немецкие достижения. Даже гиперболизированный воинствующий национализм не является чисто немецкой спецификой. Произошло сочетание этих общих тенденций в конкретной германской ситуации — последствия проигранной войны и хаос в экономике, — все это породило такое тяжелое положение, что в широких кругах считали эту диктатуру временной — и вряд ли кто-то думал о ней иначе чем о временной, — рассматривая ее как необходимое зло.
Все это не отменяет того факта, что провал произошел. Тем не менее во всем мире найдется мало людей с таким блеском политической проницательности, затребованной сложившейся ситуацией. Также надо помнить, что Гинденбург считался воплощением государства — и не только в глазах рейхсвера. И государство Гинденбурга обрело национал-социалистическое правительство.
Как все мы знаем, в ранние дни Гитлер очень умно разыгрывал свои карты; он грубо льстил генералам; он устроил потсдамскую комедию; на первых заседаниях кабинета он появлялся, внешне весьма отличный от своего обычного образа. Шверин фон Крозиг отмечал: «Он уже не представлялся буйным демагогом, доводившим массы до неистовства; это был спокойный, вежливый переговорщик; он был знаком с обсуждаемым предметом и с помощью своей экстраординарной памяти легко мог уловить суть проблемы; он мог подвести заключение в долгой дискуссии и был способен представить в новом свете вопрос, который оспаривали под всеми углами».
Шверин фон Крозиг поставил условие, что будет сотрудничать только тогда, когда ему дадут возможность продолжать его практическую работу без помех, и перед тем, как новый кабинет 30 января 1933 г. был приведен к присяге, он повторил это требование вице-канцлеру фон Папену. Фон Папен повел Шверина фон Крозига прямо к Гитлеру, с которым он встретился в первый раз. Шверин фон Крозиг предъявил новому канцлеру свои условия: надежный баланс платежей, никаких валютных манипуляций, принятие налоговых сертификатов. Гитлер согласился с последним пунктом в принципе, хотя заявил, что может пожелать совершить изменения формы. Он ничего не сказал о первых двух пунктах — церемония присяги оборвала эту беседу.
Во время их первой беседы по бюджетным вопросам Гитлер выглядел несколько смущенным. Он постоянно обращался к Шверину фон Крозигу, как «господину рейхс-министру» (официальный титул, который он постоянно употреблял). Возможно, тем самым Гитлер желал подчеркнуть дистанцию, которая их разделяла; а может быть, это было выражением определенного уважения к технической компетенции своего министра финансов — он, например, уважал Дёница и всегда обращался к нему «господин гросс-адмирал». Однако в основном Гитлер ненавидел рутинные правительственные дела в целом и финансовые вопросы в частности. В его глазах министр финансов существовал только для того, чтобы обеспечить его ресурсами для выполнения его планов. Поэтому он низвел его до статуса «казначея рейха» (презрительная кличка, данная Гиммлером) и рассматривал Шверина фон Крозига как чистого исполнителя. Веймарская республика подавала признаки, что технократы на подъеме, но при национал-социализме произошло общее понижение до чисто технической специализации, что, в свою очередь, порождало сужение кругозора. Результатами стало общее отсутствие проницательности и снижение воли или способности командовать. Это было мелкое, почти неуловимое явление, подействовавшее на все важные органы власти.
В том, что касалось действительной работы министерства финансов, то меры, начатые правительством фон Папена, продолжались. Они были равносильны отказу от политики дефляции; инвестиции были основным приоритетом, особенно в области транспорта; помимо некоторых незначительных уступок, был продолжен рост налогов, введенный при Брюнинге. Для стимулирования экономики были увеличены прямые государственные затраты, дополнительные инвестиции финансировались увеличением плавающего долга и использованием механизма «создания рабочих кредитов». Это были трехмесячные кредиты, продлеваемые до пяти лет и поддерживаемые переучетом векселей Рейхсбанка. Все эти меры были до определенной степени инициированы предыдущими правительствами, но в 1933–1934 гг. они давали заметное сокращение безработицы и тем самым поднимали престиж Гитлера. Действительно, до 1935 г. нацистская финансовая политика хорошо соответствовала ситуации. Однако, когда в 1936 г. занятость была достигнута, возросший дефицит бюджета породил инфляционный эффект. А затем вместо того, чтобы бороться с этой тенденцией, дефицитные затраты продолжались, а повышение налогов, предпринимаемое министром финансов, было совершенно недостаточным для того, чтобы справиться с ситуацией.
Хуже всего обстояли дела с внешней торговлей Германии, которая наталкивалась на зарубежные экспортные барьеры, что приводило к катастрофической нехватке иностранной валюты, причем ситуация усложнялась значительными выплатами по возврату кредитов и процентов по ним. Приобретение важных сырьевых материалов и продовольствия стало делом чрезвычайно трудным. Чтобы справиться с проблемой, доктор Шахт, ставший президентом Рейхсбанка в марте 1933 г., запустил в действие оригинальную систему двусторонних бартерных соглашений, которая позднее в извращенной форме применялась для эксплуатации оккупированных территорий. Кроме того, была внедрена политика контроля цен и зарплат, регулировавшая симптомы, но не затрагивавшая коренных причин заболевания. А они лежали главным образом в продолжающемся росте расходов на вооружение. За период с 1934 г. по 31 августа 1939 г. эта сумма составила около 60 миллиардов марок, то есть почти 40 % всех государственных расходов.
Какую роль играл во всем этом рейхсминистр финансов и до какой степени его можно обвинить в сознательной поддержке гитлеровского агрессивного экспансионизма? Как уже упоминалось, он не имел полномочий в вопросах банковского дела, кредитования или валютной политики, а был ограничен бюджетом, таможней и налогами. Его основная деятельность почти не выходила за пределы подготовки бюджета, обеспечения адекватности денежных поступлений и проверки предложений различных органов по расходам. Эта контрольная мера со стороны министра финансов приводила к серьезным спорам даже в дни Веймарской республики; в те времена, правда, он мог рассчитывать на поддержку парламента, или канцлера, или их обоих; в гитлеровском же тоталитарном государстве не было ни того ни другого. Новым фактором стало решение кабинета в апреле 1934 г. о предоставлении вермахту привилегированного положения, в котором он не был обязан представлять свой бюджет по отдельным статьям. Вермахт просто требовал общую сумму, и она обговаривалась в начале бюджетного года между начальником ОКВ, президентом Рейхсбанка и министром финансов. Помимо этого, по секретным законам рейха об обороне от 21 мая 1935 г. и 4 сентября 1938 г., военные расходы были отданы под контроль экономических полномочных представителей, первоначально Шахта, а затем Функа. Во всем этом Шверин фон Крозиг играл только пассивную, подчиненную роль; он был техническим исполнителем, не имевшим своего слова при принятии важных решений.
Но вот вопрос: разве не должен был его ошеломить просто размер требуемых сумм и разве не должно было это натолкнуть его на подозрения о военных приготовлениях? На процессе на Вильгельмштрассе адвокат защиты Шверина фон Крозига утверждал, что расходование 60 миллиардов марок (эквивалент 25 миллиардов долларов) за шестилетний период по программе перевооружения, начавшейся практически с нуля, не свидетельствует само по себе о приготовлениях к агрессивной
