До утра последний Брат Судного дня не дотянет. Сдохнет от кровопотери или холода. А может, его отыщет стая бродячих собак, привлеченных запахом крови.
– Или волков, – подал голос недовольный Енот.
Он сидел у костра, грея призрачные пальцы с грязными ногтями. Хорошо бы это были волки, подумал Макар, отправляя в рот исходящую ароматным паром ложку. Шаман зашевелился. Давясь слезами и поскуливая, пополз к автобусу. Красный след за ним влажно блестел. Доползет ведь. Черт знает, что там у этих дураков припрятано, на пулеметной точке. Глядишь, и гранатомет найдется. Макар отставил тарелку, устало вздохнул. Громко щелкнул предохранитель.
* * *
Перед сном, в свете свечей и керосиновых ламп бездумно листая потрепанный томик «С.т.а.л.к.е.р. а», Макар вдруг отложил книгу. Сегодня он был близок к смерти, как никогда, и то, что он все еще жив, объяснялось не чудом, а нелепой случайностью. Уверенность в собственной неуязвимости, подаренная голосом рыжего пламени, улетучилась. Вместо нее пришла запоздалая дрожь. С чего, с чего он решил, что этот вкрадчивый голос расстроится, если Макара Скворцова изрешетят пулями?
Слабая дрожь переросла в озноб. Макар зарылся в одеяла по самые глаза, но все не мог согреться. Сидящий на подоконнике Енот смотрел на него, снисходительно усмехаясь.
Возлюбленные
Светозарево, апрель
С приходом весны Вера втемяшила себе, что им с Ильей просто необходимо обвенчаться. Так и сказала: просто необходимо. Была, если календарь не врал, середина марта. Илья как раз вернулся с улицы, краснощекий, взъерошенный. Даже раздеться не успел. Стоял, привалившись к косяку, крутил в руках шапку, размышляя, то ли психануть и уйти рубить дрова, то ли раскочегаривать уазик. А Вера, похожая на раздутый живот на тоненьких ножках, будто не замечала, увлеченно доказывая Илье необходимость венчания.
Вообще-то жаловаться было грешно. Беременная Вера не требовала ни арбузов посреди февраля, ни французского сыра в три часа ночи. Не мучилась вынужденной полнотой, разве что обижалась, когда Илья подтрунивал над ее утиной походкой. Даже токсикоза у нее не было. Но уж если шальная мысль стреляла в светлую Верину головку, то застревала там глубоко и прочно. Как в тот раз, когда Вера решила, что вороны за ней следят.
Пернатой братии в окрестностях водилось валом. Где дневала стая в поисках прокорма – кто знает, а вот ночевала она на кладбище. Из западного окошка хорошо просматривался засеянный крестами холм, к которому рваной черной тучей каждый вечер стягивалось воронье. Дом Котовых стоял у них на пути, и нередко птицы облепляли окрестные тополя и столбы, оглашая округу хриплым карканьем. Пернатые паразиты на телах человеческих поселений, они привыкли к сытой жизни на объедках и теперь неохотно вспоминали, каково это – жить в дикой природе. Илья прекрасно понимал: им тоже не по себе, они никак не возьмут в толк, куда девались двуногие поставщики вкуснейших отходов. Потому и липнут к последним людям в надежде, что мир станет прежним. Но Вера нервничала, опасливо прикрывая растущий живот пуховым платком, точно вороны могли ее сглазить.
– Вон та, посмотри, у трубы которая, видишь, как зыркает? – сказала она однажды зимой. – Она сюда каждый вечер садится, в одно и то же место, и ждет, когда я на улице появлюсь.
– Может, думает, что ты ей пожрать вынесешь?
– Смешно, Котов, обхохочешься! – насупилась Вера, хотя Илья и не думал смеяться. – Эта зараза следит за мной, а тебе смешно!
– Зачем? – не понял Илья.
– Ждет, когда ребеночек родится, – серьезно ответила Вера. – Каждый раз на живот пялится, будто у нее рентген вместо глаз.
– Зачем? – повторил Илья терпеливо.
– Гадость какую-то замышляет. У-у-у, сволочь крылатая!
Вера схватила с поленницы толстый обрубок и неуклюже запустила в ворону. Естественно, не добросила. Поленце с грохотом скатилось по жестяной кровле. Птица даже не шевельнулась.
– Видишь?! Вообще ничего не боится! Котов, убей ее!
Тыча пальцем в невозмутимую ворону, Вера раскраснелась от гнева. Губы дрожали, в глазах плескалась вода – того гляди истерику закатит. Илья пожал плечами, загнал жену в дом, а сам вышел с ружьем и первым же выстрелом снес нахальную птицу с крыши. С такого расстояния не промахнулся бы и новичок, а Илья после памятного вечера с волками устроил себе небольшое стрельбище и практиковался не реже трех раз в неделю. Застучало по кровле выбитое дробью кирпичное крошево, и черная тушка шлепнулась на утоптанный снег, пятная его свежей кровью. Из сеней, как черт из табакерки, выскочила Вера. Склонилась, пытливо разглядывая трупик, и неожиданно выдала:
– Это не та.
– Как не та?! – опешил Илья.
– Откуда я знаю? Это ты у нас Верная Рука – друг индейцев! – съехидничала Вера.
– Блин, да она одна там сидела!
– Ну, значит, та улетела, пока ты за ружьем бегал, и прилетела другая. Это – не та!
Переубедить ее не представлялось возможным, и Илья сдался. А на следующий день грохнул «ту самую», в присутствие Веры. Жена вновь долго изучала дохлую ворону, а потом тяжело вздохнула:
– Опять не та…
– Что?! – Илья от изумления чуть шапку бровями не столкнул.
– Капшто! – огрызнулась Вера. – Не та, говорю.
– Да ты чего, издеваешься?! – взорвался он. – Ты сама в нее пальцем ткнула! Ты за ней следила, чтобы она никуда не улетела! Я тебя три раза спросил, точно ли в нее стрелять!
– Значит, ошиблась, – буркнула Вера и вразвалочку поковыляла к дому.
После этого Илья еще шесть раз убивал не ту ворону. Бледнея от бешенства, он подбирал очередной невинный трупик и бросал его на заднем дворе, за банькой. А когда заметил, что маленькое кладбище числом своим приближается к десяти, собрал замороженные тушки и развесил в стратегических местах, поближе к вороньим насестам, но так, чтобы Вере в глаза не бросались. Намаялся, конечно. Пока закрепил «не ту» ворону за трубой, трижды чуть не сверзился с крыши. Но мера оказалась действенной, птиц, даже безобидных воробьев, как чумой выкосило. На какое-то время Вера угомонилась.
До весны. Как стаял снег, Вера надумала венчаться. Илья даже подколол ее: мол, не Бог ли тебе опять во сне нашептал? Так разобиделась, до вечера не разговаривала. А вечером, скрипя диваном, неожиданно сама перекатилась к мужу, обдала ухо горячим дыханием:
– Ты не хочешь, да?
Илья чуть было не заорал от радости – хочу, мол, еще как хочу! – но быстро сообразил, что она вновь о венчании, и прикусил язык. Задумался. Взвесил все «за» и «против». «Против», пожалуй, только отсутствие живого священника. Хотя до условностей ли сейчас?
– Почему бы и нет? – вздохнул он.
Вера щекотно уткнулась носом ему в шею, прижалась крепко, всем телом, хотя с животом сделать это было непросто. Малыш тут же мстительно пнул отца в спину.
– Спасибо. – Вера благодарно поцеловала Илью в затылок. – Я понимаю, ты думаешь, это глупости бабьи, думаешь, я от беременности дуркую, но поверь, так надо. Я сама не знаю, для чего, просто чувствую… Может, для него это важно?
– Для Бога?
– Для него, балда. – Вера улыбнулась и толкнула мужа животом. – Для него. Он – наш бог. Когда он родится, мы будем петь и плясать для него, и приносить ему щедрые дары, и делать все, что он пожелает. Пылинки с него сдувать будем – никакому богу такое внимание не снилось!
– А мы тогда кто? Если мы родители бога… богородители… богородцы?
– Люшка, ты в некоторых вопросах – сущий пень! – рассмеялась Вера. – Мы тоже боги. Для него. Так же, как наши родители были богами для нас – всесильными, мудрыми, добрыми…
– …злыми, жестокими, равнодушными, – тихо продолжил Илья, думая о чем-то своем.
– Не-е-ет! – Вера покачала головой. – Мы будем хорошими богами. Будем учить и направлять его, и он тоже вырастет всесильным, мудрым и добрым.
Нет, хотел возразить Илья, не вырастет. Ему не для кого будет становиться мудрым, добрым и всесильным. Однажды мы умрем, и он останется один, совсем один на этой прекрасной мертвой планете. И правда, лучше остановиться на одном ребенке, потому что если у него появится сестра…
