слова, будучи уверен, что тот сам знает свое дело и будет его отлично подстраховывать. Адольф, однако, и сам вел себя дисциплинированно, четко заняв то место, которое указал ему Фридрих Гесс. Здесь кабан даже теоретически едва ли мог появиться, потому что для этого ему пришлось бы пересечь обширную поляну, проскочив мимо Геринга. Пойди он в обход, нужно было бы перехитрить Лея, а затем — что тоже представлялось немыслимым — и Фридриха Гесса.
Собаки держали зверя в буреломе, в довольно глубоком овраге. Их охрипшие голоса не смолкали ни на минуту. Егеря с трудом сдерживали тройку хрипящих бульдогов, которым предстояло поднять зверя из его убежища и гнать под пули охотников. Наконец коренастых кобелей спустили, и они молча покатились вниз по склону, по грудь проваливаясь в нетронутый снег. За ними рванулась и взятая в воспитательных целях Берта, едва не вывихнув Рудольфу плечо, за что получила чувствительный удар плетью вдоль хребта. Выросшая в городе, привыкшая к автомобилю и аэроплану, добрая и неопасливая псина искренне стремилась помочь, не ведая, как отличается ее собачья судьба от участи этих кобелей, брошенных в пекло страстей человеческих. Визг, вой, хрипы, ржанье лошадей, звук рожков и крики — любезная сердцу охотника музыка близкого апофеоза заставила сильнее биться и женские сердца.
Дамы, сбившиеся в кучку на удобном и безопасном возвышении, гадали, на кого выскочит белый кабан, то есть кому улыбнется фортуна — Герингу или Лею, занимавшим наиболее выгодные позиции, — и шутили, что глупое животное наверняка подставит лоб Борману, и тот оставит с носом обоих.
Внезапно все ахнули. Из-под заваленного снегом бурелома показалось настоящее чудовище — воистину природный феномен — хрипящий от боли и ярости гигантский самец-альбинос, а на нем, намертво впившиеся в плоть, висели три бульдога, снять которых можно было лишь с кусками кабаньего мяса.
Фортуна улыбнулась Герингу. К нему ломился зверь под аккомпанемент крутившейся вокруг своры, и Герман не сплоховал. Его пуля вошла точно в глаз, и кабан, три раза перекувыркнувшись, должен был остаться на снегу испускать дух, но зверь крутанулся влево, судорожным прыжком поднялся на ноги и уже вслепую, боком двинул на Лея, после выстрела Геринга с досадой отшвырнувшего свой карабин далеко в снег. Впрочем, будь он даже в руках у Роберта, это ничего не изменило бы. Кабан считался убитым — он получил смертельный выстрел, и то, что он продолжает двигаться, не имело значения. Это был труп, добивать который выстрелом мясника Роберт не стал бы из гордости.
— Что он делает? Сумасшедший! — заорал Гитлер, увидав в руке Лея широкий длинный и прямой нож.
Через минуту кабан снова закрутился на месте, оставив после себя кровавое пятно и три распластанных на снегу тела — человека и двух собак Зверь был, по-видимому, заговоренный. Какая-то сила развернула его еще левей и теперь понесла прямо на фюрера. Гесс осознал это не сразу — настолько немыслимым казалось ему все происходящее. Но туша продолжала неумолимо расти, и Рудольфа охватил суеверный ужас, «Если это смерть, — сказал он себе, — значит, так нужно, значит, это судьба… Но не для Адольфа».
И точно со стороны услыхал свой голос:
— Берта, взять!
Овчарка весело понеслась, едва касаясь лапами снежного поля. Оттолкнув Адольфа назад, за круп лошади, и с трудом ее сдерживая, Гесс увидел, как его Берта и окровавленный кабан сшиблись, как он тащил ее несколько метров вместе со все еще болтавшимся на нем бульдогом и наконец точно окаменел на бегу и ткнулся рылом в снег.
Вскочив на лошадей, они поскакали к опушке, куда первым уже подоспел Борман, за ним — Геринг и старший Гесс. Собаки скулили, но были живы. Роберт морщился, держась за бок, но уверял, что кабаний клык, распоров куртку и свитер, только пощекотал ему тело. Он подшучивал над бледным Герингом, советуя в следующий раз бить зверю из двух стволов сразу в оба глаза, чтобы его так круто не заносило.
Видя на лицах беспокойство, он взял у Бормана платок и сунул его под распоротую куртку, затем вынул совершенно чистым и тут же попросил помочь ему подняться, поскольку к ним стремительно приближалась группа перепуганных всадниц. Рудольф побежал обратно к кабану — посмотреть, что с Бертой. Он с трудом вытащил ее из-под туши, сильно помятую, со сломанной лапой, но живую. Третий бульдог все еще висел на кабане, вращая налитыми кровью глазами; он был цел и невредим. Тут Рудольфа точно током ударило — он обернулся, ища взглядом беременную жену, но Эльза как будто предвидела его внезапный испуг и издали помахала ему рукою.
Все общество медленно двигалось по полю, ведя под уздцы лошадей к забрызганному кровью трофею, на который дамы поглядывали с ужасом, словно еще не веря, что зверь больше не поднимется.
Рассмотрев кабана, все пришли к выводу, что рана в глаз была смертельной; смертельным был и удар в сонную артерию, нанесенный Робертом. Нож все еще торчал в ней по самую рукоять. Знатоки только плечами пожимали.
