Припирался я с пленными довольно долго, но они все юлили, отвечая или красными лозунгами, или неся какой-то горячечный бред. Первым не выдержал Прохор. После очередного лозунга, вроде того, что мы умрем, но дело наше будет вечно, он взвыл и, выхватив из жаровни один из раскаленных прутьев, приложил его к щеке твари. Крик чудовища был невыносим. Вибрирующий, горловой вой, переходящий в ультразвук.
Когда же Прохор собрался прижечь вторую тварь, та взвыла.
— Хорошо. Я все скажу… Все… Только не жгите… Чего говорить-то?
— Чего говорить? — повернулся ко мне Прохор, все еще сжимая в руке раскаленный шомпол.
— Когда все это началось? Где вы подцепили эту заразу?
Тварь вздохнула, словно все еще раздумывала, говорить или не говорить правду.
— Ты не молчи, рассказывай… рассказывай, чего барин спрашивает…
— Мы всех бар на деревьях, как игрушки развесим… — начал было второй, но Пахом еще раз ткнул его раскаленным железом, потом повернулся к тому ,что согласился говорить.
Несмотря на тусклый свет жаровни, я отлично видел каждый волосок на его лице, его странно вытянутую волчью верхнюю губу.
—А ты говори.
Но оборотень молчал, словно загипнотизированный, и смотрел на кончик раскаленного шомпола. Я отчетливо видел как капли пота. выступив на низком покатом лбу, скатываются вниз по заросшим шерстью щекам.
— Так вот… это… — пленник облизал губы. А язык у него был отвратительный — ярко-красный и даже на вид шершавый, как у собаки. Нет, не может у нормального человека быть такого языка. —Так вот… В конце августа, нашу дружину от Металлического завода Товарищ Троцкий дал в усилении Продовольственной бригаде с крейсера «Афродита».
Ну, мы с матросами завсегда вместе. Они ж, хоть и по большей части анархисты, но революционный дух в них… — тут пленник опять замялся, покосился на своего товарища по несчастью, и видя, что тот молчит, продолжал. — Так вот значит… Отправились мы изымать хлебные излишки…
И тут возмутились мужики.
— Какие излишки!
— Мы же два раза вам, дармоедам, все отдали.
— У нас у самих жрать нече…
— Вона, дети голодают!
Мужики возмущались бы еще очень долго, если б не Прохор, который громко цыкнул на них, заставив замолчать.
— Ну, так вот, сначала мы вокруг станции кружили. Хоть там уже все села были раскулачены, —при слова «раскулачены» мужики разом подались вперед, но Прохор остановил всех движением руки.
— А тут Савелий Кузьмин, ну, тот что замкомиссара из разведки, предложил саму станцию осмотреть.
Ну мы, конечно, сначала отмахнулись, а потом чего терять? Вагонов-то на подъездных много стояло. Бог знает, что от какого поезда… А вдруг там и взаправду есть чего… Может даже и хлеб. Начальник-то и смотритель расстреляны были еще зимой. А какие вагоны на те пути и откуда прибились, никому не ведомо было. Местные путейцы там, конечно, ужо пошукали. Ну, чем черт не шутит. Вот и стали мы те вагоны потрошить. Большинство порожняком стояло, несколько с вещами брошенными. Пассажиры, видно, покидали их быстро. Некоторые из наших поживились даже, но так, по мелочи… А вот один вагон странным был. Раньше он запечатанным стоял, а потом кто-то вскрыл его, так что там толком ничего и не осталось. Так, бумаги с гербами царскими и сейф здоровущий. Видно, что было ценное, путейцы то растащили, а сейф не взяли, благо он дюже тяжелый был. Да и вагон, ежили его без охраны оставили, то и не вез, наверное, ценного ничего. Однако сейф закрытым стоял… — тут оборотень сделал паузу, вновь облизал губы, и обратился к Прохору. — Вы б лучше пить дали, а то говорить не в мочь, в горле пересохло.
— Я тебе сейчас шомполов раскаленных дам, —фыркнул Прохор, примериваясь.
— Хорошо… хорошо… — заверещал оборотень, а потом, выдержав небольшую паузу, словно надеясь, что кто-нибудь из присутствующих смилуется над ним и даст напиться, но, разочаровавшись в своих ожиданиях, продолжал. — В общем, хотели мы тоже этот сейф бросить. Только этот самый Кузьмин и говорит, что надобно его открыть. Тут выискался один умелец из моряков. Ну, они с Кронштадта в этом деле очень сноровисты, как стакан «балтийского пунша» всадят, так все могут. Повозились морячки с сейфом, открыли, ну а там ничего интересно.
Документы какие-то еще царские, да голова волка.
Мы в документы тихо заглянули, а они еще там с пятого году лежат: переписка какого-то маньчжурского генерала. А Кузьмин тогда голову волка вытащил, крутил ее итак и этак, и бросить жалко, и чего с ней делать непонятно. А что само по себе чудно, голова ведь сколько времени в сейфе пролежала, а хоть бы подпортилась чуть-чуть! Ну, подгнила там, к примеру. Так нет. Свеженькой была, как огурчик, а ведь дай бог больше десяти лет в сейфе лежала. Крутил он ее, пока пальцы себе все не разодрал о зубья. Нам правда врал, говорил, что голова сама его укусила. В общем, потом он голову ту в реку выбросил, а с тех пор стал сам не свой. И стало выходить так, что он часто вперед отряда в бой шел, а как мы подходили, так уж все кончено было. А вскоре он и «посвящать» наших начал. А кто откажется?
— Нормальный человек, — фыркнул Прохор.
— Так и где сейчас этот Кузьмин? — поинтересовался я.
Второй оборотень, тот который молчал, покосился на первого, зарычал было, но увидел, что Прохор вновь замахнулся шомполом.
— Он сказал, что у него есть два сына, нашей крестьянской крови…
Прохор со всего маху врезал оборотню шомполом по ребрам, тот взвыл, изворачиваясь в тугих кольцах веревок. Когда же Прохор занес руку, чтобы еще раз ударить, я остановил его.
— Погоди, прибить мы его всегда успеем, пусть сначала расскажет, где это, Кузьмина и его команду искать.
— А если скажу, вы меня отпустите?
— Зачем? Чтобы ты новых мерзких тварей плодил?
Оборотень скривился.
— Значит так, — вновь встрял Прохор, — если не хочешь принять смерть лютую, ужасную, то говори, где нам найти этого Кузьмина и сколько тварей он уже наплодил?
— Сколько не знаю, — испуганно пробормотал оборотень. — Что же до Кузьмина, обещайте не убивать.
Пахом покачал головой…
(Несколько страниц рукописи отсутствуют)
Тогда, в первую ночь в своей старой усадьбе я долго думал. Я вымотался, смертельно устал, но не мог уснуть, потому что меня одолевали различные неприятные мысли.
Лежал на своей кровати в одной из комнат второго этажа, и предавался воспоминаниям. За окном ярко сверкали звезды, хотя из блеск невозможно было сравнить с блеском звезд в Белом городе. А когда взошла Луна и где-то далеко-далеко за рекой завыл волк, я вскочил с кровати и проверил оба посеребренных клинка. И все же это было слабое оружие, хотя оба клинка искрясь в лунном свете и переливаясь словно, и в самом деле были волшебным оружием.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
