«Мы считаем положение вполне нормальным, — делал вывод Быстролетов в письме в Центр от 8 апреля 1934 года, — так как колебания ШЕЛЛИ естественны и некоторая проволочка перед первым шагом с его стороны — неизбежна. Важно то, что 1) он хочет заработать и боится упустить случай; 2) он поступает искренне и никакой провокации опасаться нечего; 3) он относится к КУПЕРУ с полным доверием, и они уже называют вещи своими именами, обсуждают детали работы (характер материалов, технику выноса их из здания ФО и пр.) так, как это имеет место только с уже завербованным человеком». Мнение Быстролетова разделял также и РАЙМОНД (Игнатий Порецкий), через которого был отправлен отчет ГАНСА. «Имевшие место колебания — хороший симптом, и я уверен, что девица, отчасти увлеченная, отчасти привлеченная, потеряет, наконец, свою невинность», — образно охарактеризовал отношение КУПЕРА и ШЕЛЛИ РАЙМОНД в сопроводительном письме к докладу ГАНСА.
Отмечая способности КУПЕРА, РАЙМОНД в то же время подчеркивал роль Быстролетова, когда писал, что «через два года мы пришли, наконец, к тому, что КУПЕР получил постоянного сопровождающего, и работа в этом месте быстро продвинулась вперед». МАНН (Теодор Малли) разделял мнение своего коллеги и в свою очередь писал: «Его — ГАНСА — заслуга в этом деле, несомненно, велика. Он не только сумел поддержать энтузиазм КУПЕРА, но и притормозить в нужный момент форсирование операции и в то же время не дать упасть духом при возникшей заминке, когда казалось, что уже налаженная работа на грани срыва.
Центр, разделяя оптимистические оценки оперативных сотрудников, работающих в «поле», все же призывал к осторожности, словом, действовал в русле той роли, которую и призван играть Центр. 19 апреля МАННУ был направлен ответ, в котором, в частности, говорилось: «Несмотря на то, что разработку ШЕЛЛИ у нас все считают классической и показательной работой, просим вас ни на минуту не упускать из виду крокистский (контрразведывательный, от КРО — контрразведывательный отдел. — О.Ц.) элемент, который должен быть неотъемлемым компонентом в игре с таким противником, тем паче что нам же так и не удалось узнать окончательно, какой осадок оставило дело АРНО. Поведение ШЕЛЛИ (боязнь, присущая новичку) вполне естественйо, однако настойчивое желание введения третьего лица побуждает нас вспомнить старую пословицу: Timeo Danaos et done ferentes. Короче говоря: ухо держать востро».
Когда Центр отправлял это письмо, ШЕЛЛИ уже скрипел пером в своем офисе, переписывая интересные, по его мнению, шифртелеграммы. «Согласно последнему сообщению КУПЕРА от 20 апреля, ШЕЛЛЙ уже передал первые материалы, — информировал Центр МАНН. — Послать их сейчас не имею возможности, я сам их пока не видел, но я и не рассчитываю на то, что они будут представлять особую ценность, ибо мы для начала затребовали очень скромные вещи». Отвечая на обеспокоенность Центра предложением ШЕЛЛИ привлечь третье лицо, МАНН разъяснял, что сам ШЕЛЛИ ничего не смыслит в экономических вопросах, и его желание Обратиться к специалисту было вполне естественным, и добавлял: «Мы, конечно, не исключаем, ни сейчас, ни в обозримом будущем, возможности того, что ШЕЛЛИ нам подставлен. Но идея о привлечении третьего лица, от которой сам ШЕЛЛИ сразу же с готовностью отказался, ца мой взгляд, не дает повода для опасений. Опасность по-прежнему кроется в партийном прошлом КУПЕРА, в том, что именно как такового его до сих пор помнят на родине… затем — в деньгах, которые получит ШЕЛЛИ. Удовлетворят ли они целиком запросы его будущей жены или только отчасти и не пошлет ли он нас в этом случае к монахам». Забегая вперед, можно сказать, что Малли мог бы трудиться на гораздо менее опасном поприще предсказателя будущего.
Когда выписки из шифртелеграмм, сделанные ШЕЛЛИ от руки, наконец достигли МАННА, он направил их в Центр с припиской: «Большего мы на первый раз и не ожидали. Но из этих куцых и бестолковых записей видно, что, хотя он сам ни черта в делах политики не смыслит (бедный шифровальщик), он все же понимает, чего мы от него хотим». Действительно, обрывочные фразы мало чего добавляли к тому, что пишут газеты, но лиха беда начало.
В конце мая ШЕЛЛИ передал КУПЕРУ еще несколько выписок. Причем он продиктовал их содержание, наотрез отказавшись дать рукописный текст, и вновь отклонил предложение принести сами телеграммы для обработки их на дому у КУПЕРА, который к тому времени прочно обосновался в Лондоне, заваленный заказами на оформление помещений. И все же ШЕЛЛИ согласился давать политическую информацию, к тому же заявив, что уже заканчивает «обработку» доклада об экономическом положении Великобритании. Это обнадеживало, что ГАНС не преминул отметить в своем докладе в Центр.
В письме от 23 июля 1934 года ГАНС, подытоживая проделанную работу, сообщал, что ШЕЛЛИ «дал пять выписок из текущей дипломатической почты, потом доклад йотом еще десять выписок и, наконец, небольшой обзор и еще несколько выписок». В августе он продолжал передавать КУПЕРУ «по 3–5 извлечений из телеграмм за день, содержание которых свидетельствует о том, что ШЕЛЛИ приступил к серьезной обработке секретных материалов». Он согласился делать двухнедельные обзоры наиболее важных телеграмм, в которых содержались инструкции послам и сообщения послов из стран их пребывания, и уже спокойно реагировал на предложение упростить все дело путем выноса документов до того, как их отправят для уничтожения в подвал Форин Офиса. «За 1000 ф. ст. можно и рискнуть», — сказал ему КУПЕР, на что ШЕЛЛИ улыбнулся и только покачал головой.
Однако в целом благоприятное развитие событий было вдруг нарушено в конце августа, когда ШЕЛЛИ явился на конспиративную встречу с КУПЕРОМ страшно обеспокоенным и взвинченным. Он заявил, что не будет больше работать на банкиров, что банкиру хорошо, мол, сидеть в уютном кабинете, не ведая никакой опасности. На вопрос КУПЕРА, что же случилось, ШЕЛЛИ ответил: «Ничего не случилось, но я не хочу сесть в тюрьму перед женитьбой». Большего КУПЕР не смог от него добиться, хотя их личные, дружеские отношения и не были затронуты этой вспышкой эмоций.
Через несколько дней ШЕЛЛИ успокоился, и КУПЕР вновь обсудил с ним перспективы работы для «банка». Однако, как сообщал в Центр ГАНС в письме от 8 октября 1934 года, «свидание (нелегальное) кончилось ничем: ШЕЛЛИ не обещал сделать что-либо к определенному сроку». Тем не менее свой категорический отказ от сотрудничества дезавуировал.
Тем временем положение с деньгами у ШЕЛЛИ вновь обострилось. При посещении им очередной сессии Лиги Наций он заговорил было с ШЕФОМ о браке с его дочерью. Но «тот ему без обиняков заметил, что для брака нужны деньги». Когда же ШЕЛЛИ заявил, что «начал прирабатывать на посредничестве с банком», ШЕФ отнесся к этому одобрительно, сказав, что нужно сначала накопить денег, а потом уже заводить разговор о женитьбе. Таким образом ШЕФ сам толкнул своего будущего зятя в объятия КУПЕРА. Когда ШЕЛЛИ явился к КУПЕРУ с просьбой дать ему в очередной раз денег взаймы, КУПЕР отказал, и разговор логически подошел к вопросу о работе для «банка». «Здесь, в Женеве, конечно, особого риска нет, — рассуждал вслух ШЕЛЛИ, — но и телеграмм почти нет, ибо начальство все здесь, на месте. Более же полные доклады пойдут с курьером». В конце концов он сам изъявил желание снова попытаться сделать как можно больше извлечений из телеграмм. Этого, однако, он не сделал и на очередную встречу с КУПЕРОМ в Париже, проездом из Женевы, не явился. КУПЕРУ были даны указания «пока абсолютно игнорировать ШЕЛЛИ и не проявлять никакой инициативы».
Анализируя сложившуюся тупиковую ситуацию, Быстролетов писал в Центр (8 октября 1934 года):
«Огромные трудности финансового характера у ШЕЛЛИ очевидны, они обострятся еще больше только в случае женитьбы, о чем пока, кажется, нет речи (женитьба облегчит нажим на него, но технически осложнит связь с ним и встречи). Внешняя обстановка благоприятна, и, если дело не двигается, то вопрос сводится либо к избранной нами неправильно тактике (недостаточность нажима), либо к моральной стойкости ШЕЛЛИ. Нам кажется усиление нажима опасным… Жесткая постановка вопроса и разговор начистоту поможет мало, но почти наверняка оттолкнет ШЕЛЛИ от КУПЕРА… Пока КУПЕР может разойтись с ШЕЛЛИ в деле, но остаться «другом», а это весьма важно. Резкость сведет такую возможность на нет. Вывод один — моральная перестройка ШЕЛЛИ идет слишком медленно. Следует учитывать, что ШЕЛЛИ — типичный твердолобый и по политическим убеждениям, и по моральным принципам, и по взглядам на семейный уклад (он уже пытается зажать НОРУ в тиски, хотя официально даже не считается женихом). Он уже претерпел определенную метаморфозу. Часть пути уже пройдена. Но оправдывают ли это расходуемые нами суммы — мы здесь, на месте, сказать не можем».
Пытаясь понять причины колебаний ШЕЛЛИ, Быстролетов ставит себя как бы на его место, задаваясь вопросом, а может ли ШЕЛЛИ сделать то, что «банк» от него требует, и пишет в следующем параграфе своего письма в Центр:
