— Это всего лишь подушка и плед. Вы сидя уснули. Не могла же я оставить своего гостя в таком неудобном положении.
— Это забота, Маш. Которая всегда приятна.
Машенька посмотрела на меня задумчиво. Будто что-то решала для себя.
— Так, все! Я у тебя погостил. Теперь ты будешь гостить у меня! — вскакиваю и начинаю командовать.
— А к чему все эти хождения? — удивленно смотрит на меня девушка.
— А ты не хочешь выпить моего прекрасного кофе?
— Хочу, — с лукавой улыбкой произнесла очаровашка и сморщилась застенчиво. — Но пицца и компот все же с меня!
Маша вскочила, аккуратно поковыляла на кухню, пройдя мимо меня. Открыла духовку и достала противень. Я подошел ближе. Пицца. Домашняя. С трудом сдерживал улыбку и слюни.
Девушка ловкими движениями скинула пиццу на поднос, разрезала ее специальным ножом. Достала из холодильника бутылку с красной жидкостью.
— Я компот холодным люблю и не приторно сладким. Не знаю, понравится ли вам, — неуверенно начала объяснять Машенька.
— Мне все компоты будут нравиться. Их же ТЫ варишь, — я подошел ближе и положил руку на ее кисть, которой она держала бутылку, своей ладонью.
Мне нужно было понять, на какой мы стадии общения. Прошел ли ее страх от моих прикосновений. Нет ли того стихийного ужаса в глазах, когда я рядом.
К моему удивлению девушка не дернулась, не напряглась. Лишь немного сконфузилась. И не факт, что от прикосновений. Я не забывал о возможной моральной напористости.
Машенька взяла поднос во вторую руку, показывая, что она готова. Что ж. Я тоже был готов.
— Держи крепче, не урони, — только скомандовал я и тут же подхватил ее на руки. Все. Я готов носить ее на руках всю жизнь.
Мы сидели у меня уже больше трех часов. Запустили очередной фильм. Пицца была почти съедена. В очередной раз убедился, что очаровашка просто обалденно готовит. Наполовину умят сет из роллов, который я, естественно, заказал, как и обещал. Кофе пили вперемешку с компотом.
— Вот это праздник живота мы устроили, — пошутил я.
— Я в детстве мечтала о таких вечерах. Всегда думала: вот вырасту, буду жить отдельно, лопать все, что захочу и по полночи смотреть фильмы, — довольно, не глядя на меня, ответила мне Машенька.
Для вида мы поглядывали на экран. Но разговоры не прекращались. С ней было интересно. Можно было обсудить все: от природных явлений до политики. Она многое знала. Не сказать, что это ходячая энциклопедия, но интересные истории и факты все же рассказывала.
— Странные у тебя были мечты в детстве. Мне казалось, что девочки мечтают о принцах на белых конях, о розовых платьях, — я постоянно задавал ей вопросы о прошлом. И она отвечала. Как мне казалось, без утайки.
— Меня не баловали. Розовый цвет я не любила, да и вообще в куклы играла мало. А принц у меня был уже тогда. Только не на коне, а скорее на белом горшке, — Машенька засмеялась.
— Да ты уже тогда обольщала мужчин?
— Ага. И тумаки за это получала регулярно, — очаровашка смеялась, явно вспоминая свое детство.
— Ну-ка, с этого места подробнее! — мне стало действительно интересно.
— Меня Маришка лупила постоянно за Генку. Стоит ему ко мне подойти, или поговорить со мной. А если он меня конфетой угостит, то все! С синяками можно уйти было.
— И ты это терпела? Или сдачи давала?
— В первое время давала. А потом научилась дружить втроем, — она смотрит на меня и улыбается, а у меня в душе щемит от осознания, что ее в детстве колотили. — Ну правда, раз уж Генка так хочет со мной дружить, а Маришка по нему сохнет, почему бы не дружить нам втроем. Мне-то до Генки дела не было никакого. Я тогда вообще на мальчиков не засматривалась. Мне всегда казалось, что нужно жить в свое удовольствие. А мальчики-мужчины — это лишняя проблема. Они тебя ограничивают в свободе. Тот же Гена контролировал, с кем я дружу. А дружила я с плохими мальчиками и девочками. Вот я и стала Маришу привлекать к себе. Так мы и сдружились. Пока я поджигала сараи или бегала на заброшки, Маришка обхаживала Генку. Отвлекала.
— Ничего себе у тебя детство было, — я и в правду был удивлен. Никогда бы не подумал, что такая очаровашка могла так шкодить. — А родители как относились к твоим причудам?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Никак. Не вмешивались, — с каким-то смущением ответила Машенька. — Да и длилось это недолго. Где-то годам к одиннадцати я встала на путь исправления. А помогли мне Генка с Маришкой. Они уже вовсю лечили животных тогда. Вот и меня приобщили.
— Сколько же ты с ними уже дружишь?
— Получается, что двадцать восемь лет, — говорит задумчиво, но тут же начинает смеяться. — Вот такими кабачками рядышком лежали, — показывает она руками, имитируя форму овоща.
Я смеялся над ней и был поражен одновременно. Только за то время, что я ее знаю, она испытала столько страха и ужаса, что не каждый человек выдержит. А Машенька сидела со мной рядом и с неподдельной улыбкой веселилась.
— А вы со своими друзьями давно дружите? — теперь она решила узнать обо мне больше.
— С Вадиком мы с девяносто четвертого под пулями ходим. Нас еще тогда солдат-срочников отправили в Чечню. Служили мы в разных частях, но там оказались вместе. Получается, что уже больше двадцати пяти лет. Мы отслужили второй год на войне и остались на контракте. В девяносто девятом к нам присоединился Леха. Он тоже отслужил уже в армии, но на войну во время срочки не попал. Вернулся домой, обнаружил свою благоверную с каким-то мудаком. Пробегал за ней два года и пошел тоже по контракту служить. Так мы все вместе и держимся, — я повернул голову в сторону Машеньки.
Она смотрела на меня пристально и с интересом. В глазах проблескивало сочувствие:
— Вы были на войне? Долго?
— До самого окончания. И потом тоже. До 2009 года.
Девушка тяжело вздохнула так, что ее плечи поднялись и не сразу опустились. Отвернувшись от меня и посмотрев в сторону, задумалась о чем-то своем.
— Наверное, двадцать лет ТАКОЙ дружбы и не сравнится с моими почти тридцатью. Страшно было на войне?
— Не верь тому, кто говорит, что на войне не страшно. Там всем страшно. Даже самым матерым. Если не за себя боишься, значит, за друзей переживаешь.
Повисла неловкая пауза. И мне она не нравилась, не хотелось говорить о грустном сейчас.
— Ладно, не будем о печальном, — начал я переводить тему на детство Маши. Меня оно беспокоило больше всего. И вообще, все ее прошлое. — Ты сказала, что тебя не баловали. В детстве. Почему? У тебя были строгие родители?
— Не совсем, — опять девушка смутилась. — Но у меня действительно было мало игрушек, сладости только по праздникам, а дня рождения детского не было ни разу. Я сладкую вату-то попробовала уже взрослой, когда стала сама деньги зарабатывать.
Мда. Хотел прекратить разговоры о грустном, но все равно возвращаемся в уныние.
— Вы были правы. Когда спросили, что меня недолюбили родители, — Машенька повернулась ко мне и улыбнулась. Улыбка грустная.
Она открывает мне душу. Я ликую про себя. Лишь бы ничего не помешало. Вспомнил!
— Давай немного скрасим твое детство! — подскочил я, попутно замечая ошарашенный взгляд моей очаровашки.
Достаю из шкафа под телевизором мыльные пузыри. На прошлую днюху мне их пацаны вручили. Так и сказали: «Чтобы все проблемы лопнули, как эти мыльные пузыри». Посмеялись тогда, да и убрали.
— Пригодились! — протягиваю Машеньке тубу. Сам открываю вторую и дую.
Маша заливисто смеется. Все отдам за ее смех. Просто, чтобы был постоянно. Всегда. Ну или как можно чаще.
Минуты две мы пускаем пузыри. Одновременно, чтобы их было много. Вся комната в пузырях. Поглядываю на Машеньку, которая сидит рядом со мной на диване с вытянутой ногой, бережно уложенной мной ранее на пуфик. Она будто в детство возвращается. Да и мне хорошо. Так хорошо, что хочется спросить о сокровенном.
— Маш, можно задать тебе вопрос? Только ответь на него честно.
— Задавайте, я сейчас добрая, — улыбается девушка, глядя на меня.
