И душу Саула затопила беспросветная скорбь. Как и раньше, придворные позвали Давида, рассчитывая, что его лира и его сладкозвучное пастушеское пенье укротят демонов, истязающих душу царя.
Доколе, Господи, будешь забывать меня вконец,
доколе будешь скрывать лице Твое от меня?
Доколе мне слагать советы в душе моей,
скорбь в сердце моем день (и ночь)?
Доколе врагу моему возноситься надо мною?[10]
Но на этот раз все вышло по-другому. Если прежде песни Давида укрощали безудержный гнев царя и снимали приступы его отчаяния, то теперь, казалось, Саулу была безразлична музыка, временами он отвлекался и вообще был как бы настроен на другие голоса, на другие струны. Изможденный, неряшливый, бессильно сползающий со своего трона или вяло опускающийся на ложе, Саул молча взирал на Давида, и взгляд его был так угрюм и пронзителен, что временами это приводил присутствующих в замешательство. Давид чувствовал, что царь уже не владеет собой и находится во власти недобрых, почти враждебных помыслов. Музыке и песням Давида теперь уже не было дано проникнуть в омраченную душу Саула. И все-таки Давида звали, чтобы он каждодневно играл царю. И он покидал спальню царя, угнетенный его удушающим молчанием, всем существом предчувствуя некую опасность.
Позже Давид написал:
— Глубок разум и бездонно сердце человеческое.
Думал ли он в этот миг о себе, или, быть может, о Сауле? Или об обоих сразу: наблюдатель и наблюдаемый, человек у власти, корчащийся от страха потерять ее, и несгибаемый юноша, к которому власть пришла сама? Едва ли Давид не предвидел последствий всех своих побед и достижений, всех опасностей, подстерегавших его, не видел всевозрастающей лести окружающих, не знал о славе своего пенья, не слышал народных песен, восхвалявших его победы и зливших его повелителя. Конечно же, он также замечал почти раболепное поведение священников и уловил их надежду, что слишком многие ждут, когда он сменит стареющего больного царя.
В конце концов Давид пришел к полному пониманию своего положения и понял, что яд, текущий по жилам царя, был ядом ненависти к нему, Давиду. Он представлял, каким он должен видеться Саулу, впавшему в безумие, — голодный стервятник, алчно озирающий тронутые распадом царские хоромы.
Для Давида мучительна была ложность его положения. Он был искренне предан своему царственному покровителю. Ему, сыну скромного земледельца, судьба позволила стать ближайшим советником царя и сыграть почетную роль в исторических событиях, сформировавших его нацию. Внутренне он очень мало изменился с тех пор, как трудился на пастбищах Иуды. Его вполне естественное честолюбие вовсе не разъело и не исказило его душу — оно не имело ничего общего с корыстолюбием и жаждой власти. Потребности его были весьма скромны, он довольствовался малым.
Теперь Давид еще больше старался избегать всего, что могло бы укрепить подозрения царя. Он держался особняком, избегал хитрых расспросов придворных сплетников или их мелких интриг, льстивых речей священников, которые могли бы донести Самуилу о мнимых намерениях Давида. Он даже пытался не замечать все более очевидного внимания прекрасных дочерей Саула, Меровы и Мелхолы. Их благоволение могло бы погубить его. И все же каждый раз, когда Саул требовал его присутствия в царских покоях, Давид чувствовал запашок неотвратимой опасности. Он пел для ушей, неспособных услышать, обращался к разуму, куда невозможно было проникнуть. Саул злился или грустил, бывал то молчалив, то возбужден, но всегда обуреваем невыносимой обидой. Как-то раз, пока Давид играл, Саул бродил по комнате, о чем-то бессвязно бормоча, будто запальчиво споря сам с собой. Внезапно он неловко потянулся за копьем, стоящим у стены. Давид, не сводивший глаз с царя, вскочил со своей скамьи и отклонился в сторону, а неумело брошенное копье ударилось о каменный пол около него и отпрыгнуло в угол. Саул застонал, будто ему стало больно, и без сил опустился на ложе, с открытым ртом и как бы не в себе.
Давид молча выскользнул из комнаты. Как ни странно, он совсем не был удивлен произошедшим. Давид давно уже был готов к подобному и всегда был настороже, видя, что царь впадает в состояние одержимости. Теперь, когда нападение произошло, он понял, что ему необходимо немедленно оставить царскую службу.
И все же, когда Давид рассказал о том, что случилось, потрясенному новостью Ионафану и сказал ему о своем намерении навсегда покинуть Гиву, Ионафан страстно взмолился, чтобы он изменил свое решение. Не могло быть и речи о том, чтобы Давид уехал навсегда, поскольку такой поступок был бы воспринят как знак каких-то неладов между ним и царем. Ионафан также воззвал к личной верности Давида, утверждая, что ему больше чем когда бы то ни было нужны его сила и любовь, так как ясно было, что отец его больше не может управлять делами государства, а внутри двора зреют недовольство и заговоры. За пределами Израиля филистимляне только и ждали случая, чтобы воспользоваться любой внутренней неурядицей. И они определенно воспользовались бы отсутствием Давида. Было ясно, что до того, как царь поправится, единственная надежда Израиля — крепкий союз молодого царевича с его другом и соратником.
Помимо этого, Ионафан заявил, что он планирует поставить управление Израилем на твердую основу, чтобы застраховаться от таких внезапных поворотов, как теперешняя болезнь царя. А пока важно, чтобы Давид оставался связанным с судьбой Израиля — пока к царю не вернется разум. Хотя, признавал Ионафан, что сейчас Давиду, вероятно, лучше будет покинуть Гиву. Он посоветует Авениру возобновить войну с филистимлянами и поставить начальником Давида. Это на время удалит его от двора, но в то же время удержит филистимских князей от каких-либо козней, если они проведают о нездоровье Саула.
Авенир, высоко ценивший воинское искусство Давида, охотно согласился с планом Ионафана. Как ни удивительно, против этого не возражал и Саул. Гнев его к этому времени поутих, душевное равновесие восстановилось. Казалось, царь не помнил, что покушался на жизнь Давида днем раньше. Но Давид подозревал, что царь втайне лелеет низкую надежду, что меч филистимлянина сделает то, чего не удалось сделать его копью.
Весь Израиль радовался известию, что Давид снова выступит против филистимлян. Он пошел через Вефорон во главе легиона в тысячу человек. И вскоре гонцы, посланные в Гиву из приграничной страны Сефилы, уже рассказывали о первых удивительных успехах Давида. Он начал даже проводить дерзкие рейды в глубь филистимской территории. Казалось, соотношение сил меняется на глазах.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
