«Теперь иди и порази Амалика, и истреби все, что у него; и не давай пощады ему, но предай смерти всех от мужа до жены, от отрока до грудного младенца, от гуся до овцы, от верблюда до осла».
Колонны Саула напали на ничего не подозревавших амаликитян, истребили их и захватили в плен их царя Агага. Саул приказал убить пленных воинов, но по законам великодушия следовало пощадить Агага; а военная добыча, то есть овцы, волы и прочий скот — традиционно — должен быть поделен между победителями. Так Саул и поступил.
До Самуила дошла весть о его неповиновении, и он мгновенно прибыл в Галгал, где снова расположилось войско Саула. И снова Самуил гневно упрекнул царя, который попытался умилостивить его, предложив принести добычу в жертву Яхве. Напрасно Саул молил о примирении:
— Согрешил я, — сказал он, — ибо я боялся народа и послушал глас его. Теперь же сними с меня грех мой и воротись со мною, чтобы я поклонился Господу.
Но мстительный Самуил оставался непреклонным:
— Не ворочусь я с тобою; ибо ты отверг слово Господа, и Господь отверг тебя, чтобы ты не был царем над Израилем.
Затем Самуил потребовал, чтобы принесли меч и привели Агага. Напрасно Агаг молил о пощаде.
Самуил безжалостно разрубил Агага, а затем, не произнося не слова, отвернулся и пустился в путь.
В отчаянии Саул протянул руку и ухватился за край одежды Самуила, пытаясь удержать его. Но одежда пророка разодралась, а с нею порвалась последняя нить надежды на примирение между священником и царем. Больше они никогда не виделись.
Саул размышлял над тем, что духовный глава Израиля отверг его. И все же надеялся, что разум в нем в конечном итоге возобладает, но Самуил непреклонно размышлял, как окончательно свергнуть Саула. Это стало навязчивой идеей. И хотя он торжественно объявил главенство Саула недействительным, ему недоставало абсолютной власти, чтобы исполнить свое пророчество и отнять у него трон. Саул продолжал править, и у престарелого священника не было другого выхода, кроме как искать союзника, который помог бы ему осуществить то, чего он не мог сделать сам.
Ибо Самуил был стар и знал, что скоро умрет. Знал он и то, что об уничтожении монархии и восстановлении теократии не может быть и речи. Хотя авторитет Саула значительно поослаб в глазах старейшин и священства, народ по всему Израилю высоко почитал царя и его сына-героя Ионафана. Они принесли победу, отомстили за Афек, освободили Израиль от филистимского господства и проложили дорогу для его преобразования от содружества колен к единой нации. Филистимляне продолжали оставаться серьезной угрозой, но Саул обеспечил Израиль средствами защиты и восстановил военное равновесие. И самое главное, он сделал все это, не подвергая народ тем тяготам, о которых облыжно предупреждал Самуил.
Учитывая все это, Самуил не мог больше надеяться на уничтожение монархии. Тогда он, как это ни позорно, поставил перед собой ограниченную задачу — физически устранить Саула. Святое дело превратилось просто в личную обиду, спесивое стремление к самоутвержденью.
При небольшом дворе Саула служил очень милый юноша из колена Иуды по имени Давид, среднего телосложения, с тонко очерченными семитскими чертами лица, темноволосый, краснощекий, с миндалевидными глазами редкостной красоты. Происхождением он не блистал — младший из восьми сыновей землевладельца из Вифлеема по имени Иессей. Внимание и благоволение отца было целиком отдано его братьям, воинам в армии Саула и участникам войн с филистимлянами. А младшему в семье, Давиду, досталась низкая работа — пасти овец Иессея на каменистых и выжженных солнцем горах над Вифлеемом и носить пищу своим братьям в воинский стан.
Но природа таинственным образом вознаграждает избранников своих за лишения их юности. Отцовское пренебрежение воспитало в молодом пастухе уверенность в своих силах и изобретательность, редкие для его возраста. Хотя его обычной компанией было стадо блеющих овец на гористых пастбищах Вифлеема, Давид сделал своими союзниками время и тишину. Он целиком предался им, а они в ответ даровали ему воображение художника, наделили его прозорливым взглядом поэта, внушили ему чувство мистического единства с землей, призывающей чуткого юношу-пастуха к высотам большим, чем он сам.
Одинокая жизнь Давида поставила его перед элементарным выбором — оглупляющая скука или захватывающий путь самооткрытия, накопления собственных внутренних ресурсов, вызревания талантов, которые в большинстве из нас так и остаются нераскрытыми. Давид выбрал рост. Конечно же, бессознательно — он вовсе не готовил себя к величию намеренно. Во всяком случае, в годы своего становления до Гивы он не знал еще той силы, которую мы называем честолюбием. То, что некоторые приписывают генетической наследственности и влиянию обстоятельств, то, что другие неопределенно называют жаждой жизни, то, что мистики считают способностью к многознанию, заставило его отвергнуть ничтожное, бытовое, обыденное.
Семья Давида была истово религиозной. По крайней мере раз в год Иессей совершал со своими сыновьями паломничество в культовый центр Иуды, в Галгал, к выдыхающей пар расселине на Иордане, к крутым склонам, где в первый раз был установлен Ковчег Завета во времена Иисуса Навина. Они также путешествовали в Номву, в пяти милях к северу от Вифлеема, между Иерусалимом и Анафофом, куда многие из священников бежали после разрушения Силома и где, как кое-кто считает, пребывал Ковчег во времена юности Давида. Каждый раз, когда пламенеющий рассвет призывал семью Иессея в оливковые рощи, виноградники или на пастбища, они сначала собирались у простого каменного алтаря на взгорке посреди полей Иессея и просили Яхве благословить их труд и дневную жатву.
Но именно в одиночестве, среди овец, Давид упивался верой пустыни, точнее, двоеверием его отцов, идущих к земле Ханаанской. Солнце перемещалось по дуге лазурного неба, окрашивая и оттеняя бледно-медовый камень; тревожный крик удода и цокот испуганной газели оттеняли молчание гор; удушливый восточный ветер пустыни, «шарав», воительствовал с нагруженными морской влагой облаками с запада; а основания гор, казалось, полыхали от яростных небесных раскатов. Посредством всего этого Господь разговаривал с Давидом голосом, которого прочим не дано было услышать.
Спасением Давида от одиночества, страха и скуки была его лира — перебирая ее струны, он сочинял псалмы, хвалы и покаяния, обращенные к вездесущему Яхве, а также его праща, которой он научился владеть с исключительным искусством, отгоняя львов и медведей, угрожавших его стаду, как и призраки филистимлян, бесов его юношеского воображения, — они виделись ему в тени деревьев, в расселинах между валунами на горных склонах.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
