Представьте: где-то на станции под Ростовом остановили состав с аммиачной селитрой из Рустави, посланный на отгрузку в Новороссийский порт. На другой станции под Хабаровском остановлены фосфаты, которые не доехали до Находки. А там уже все завалено мешками с нашими фосфатами: мы отгрузили сто тысяч тонн, это был огромный контракт. И у нас нет денег, чтобы платить докерам, а они почему-то отказываются работать без денег…
Разумеется, нам тут же стали выставлять штрафы, которые потоком шли в арбитраж. Самыми страшными были международные. Например, у нас две недели простоял в Новороссийском порту корабль, который должен был увезти в Испанию металлические порошки. В результате он ушел с одной десятой груза на борту, то есть практически пустой. С нас взяли деньги за недогруженный корабль и еще специальный штраф – пятьдесят тысяч долларов в день за эти две недели простоя.
Мы сразу же понесли колоссальные убытки. А валюты у нас не было вообще, и расплачиваться по международным счетам было просто нечем…
* * *
И тогда я как-то интуитивно почувствовал: если эту историю не вынести на публику, мы наверняка будем уничтожены! Я обратился к журналисту «Московских новостей» Геннадию Жаворонкову. Это был очень известный человек, соратник Сахарова, диссидент, заместитель Егора Яковлева в газете «Московские новости», которая выходила на русском и английском языках.
Жаворонков взял у меня интервью, которое начиналось так: «В редакцию пришел человек и заявил открыто: смотрите на меня, я первый легальный советский миллионер…»
И когда интервью было напечатано, оно неожиданно вызвало огромный резонанс во всей стране и даже в мире. Прежде всего были потрясены директора крупных заводов. Они стали задумываться над очень простыми истинами: благодаря своему труду и самоотдаче они вместе с рабочими заводов принесли государству огромную прибыль. Почему же, в таком случае, их заработная плата составляет такую мизерную величину?
Централизованная государственная система, обирая людей и не давая им возможности зарабатывать деньги, сама распоряжалась этими средствами по бесконтрольному усмотрению своих административных аппаратов ЦК КПСС, министерств и ведомств – от финансирования строительства БАМа до проекта поворота сибирских рек, чудом избежавшего реализации.
Если Тарасов смог заработать, чем мы хуже? Эта мысль проникла во многие головы россиян.
После публикации статьи меня впервые пригласили на телевидение выступить в программе «Взгляд». Позвонил ведущий Политковский и говорит:
– Мы хотим взять интервью, пожалуйста, приходите с человеком, который заплатил партийные взносы в девяносто тысяч рублей.
Когда Толя Писаренко узнал, что завтра нам надо быть на телевидении, он пришел в ужас:
– Ты что, с ума сошел – у меня дети в школе учатся! Как я могу появиться на экране телевизора с такими делами? Нет, ни в коем случае! Застрелюсь, но не пойду!
Я говорю:
– Толик, а что мне делать? Я уже дал согласие и чувствую, что нам необходимо срочно вылезти на экран.
Это действительно была чистая интуиция: в то время в СССР еще не существовало такого понятия, как общественное мнение. Оно формировалось в ЦК КПСС, обкомах, горкомах, райкомах и прочих комах и просто спускалось сверху вниз. А я решил поднять общественность, тогда это была совершенно революционная идея!
Уговорить Писаренко так и не удалось. В конце концов он кинул мне свой партбилет и в сердцах проговорил:
– Делай с ним что хочешь, я никуда не пойду! Можешь его показывать, только мою фотографию пальцем прижми!
Я взял партбилет Писаренко и пошел во «Взгляд». Они мне говорят:
– Давайте мы вас посадим спиной к зрителям.
– Зачем? – спрашиваю.
– Ну, это такой оригинальный ход, вам не обязательно показывать свое лицо телезрителям…
Началась передача… Политковский демонстрирует партбилет и говорит:
– Вот, смотрите, девяносто тысяч рублей принято! Этих кооператоров, которые получили по три миллиона, на самом деле двое. Но человек, который заплатил взносы, не пришел на передачу, он испугался и просто передал свой партбилет, а передо мной, спиной к вам, сидит другой кооператор. Вот пусть и расскажет, как он, спекулянт такого масштаба, сумел наворовать столько денег! У нас доктор наук получает триста рублей, мы, ведущие передачи, получаем по сто восемьдесят в месяц, а у вас три миллиона зарплата! И вообще, могу я вас называть по имени или этого делать нельзя? Давайте я лучше не буду…
Вот такую игру затеял Политковский. И тут я вдруг разворачиваю стул к камере и заявляю:
– Да не скрываю я свое лицо, и зовут меня Артем Тарасов!
Это произвело сильное впечатление, потому что все поняли: сценарием такое явно не было предусмотрено. И я «выиграл» это интервью. Я рассказал, к примеру, про наш минский филиал, который очищает стоки вод, получая металл. К тому времени мы уже производили новую продукцию из этого металла – пенометалл стоимостью сотни тысяч долларов, и я продемонстрировал принесенный с собой образец…
Я рассказал, как мы продаем кормовые фосфаты, которые никто не берет из-за наличия в них мышьяка, и привозим на эти деньги компьютеры. Я объяснил, что мы не спекулируем ими, а продаем программно-аппаратные комплексы, сделанные руками наших уникальных программистов, и аналогов этому продукту нет нигде в мире. И потребителями этих комплексов являются советские предприятия – от медицинских центров по лечению рака и болезней сердца до Института космических исследований….
А закончил я передачу шоковым заявлением, которое сделал неожиданно даже для самого себя:
– Сейчас наш кооператив подвергается проверке КРУ Минфина по поручению министра товарища Гостева, – сказал я. – Нас сегодня подводят под то, что мы преступники, и во время этой передачи вы тоже обращались ко мне, как к спекулянту. Так вот: я хочу, чтобы состоялся публичный, открытый судебный процесс, на котором должны доказать, что я преступник! Если докажут – мне положено либо пятнадцать лет тюрьмы, либо расстрел! Но если на процессе выяснится, что мы заработали все деньги честно, тогда министр Гостев должен быть уволен с работы с формулировкой «за несоответствие занимаемой должности»…
Публично сказать такое о министре СССР до сих пор не отваживался никто. Когда я ночью уезжал с передачи, Политковский был в панике. Он считал, что передачу «Взгляд» закроют немедленно, на следующий же день!
* * *
В три часа ночи Политковского разбудили и, сославшись на указание премьер-министра Николая Рыжкова, потребовали немедленно ехать на студию, чтобы переписать мое выступление на кассеты и передать в правительство СССР и в ЦК КПСС. Никто из руководства страны, естественно, программу не смотрел, поскольку «Взгляд» выходил в эфир очень поздно. Но кого-то из них явно разбудили и доложили прямо ночью…
Интересно, что последние, самые резкие мои заявления в эфире на видеомагнитофон почему-то не записались. Может, пленка кончилась или режиссеры от волнения не успели ничего сделать. Но вполне вероятно, что взглядовцы специально затерли последний кусок про министра Гостева. Так что в Кремль попало далеко не все…
Уже на следующий день от меня отвернулось множество людей. Со мной перестали общаться в Моссовете: Громину я звонил по десять раз, но он не подходил к телефону. О том, что кто-нибудь поддержит в Моссовете, и думать было смешно. В одно мгновение я стал каким-то политическим прокаженным…
А дальше посыпались письма. По-моему, за несколько недель их было получено несколько десятков тысяч. Пришлось создать во «Взгляде» специальную команду, которая сортировала письма на «за» и «против».
В итоге оказалось, что сомневающихся просто нет! Было два огромных мешка, по весу практически одинаковых. В письмах из первого мешка требовали немедленно расстрелять товарища Тарасова без суда и следствия, чуть ли не на Лобном месте, прямо на Красной площади! Авторы писем из второго мешка утверждали, что товарища Тарасова нужно было немедленно поставить вместо Николая Рыжкова – председателем Совета Министров…
Передачу обсуждали везде: в трамваях, в поездах, на кухнях, в рабочих коллективах. Общественное мнение разделилось ровно пополам, и это тоже случилось впервые в истории СССР!
Нас тут же стали осаждать толпы иностранных корреспондентов. Появилось Ассошиэйтед Пресс, агентство «Асахи», какие-то английские, американские издательства, японские газеты – в общем, тихий ужас! Французский канал «Антенн-2» немедленно стал снимать обо мне фильм…
Журналисты караулили меня везде, с утра до вечера. Проверяющие, видя такой поток иностранных средств массовой информации, пробегали мимо камер и фотоаппаратов в наш офис, прикрывая лица воротниками и газетами, и запирались там на ключ. А я завелся и стал давать интервью, тем более что делать особенно было нечего. Кооператив уже давно не работал, мы практически самораспустились…
