Григорий чиркнул зажигалкой. Старик прикурил и молча кивнул головой.
— Значит, не приходилось тебе находить в тайге маленькие сверкающие камни, которые хорошо режут стекло? — переспросил Григорий.
Не отрывая глаз от огня, старик покачал головой. Григорий вздохнул и, нагнувшись, чтобы не удариться головой о низкую притолоку, вышел из избы. Было уже поздно. Черная ночь, как лохматая якутская шапка, накрывала землю. С Вилюя тянуло речной сыростью. У берега белели в темноте квадратные паруса баркасов. Издалека доносился приглушенный рокот Улахан-Хана.
Третий день поисковый отряд геолога Григория Файнштейна стоял перед грозным вилюйским порогом Улахан-Ханом. Отряд вел поиски алмазов по Вилюю и спускался вниз по реке на парусных баркасах.
Много порожистых перекатов попадалось на пути геологов, но такой, как Улахан-Хан, встретился впервые. Перепад воды здесь достигал пяти метров. Местные жители говорили, что ни один человек еще не осмелился пройти Улахан-Хан вплавь.
Третий день геологи не могли решить, что же делать дальше. Форсировать Улахан-Хан имело смысл только в том случае, если знать наверняка — за порогом, в песчаных отмелях реки будут встречены алмазы.
С тревогой прислушиваясь к шуму Улахан-Хана, Григорий думал о том, что сейчас от его решения идти на штурм порога или повернуть назад зависит, может быть, судьба всех поисков алмазов на Сибирской платформе. Уже третий год ходили по платформе геологи Тунгусской экспедиции. Результат — маленький кристаллик алмаза, найденный на реке Малая Ере-ма, — не удовлетворял никого. Нужны были россыпи, большие, богатые россыпи для промышленной эксплуатации.
Зимой 1948 года Тунгусская экспедиция, вернувшись после полевого сезона в Иркутск, подвела итоги своей работы. Итоги были неутешительны: затраты, произведенные экспедицией, были велики, а полезной отдачи никакой.
«Может быть, не там ищем? — думали геологи. — Сибирская платформа велика — может быть, стоит перенести поиски в другое место?» Но для этого требовались новые средства, а просить их, не сделав пока ничего полезного, было стыдно. И тогда иркутяне решили действовать на свой страх и риск.
Той же зимой 1948 года в Иркутске проходил слет передовиков геологических служб Сибири. Здесь-то представители Тунгусской экспедиции и дали слово: не беря ни копейки дополнительных ассигнований, организовать новую поисковую партию и разведать бассейн одного из самых больших левых притоков Лены — реки Вилюя.
Руководство Тунгусской экспедиции решило отбросить все предвзятые предположения о месте возможной находки алмазных месторождений. Рассуждали логически: если правильно предположение Соболева и Бурова о широкой и мощной алмазоносности Сибирской платформы, то скорее всего алмазы могут быть найдены в русле той реки, течение которой размывает как можно большую территорию платформы.
Такой рекой был Вилюй. Возглавил новую, вилюйскую партию, как ее называли тогда в шутку, «партию бессребреников-энтузиастов», геолог Григорий Файнштейн.
Весной 1949 года отряд Файнштейна был заброшен в Ербогачен. Через две недели караван оленей пересек Тунгусско-Чонский водораздел и вышел на реку Чону, приток Вилюя, славящуюся особенно свирепыми комарами.
Здесь был построен настоящий флот — четыре больших парусных баркаса… Погрузив на них все оборудование и запас продовольствия, геологи двинулись по Чоне, по которой предстояло проплыть около пятисот километров.
Причудливые формы выветренных древних горных пород встречались по дороге. Неожиданно среди густой тайги вставали гигантские каменные замки с мрачными башнями и бастионами. Отвесные стены вплотную подступали к воде. День-два плыли по такому каменному мешку, зловещему каньону, а конца все не было и не было.
Как-то на берегу увидели обычную в этих местах медвежью семью: мать и двух маленьких медвежат. Заметив людей, медведица с ревом бросилась на них, хотя никто и не собирался причинять ей никакого вреда. Пришлось мать убить, а медвежат взять с собой в лодку.
Медвежат назвали Мишка и Машка. Днем они весело играли друг с другом, бегали по дну баркаса, а вечером залезали на шкуру медведицы, расстеленную на корме, и начинали жалобно скулить. Геологи успокаивали их, угощали сахаром, но медвежата не брали лакомых кусочков. Они ложились около головы медведицы, лизали ее закрытые глаза, что-то шептали на ухо. Так они и засыпали на шкуре матери — маленькие, пушистые, жалкие.
Потом уже, когда вышли на Вилюй, медвежата подросли и перестали быть такими «сентиментальными». Они купались, лазили по деревьям, бегали с собаками на охоту. После одной из таких прогулок Мишка и Машка не вернулись — тайга взяла свое.
К середине лета парусная флотилия подошла к Вилюю. Река встретила геологов неприветливо: часто попадались пороги, отмели, перекаты.
Однажды к концу дня баркасы вошли в узкое, мрачное ущелье. Вода стремительно неслась мимо высоких каменистых берегов. Плывший на первом баркасе рабочий — якут Василий Иванов — вдруг испуганно закричал и стал показывать рукой вперед. Оттуда долетал глухой, нарастающий рокот.
— В чем дело? — крикнул Файнштейн. — Что там?
— Улахан-Хан, — ответил Иванов. — Самый большой порог на Вилюе. По-русски это значит «Большая кровь». Надо к берегу править, начальник, а то все помрем.
Выбрав подходящую бухточку, геологи причалили баркасы к берегу, а сами отправились на разведку. До порога было километров пять. Стемнело. Рокот все усиливался и, наконец, превратился в лютый звериный рев.
Когда подошли к порогу, стало совсем темно. Ничего не было видно. Только белые гривастые буруны да неумолчный грохот ударяющихся друг о друга камней говорили о том, что здесь ярится порог.
Утром, чуть свет, снова пошли к Улахан-Хану. Ужасная картина открылась перед геологами. Река пододвинула свои берега почти вплотную друг к другу. Вода падала вниз с высоты пяти-шести метров. Сразу за порогом из реки, рассекая ее на два рукава, торчал огромный, позеленевший от сырости утес. Течение бешено устремлялось на него, скатываясь с боков на стороны белой шипящей пеной. Возле утеса, крутясь в воде, как легкие мячики, прыгали многопудовые валуны. О том, чтобы провести баркасы через это чудовище, не могло быть и речи.
Два дня геологи не могли решить, что делать дальше. На то, чтобы разгрузить баркасы и перетащить их волоком вокруг, требовалось не меньше двух недель. А времени уже было в обрез.
Жители окрестных якутских наслегов, к которым геологи обращались с расспросами, только услышав об Улахан-Хане, испуганно трясли головами. По преданию, Улахан-Хан был священным порогом. За его чертой начиналось подземное царство, потусторонний мир. Нельзя было пройти порог Улахан-Хан и остаться живым.
Однажды, когда Григорий возвращался к себе в лагерь, его догнал на таежной тропе застенчивый, угловатый юноша-якут.
— Здравствуй, товарищ, — улыбаясь, сказал он. — Меня зовут Вася. Я комсомолец и учусь в десятом классе, в районном центре. Сюда я приехал на побывку к дедушке. Мой дед — самый старый человек в округе, ему сто лет. Пойдем к нам — дедушка Илья поможет тебе. Он все знает. Наш учитель сказал про него, что он ходячая энциклопедия.
Григорий пошел вместе с Васей к его деду. Старый Илья, сухой, морщинистый, с умным скуластым лицом, долго почти в упор рассматривал геолога. Он как бы решал, стоит ли вести с этим человеком серьезный разговор или нет. Потом подошел к печке, присел перед ней на корточки и на все вопросы Файнштейна отрицательно качал головой. Пришлось уйти ни с чем.
…Кто-то дернул Григория сзади за рукав. Он обернулся. Перед ним стоял внук старого якута — десятиклассник Вася.
— Дедушка зовет тебя в дом. Он будет петь «олонхо», — тихо сказал Вася.
Григорий вошел в избу. Старик в торжественной, строгой позе сидел на полу на медвежьей шкуре, поджав под себя ноги. Он был причесан, одет в новую красную рубаху. Молча указал Григорию место напротив себя. Вася примостился рядом на корточках.
Откинув назад голову и чуть прикрыв глаза, старый якут запел «олонхо» — устную народную легенду. Он раскачивался из стороны в сторону, поднимал и опускал руки, «играл» дребезжащим голосом. Вася, перебегая глазами с деда на гостя, торопливо переводил:
— «…Необъятна родная Якутия — страна светлых ночей. Небо над ней так широко, что ни одна птица не может перелететь его, и поэтому Якутию называют «Землей птичьей радости». Великие олонхосуты — народные певцы — прославили красоту и богатство родной земли. Когда-то и он, Илья, был знаменитым певцом и не раз выходил победителем — аайтыса — состязания олонхосутов. Тогда его голос был молод и чист, как утренняя заря, он разносился над полями и лесами, соперничая с полетом ексекю — прекрасной сказочной птицы. Теперь Илья стар, его голос бренчит, как старое ведро, привязанное под телегой. Так пусть же земля послушает его песню, пусть ветер разнесет эту песню о бедняке Уйбаане, который нашел в тайге чудесный сверкающий камень…»
