— Я… Я по-настоящему счастлива здесь. Я хочу вернуться сюда.
— Мы поговорим об этом… Айседора! Это из-за молодого человека, не так ли?
— Что? Я… нет… я не… нет, нет никакого молодого человека!
Я могу чувствовать её самодовольную улыбку.
— Он добрый? Из хорошей семьи? Он хорошо с тобой обращается?
— Мама. Мне нужно идти. Они вносят твой бюст, и я буду в ярости, если они испортят его. — Вообще-то, наверное, я могу убедить их случайно оббить один из её сосков. А лучше оба. — Поговорим позже.
— Очень хорошо. Будь осторожна, сердечко.
Я уже собираюсь отключаться, но задерживаюсь.
— И ты.
Что-то падает, и ругательства грузчиков спасают меня от беспомощных чувств, хлынувших на меня. Думай о работе. Эмоции потом.
На следующее утро Рио пишет мне в шесть утра, чтобы я спустилась и впустила его. Всю ночь я провожу в музее, подкрашивая там, где получаются выемки, подправляя расстановку экспонатов, и так далее, и так далее. Да и непросто работать с этой рухлядью, потому что, хоть я и знаю, что у нас целые тонны подобного хлама дома, это всё-таки неоценимый, бесценный хлам. Так что всё нужно делать в перчатках и с предельной осторожностью, под бдительным надзором двух охранников.
Я толкаю заднюю дверь, там стоит Рио, освещённый бледным утренним светом и верхней лампой, которая ещё не выключается. Он одет в синюю толстовку с капюшоном на голове, отчего его глаза приобретают новый невозможный оттенок. Если бы я была художником, то провела бы целый день, смешивая краски в надежде уловить его. Если бы я была обычной девушкой, я бы хотела шагнуть вперёд, провести пальцем по его лицу и потеряться в этой синеве.
О, идиотские боги, вот, что значит, кого-то желать. Наконец-то, я понимаю.
— Думаю, что тебе это понадобится, — говорит он и поднимает руку с бутылкой «Колы».
Сейчас я и в самом деле хочу прыгнуть на него. Я совсем влипла, и честно говоря, я не знаю, заботит ли меня это теперь. С каждым часом я ощущаю себя всё смелее.
— Спасибо, — говорю я, беру её и не переживаю за то, что мои пальцы проводят в этот момент по его пальцам.
— У меня и изолента есть. Тайлер сказала, что приедет позже, потому что ей придётся, потом остаться, чтобы ставить столы. Поэтому у неё не останется времени на то, чтобы вернуться домой и переодеться.
— А, хорошо. Плохая новость — у нас есть время на переделку лишь до 10 утра. Нам нужно убираться отсюда, когда они придут для завершения установки сигнализации и проверки работы всей системы.
— Тогда быстрее заканчивай с «Колой» и принимаемся за работу.
Следующие четыре часа мы проводим в бурной деятельности. К счастью, мы оба достаточно высокие, чтобы пользоваться низкой лестницей для заклеивания линии между потолком и стеной, но даже это требует немалой креативной растяжки, так как некоторые куски располагаются вплотную к стене. Больше времени, чем нужно уходит на аккуратное прикрепление ленты, так как нам приходится работать вместе, вместо того, чтобы заниматься противоположными концами зала, как мы планировали.
Для последнего угла мне приходится вставать на самый верх лестницы и вытягиваться, избегая давления на ложные стены. Рио кладёт руки мне на талию, чтобы удерживать меня, и я осознаю, что совсем не боюсь упасть.
Может, он всё-таки разбирается в этих красивых метафорах.
Я разглаживаю последний кусочек ленты, и удача, наконец, улыбается нам. Зал достаточно тускло освещается наверху, так что ко времени окончания заклеивания, его почти не видно. Нужно присматриваться к отдельным кускам оформления, чтобы заметить, а я сомневаюсь, что кто-то станет это делать.
— И подкрашивать не надо, — говорю я, смеюсь и верчусь от облегчения и истощения.
— Может, стоит выключить лишние лампочки и включить звёзды? Посмотрим, как станет смотреться?
Мы пользуемся прожекторами, пока работаем, которые заберут через несколько часов, и мы ещё не видим полного эффекта. Но… я и не хочу видеть.
— Подождём. Я хочу увидеть это впервые сегодня вечером. К тому же, если что-то не так, я не смогу это исправить. Лучше не знать.
Он смеётся.
— Всё выглядит идеально. Это же классно.
Я улыбаюсь и киваю, в последний раз осматриваю зал и представляю себе то, как он станет выглядеть, когда с экспонатов снимут завесы и включат все световые эффекты. Всё получится.
Должно получиться.
— Теперь я отвезу тебя домой, чтобы ты могла поспать и подготовиться к своему великому дебюту.
Я не спорю. Каждая частица меня болит, и если я до вечера не посплю, стану совершенно измотана. Я хочу насладиться этим. Мы выходим, закрываем за собой дверь и киваем охранникам.
— Эй! — машет Тайлер. Она поднимается по лестнице, где мы и встречаемся. На ней чёрные брюки в обтяжку, красные шпильки и белая рубашка с пуговицами. Её волосы затянуты в тугой высокий хвост. Она кивает в сторону охраны.
— Труляля и Труляля на своём посту?
— Ага.
— Стойте, а вы закончили?
Я киваю, перспектива кровати манит и утяжеляет мой мозг.
— Закончили.
Она пищит и бросается ко мне с объятиями.
— Не думала, что ты сделаешь это.
— И я ценю твою веру.
— Что ж, ладно, я здесь на целый день. Увидимся вечером?
Я сильнее обнимаю её.
— Ты мне нужна, и ты всегда помогала мне на каждом этапе этого пути. Ты потрясающая.
Спасибо.
— Боже. Не заставляй меня плакать, мой макияж рассчитан до конца вечера. — Она отталкивает меня.
Я машу и поворачиваюсь, чтобы продолжать спускаться по лестнице.
— А! Кстати, там какой-то парень спрашивал про тебя у стойки регистрации, когда я входила, но он ушёл, когда ему сказали, что ты занята.
— Он спрашивал меня, в смысле меня? Моё имя?
— Ну да.
— Сириус?
— Ну, я знаю, как твой брат выглядит. Это не он. Смуглый парень, наверное, такой же, как Сириус, очень высокий, красивый. Я бы сказала, пугающе красивый.
Я хмурюсь.
— Таких не припоминаю. — Странно, у меня появляется ощущение, что я снова не могу глотать.
После сегодняшнего вечера мне и правда следует ехать домой, как мама хочет. Что-то не так и я не знаю что, но я знаю, что моя мать может это выяснить.
А пока я стараюсь не волноваться. Сегодня так много людей входит и выходит из музея, и они могут знать меня или им нужно со мной поговорить: грузчики, охранники и так далее, и тому подобное. Но всё же, выходя из музея, я рада, что со мной Рио.
Я входила на выставку. Вокруг темно, даже звёзды не горели. Все экспонаты исчезли, кроме одного — статуи моей матери посреди зала, освещённой изнутри.
Я не помнила этой статуи. Её не должно быть здесь. А где фрески? Где звёзды? Всё не так!
Всё это закончится моим фиаско, меня будут обвинять. Я всё испортила.
Потом я поняла, что это не статуя. Эта настоящая Исида.
— Мама?
Она улыбалась и протягивала одну руку ко мне.
— Привет, Айседора.
— Ты приехала ради открытия выставки? — Сначала я ощутила короткую вспышку гордости и счастья, потом её сменило смущение. — Мы совсем не так задумывали этот зал. Я сделала гораздо больше… Я сделала… Я не знаю, что произошло.
— Ты кое-что изменила, — сказала она мягким, грустным голосом.
Моя рука сознательно взлетела к волосам.
— Э, я, хм-м…
— Во снах. Во тьме. Ты что-то поменяла.
— Я не могла позволить ей… Я не могла больше просто смотреть на это.
— Ты знаешь, я бы предпочла, чтобы ты была в безопасности, — сказала она.
Я открыла рот, чтобы сказать что-то, но… я не знаю. Она бы тысячу раз предпочла погибнуть самой, чем позволить чему-то случиться со мной. Такова её правда. Моя правда. Правда, которую я отталкивала от себя и погребла под всеми этими годами злости и непонимания.
— Я люблю тебя, — сказала она, и слеза скатилась по её лицу.
— Мама, прости меня, я…
Но было слишком поздно. Я была права. Она была всего лишь статуей, и пока я смотрела, она рассыпалась в пыль. Я осталась одна в темноте.
Глава 14
Исида стала той, кем хотела быть. С помощью магии, коварства и железной силы воли она защищала то, что ей принадлежало. Она выживала. Она изменялась, захватывая роли других богов, забирала почитателей там, где только могла, и использовала их для своей поддержки. Она переживала поколения, выходила за рамки культур, распространяла своё влияние и поклонение себе за границы земли и неба, которые её создали. Она создала огромную сферу поклонения и власти, а потом создала крошечный, защищённый мирок, чтобы кормить себя и тех, кого любила. Возможно, что она изменится и ослабнет. Но всё же всегда будет вечной. Но если я и вынесла что-то из своей семьи, то только то, что иногда даже те вещи, которые длятся вечность — не длятся вечность.
