— Ты суровая женщина, Ким, суровая!
— С тобой иначе нельзя, — пробормотала она еле слышно, но он услышал и мгновенно оживился.
— Правда? Почему же это, милочка? Может, ты борешься с соблазном?
Он почти угадал, и Кимберли выпрямилась и возмущенно спросила:
— Ты сошел с ума? Посмотри на себя! От тебя разит спиртным, ты растрепан, глаза осоловелые. Что же меня могло соблазнить, скажи на милость?
В словах ее прозвучало столько презрения, что он даже содрогнулся. Беда была в том, что Лахлан был хорош собой и даже неопрятным и пьяным не терял своей привлекательности — Хотел бы я сказать то же самое о тебе. У тебя тоже глаза туманятся со сна, и волосы растрепаны, а мне все равно хочется…
— Больше ни слова! — отчаянно прервала она его, опасаясь, как бы не услышать такого, что заставит ее окончательно лишиться воли. — Отпусти мою ногу! Ты вообще не имел права меня будить, а мне не надо было приходить.
Он посмотрел на свои пальцы, сомкнувшиеся на ее щиколотке, удивился и со вздохом их разжал.
— Ну, иди в теплую постель, а я проведу ночь на холодном полу. Ведь мне самому не лечь. Прищурившись, она поднялась на ноги.
— Я должна тебя пожалеть?
— Для этого нужно иметь хоть немного сострадания, а у тебя его нет ни капли.
— Если хочешь знать, сострадания у меня не меньше, чем у любой другой, — возразила она. — Иначе зачем бы я сюда прибежала?..
— Да, ты действительно пришла. Но теперь ты видишь, как мне плохо, и не хочешь остаться и помочь мне.
— Я только вижу, что ты сам довел себя до такого состояния и поэтому не заслуживаешь сострадания. Что это на тебя нашло, зачем ты пил?
— Зачем тебе это знать, Ким?
Она чуть не заскрипела зубами от досады. Ее так и подмывало сказать ему, что ей вовсе не нравится, что он сократил ее имя до «Ким» — так же как и то, что он называет ее «милочкой». Обычно она была слишком зла, чтобы высказывать ему свое возмущение по этому поводу, а на этот раз говорить было бессмысленно: наутро он позабудет о ее возражениях.
— Прекрасно. Не рассказывай. Я спросила только из вежливости, поскольку на самом деле мне до этого нет дела. Твои мотивы меня нисколько не… — Она замолчала, осознав, что горячится, и договорила спокойнее:
— Ну, доброй ночи, Лахлан. Постарайся больше не шуметь, хорошо?
Кимберли решила не оглядываться, пока шла к двери, не жалеть его. Если он ужасно себя чувствует, то только сам виноват.
Он молчал. Закрывая за собой дверь, она вдруг услышала:
— Ты мне нужна.
Кимберли застонала. Упершись лбом в дверь, она пыталась справиться с бурей чувств, которую вызвали в ней эти три слова. Ни за что на свете она не могла не внять его мольбе.
Наверное, надо было радоваться, что ему от нее нужна только помощь, — она вряд ли смогла бы устоять, если бы ему было нужно что-то другое… И снова оказаться с ним в постели из-за каких-то пустяковых слов? Боже упаси! Ведь она же не настолько глупа, правда?
Глава 25
Кимберли отодвинула тяжелую штору, чтобы выглянуть в окно. Невероятно! Негромкие звуки: жизнерадостное посвистывание, стук, звон колокольчика, прозвучавшее вдали приветствие — свидетельствовали о том, что в самом доме и за его стенами наступил новый день, а она все еще находилась в комнате Лахлана. Сколько часов она здесь провела? Слишком много.
Она посмотрела в его сторону — он крепко спал в своей постели. Но к великой досаде, она уже убедилась в том, что его беспробудный сон весьма обманчив. Сейчас ей впервые удалось отойти от постели: прежде он каждый раз заставлял ее вернуться.
Кимберли со вздохом покачала головой. Надо было проявить твердость: она еще пожалеет о том, что согласилась ему помочь. Но что она могла поделать? По крайней мере она старалась вести себя неприветливо, так что если Лахлан что-то и вспомнит, то будет считать, что помогала она ему неохотно.
Однако все-таки помогала — даже сняла с него сюртук и сапоги после того, как уложила в постель, чтобы ему было удобнее. Он заснул, едва коснувшись подушки.
Но, как она убедилась, ненадолго. Когда она пыталась уйти, делая шаг от его кровати, он начинал стонать, как умирающий. Ни разу не открыв глаз, он каким-то образом чувствовал, что она уходит. Каждый раз ей казалось, что он крепко уснул и она может сама уйти спать.
Это не было уловкой, как она решила поначалу. Несмотря на все разговоры и угрозы, которые она слышала, когда пришла, он действительно был в ужасном состоянии. Она обтирала его холодной водой, когда он потел, поддерживала голову и подставляла тазик, когда его рвало. После этого он стал спокойнее, но когда она отходила, издавал какой-нибудь звук, возвращавший ее обратно.
Сейчас глаза у нее закрывались сами собой. Она проспала ночью всего какой-нибудь час, а потом Лахлан ее разбудил, и больше она не заснула. Но как бы он теперь ни стонал, она уйдет к себе, пока Мэри не пришла ее будить. Сплетнице-горничной не доведется узнать, где Кимберли провела ночь.
Она прошла через комнату и в последний раз остановилась у кровати Лахлана. Теперь он, кажется, действительно спал и выглядел невинно. Кимберли невольно улыбнулась. Но, надо полагать, во сне даже дьявол кажется невинным. Этот человек заставляет ее испытывать такое, что никак не вяжется с невинностью. Даже сейчас ей нестерпимо хотелось пригладить непослушную прядь волос, упавшую ему на лоб, — как она делала несколько раз ночью. Она поспешила убраться из спальни, пока желание не стало непреодолимым.
Вскоре Кимберли внезапно проснулась — и не от ласкового голоска Мэри, на который она не стала бы обращать внимания, а от стука в стену. Она села на постели, моргая и пытаясь открыть глаза так, чтобы они тут же не закрылись снова.
Шум раздался снова: на этот раз не стук, а явный звук падения. Кто-то или что-то определенно оказалось на полу, и она вспомнила о состоянии Лахлана и обо всем, что происходило ночью. Этот дурень уже встал и пытается передвигаться, а ведь голова у него наверняка раскалывается! Вот почему он на все натыкается и производит этот несусветный шум.
Она медленно повернула голову и гневно посмотрела на стену между их комнатами, прекрасно понимая, что не заснет. Однако она не бросилась на шум, как ночью, и даже не разозлилась. Слишком велика была ее усталость, чтобы злиться. Не спеша надев пеньюар и тапочки, она бросила взгляд в зеркало на туалетном столике — и ужаснулась.
Вид у нее был измученный, под стать ее самочувствию: веки отказывались подниматься, волосы растрепались. Именно такой неприбранный вид Лахлан находил необычайно привлекательным, а Кимберли считала неподобающим для настоящей леди и совершенно неприличным.
