Таким образом, морфиномания не всегда является результатом страданий или огорчений. Некоторые употребляют опиум по той же причине, по какой многие курят, пьют или занимаются музыкой, — чтобы убить время, развлечься и наполнить смутными мечтаниями пустоту, остающуюся от праздной жизни. Вот почему в ту минуту, когда я это пишу, высшее парижское, а, может быть, также лондонское, берлинское и даже петербургское общества мирно отравляются. Завершив изложение причин морфиномании и не приступив еще к изложению ее ужасающих последствий, я считаю уместным хотя бы слегка коснуться ее этиологии.
Прежде всего постараемся выяснить, кто чаще подвергается морфиномании — мужчины или женщины? Если верить печатной статистике, то в числе морфиноманов значительно преобладают мужчины, а именно — их приходится 100 на 25 женщин. Но женщинам рано ликовать. Все врачи-практики единогласно утверждают, что морфиноманок намного больше, просто они более скрытны. Один автор, книга которого сейчас лежит передо мной, говорит даже, что они более лживы. Я не премину воспользоваться изложенными им фактами. Женщины, действительно, однажды поддавшись пороку, предаются ему без удержу. Состояние умственного помрачения, в которое они впадают, нарушает весь порядок их жизни меньше, чем жизнь мужчины, вынужденного зарабатывать средства для существования. Они не обращаются к врачам, вот почему их не вносят в статистику.
Весьма любопытен тот факт, что из 100 морфиноманов 51 принадлежит более или менее к медицинской среде, т. е. это врачи, студенты-медики, сиделки и сестры милосердия. Этот факт объясняется легкостью, с которой упомянутые лица могут доставать аппарат, необходимый для вспрыскивания морфия.
Должно быть, жить под влиянием этого яда весьма приятно, если столько людей готовы ради него на любые поступки. Да, но только не в начале. С морфиноманией происходит то же, что и со всеми другими порочными привычками — начало всегда неприятно. Кто не помнит, как горька была первая выкуренная им сигара? Какой пьяница не корчил гримасы, пропуская первую рюмку водки, а затем!.. С морфием повторяется та же история: первые впрыскивания причиняют боль, укол бывает весьма ощутим, затем часто следует тошнота и рвота, и это, пожалуй, самое счастливое обстоятельство, так как многие из-за него не идут дальше.
Но надо признать и то, что привычка образуется довольно быстро, и тогда возникает митридатизм: неприятные свойства яда ослабевают и исчезают. Введение опиума при таких условиях почти моментально производит общую чарующую затуманенность сознания, как бы уничтожение всего существа, вследствие которого реальная действительность исчезает и заменяется блаженной мечтательностью, и в самом начале процесса даже кажется, что ум стал более живым и острым. Это состояние очень похоже на то, которое испытывает умный человек и приятный собеседник после легкого опьянения.
Физические и нравственные страдания исчезают, все горести на время забываются:
"Всем известен, — говорит Баль, — знаменитый Гамлетовский монолог и то место, в котором принц восклицает, что если бы не боязнь неизвестности, то никто не стал бы колебаться перед возможностью забыть все житейские невзгоды и погрузиться в вечный мир, когда для этого достаточно прибегнуть только к стальному острию! Это острие, о котором говорит Шекспир, эта игла-освободительница, она в нашей власти. Уколом иглы мы можем заглушить нравственные страдания и изгладить из нашей памяти людские несправедливости и удары судьбы. Теперь легко понять непреодолимое могущество этого чудесного яда".
К несчастью, с морфием происходит то же, что с опиумом, — приходится постоянно увеличивать дозы для получения тех же результатов. Начинают приемы с сантиграмма в день, но вскоре приходится удваивать дозу, затем утраивать и т. д., иначе его действие сокращается. Спустя несколько недель, и самое большее через два или три месяца, морфиномания полностью укореняется и от нее уже не избавиться.
Чтобы блаженство не сменилось страшной пыткой, яд приходится вводить ежеминутно. Таким образом, несчастные маньяки волей-неволей должны постоянно носить при себе весь арсенал морфиномана, указанный мною выше. Во время прогулки, внезапно охваченные своей страстью или недомоганием, они вдруг останавливаются и скрываются в чаще. Другие вдруг нанимают карету, чтобы иметь возможность сделать впрыскивания.
Какая-нибудь великосветская дама во время оперного представления удаляется в глубину ложи: она чувствует неловкость, ее ум тускнеет, речь заплетается, и ей необходимо прибегнуть к морфию. Политический деятель, министр одной из европейских великих держав, вынужден каждый раз перед заседанием совета министров запасаться аппаратом для впрыскивания морфия: он делает себе укол перед произнесением речи.
Один весьма занятой врач, к несчастью, ставший морфиноманом, в день консультации вынужден был принимать большие предосторожности, в противном случае он начинал плакать и сокрушаться о болезнях, на которые ему жаловались пациенты, что, разумеется, не могло действовать на них ободряющим образом.
Один морфиноман, долго находившийся под моим наблюдением, а впоследствии состоявший при мне секретарем, на моих глазах впрыскивал себе несколько сантиграммов морфия каждый раз, когда я поручал ему что-нибудь написать или прочесть.
Без преувеличения можно сказать, что от морфиномании страдают все классы общества, не исключая низших. По этому поводу я вспоминаю свою службу в больнице, в которой мне довелось быть ординатором. Там установился обычай тайно от главных врачей успокаивать страдания больных впрыскиванием морфия. Я случайно стал свидетелем подобного факта и скоро искоренил эту прискорбную привычку, не поддавшись на мольбы больных и изолировав тех из них, кто был наиболее заражен этой страстью.
С другой стороны, кто в высшем обществе не помнит бедную герцогиню, умершую в 25 лет, которая искала в морфии забвение горестей и оскорблений, которыми ее осыпали?
Вместо того чтобы рисовать перед вами систематическую картину состояния, в которое впадают морфиноманы, я предпочитаю показать читателю, до какой степени может быть доведено злоупотребление морфием и какое умственное падение ожидает в конце концов лиц, предающихся этой страсти.
К., служивший в парижском муниципалитете, заболел какой-то неопределенной болезнью, которая, по всей вероятности, была не чем иным, как невралгией внутренних органов (nevralgie viscerale), а может быть и просто гастралгией. Для облегчения состояния больного доктор прописал ему несколько впрыскиваний морфия под ложечку (creux d'estomac). Больной привык их делать сам и, разумеется, стал этим злоупотреблять. Когда я познакомился с К., он уже делал в день до 35 впрыскиваний по 10 сантиграммов солянокислого морфия — в общей сложности, следовательно, 3,5 грамма. А ведь 10 сантиграммов составляют дозу яда, которая будет смертельной для любого, кто решился бы с непривычки принять ее за один раз. Три с половиной грамма морфия нужно было растворять в 150 граммах жидкости, так что несчастному приходилось вводить себе под кожу громадное количество воды, образовавшей у него под кожей желваки величиной с апельсин. Чтобы избавиться от бесчисленных уколов, которые потребовались бы для таких манипуляций, он прибегал к громадному шприцу, о котором я недавно упоминал.
Расходы, в которые эта страсть ежедневно вводила К., истощили его маленькое состояние. Размеры его жалованья тоже оказались недостаточными, так как аптечная цена морфия равнялась 2 франкам за раствор одного грамма. Следовательно, за то громадное количество яда, которое поглощал этот несчастный в течение года (1,5 кг), он должен был заплатить 3 000 франков, в то время как его жалование составляло всего 1200 франков в год, и никаких других источников дохода у него не было. В таких обстоятельствах К. вынужден был поступить в больницу, где занял небольшую отдельную комнату. Благодаря его образованию и прекрасному почерку многие врачи и студенты охотно давали ему переписку или корректуру, что помогало ему переносить нищету. Так больной работал в течение целою года. На его столе постоянно находился морфий и шприц. Во время письменных занятий он вдруг смущался, а затем порывисто делал себе укол. Тоща у него как будто падал с плеч какой-то груз, и он вновь на час или на два принимался за работу, после чего вновь прибегал к морфию.
Нетрудно понять, что при таких манипуляциях ею тело вскоре превратилось в одну сплошную рану. И этот факт не является исключительным: со всеми морфиноманами происходит то же самое, причем у многих из них недуг осложняется еще особенными сыпями и рожей. Даже во имя простого кокетства следовало бы отказаться от употребления морфия. Я не знаю ничего отвратительнее тех язв, которые наши морфиноманы тщательно скрывают от окружающих.
